В немецких городах оккупанты правили хлыстом. Даже девушек били по лицу, если они осмеливались пройти по тротуару. Отели эвакуировали, немецких постояльцев штыками выгоняли из их номеров. Орды французов с хлыстами опустошили городской театр Реклингхаузена во время представления пьесы Шиллера "Вильгельм Телль". К эссенскому театру подогнали танки, когда публика повторяла за актерами слова клятвы в Рютли: "Да будем мы свободными, как предки, и смерть пусть каждый рабству предпочтет".
Тюрьмы заполнены жертвами оккупантов, их пытают. Исключительно ради издевательств арестованных заковывали в тяжелые цепи. Они даже не получали посуду для своих естественных потребностей, не получали стульев, столовую посуду, зато вонючую, испорченную воду. При каждом случае на них набрасывались без разбора. В целом французские военные суды приговорили немцев более чем к тысяче лет тюремного заключения!
Чиновников и служащих, которые отказывались сотрудничать с французами, в массовом порядке изгоняли из их домов. Только то, что они могли унести в руках, им разрешали брать с собой. Спаги и марокканцы заселялись в их квартиры, которые спустя короткое время больше нельзя было узнать. В общем и целом французы выгнали из родных городов примерно 100 000 немцев. Чтобы заткнуть рот общественному мнению, не меньше чем 114 редакторов и 140 издателей были брошены в тюрьму или незамедлительно высланы, исключительно за то, что они отказывались печатать ложь в целях пропаганды оккупантов!
Один англичанин в марте 1923 года сказал одному немцу: "Вы плохо разбираетесь в пропаганде. Если бы с французами случилось то же, что они делают вам в Руре, весь мир бурлил бы от ярости против вас!" В борьбе правды против организованной лжи демократическая пресса в "свободной Германии" оказалась по всем направлениям далеко не на высоте.
Нужно отдать должное немецкому чиновничеству в том, что оно почти без исключения предпочло кандалы, тюрьму или высылку, нежели нанести своей стране удар в спину и сотрудничать с врагом! То же самое касается владельцев и заводских администраций немецких фабрик и верных трудовых коллективов. Они все предпочли сносить притеснения оккупантов, нежели покорно передавать им свои цеха и изделия!
Вопреки участию безродных типов, которые как сепаратисты предоставили себя в распоряжение французов, попытка Пуанкаре по образованию оторванного от империи буферного государства под французским протекторатом уже тогда оказалась неудавшейся. Все же, чтобы расстроить этот план окончательно, необходимо было обострение чисто пассивного до сих пор сопротивления.
В свободной части Рейнланда возникли тайные организации, мужчины, которые готовы были пожертвовать своей жизнью ради свободы своей страны! В Эльберфельде Хайнц Хауэнштайн вместе с Шлагетером создали свою штаб-квартиру. Отсюда борцы за свободу пробирались в оккупированные области: для наказания сепаратистов и предателей, для освобождения немецких патриотов из французских тюрем и для саботажа репарационных поставок французам. Шлагетер возглавил штурмовую группу в Эссене. Всем им было приказано при запланированных акциях саботажа уничтожать лишь ценное имущество и беречь жизни людей.
Теперь руководимым французами газетным киоскам и магазинам, где продавались газеты и брошюры с призывами к сепаратизму, приходилось считаться с гневом решительных немецких людей. В витрину книжного магазина напротив главного вокзала Эссена, где была выставлена французская пропагандистская литература, однажды влетел булыжник с мостовой. Тем же самым способом внезапно было прервано ночное веселое пиршество господ оккупантов с шампанским в тамошнем казино. Возмездие постигло также немецкие магазины и лавки, которые нарушали неписаный закон пассивного сопротивления и сотрудничали с французами. – Акты саботажа немецких партизан увеличили ненависть французов до максимума.
После ареста Шлагетеру, под наблюдением восьми "пуалю" с примкнутыми штыками, связали руки за спиной, пропустив веревки до плеч. По ночным улицам Эссена арестованного отвезли в центральную администрацию угольного синдиката, откуда до жителей с момента французского вторжения постоянно доносились полуночные крики ужасных мучений.
14 апреля Шлагетеру, несмотря на сильную охрану, удалось тайком передать из тюрьмы письмо Хауэнштайну, в котором он предостерегал того от предателей в собственных рядах. Для него характерно, что он даже в таком безнадежном положении меньше думал о том, что предстоит ему, чем о своем задании и о судьбе своих товарищей! Он образцово переносил арест. Ни одного слова жалобы о своей судьбе и об обращении с ним! К сожалению, французы тоже были еще до этого письма хорошо проинформированы об организации Хауэнштайна. Через несколько дней Беккер, Задовски, Вернер и другие соратники группы Шлагетера тоже были выслежены и арестованы французами.
Вольфрам Маллебрайн пишет о пагубной тяге некоторых немцев к измене: "Рядом с сияющим героизмом и непреложной верностью коварная измена! Рядом с Арминием предатель Сегест..." И он цитирует Наполеона: "Всегда у них [немцев] было больше обид друг к другу, чем к врагу", из чего все завоеватели на немецкой земле всегда извлекали для себя пользу. Тогдашний командующий генерал плацдарма Дюссельдорф Симон, в беседах с защитником Шлагетера не один раз выражал свое отвращение и презрение по отношению к таким элементам – в соответствии с известным выражением: Я люблю измену, но ненавижу предателей!
Беккер и Задовски были арестованы при странных обстоятельствах. При этом один бывший член штурмовой группы сыграл весьма подозрительную роль. Их обоих окружили на ночной улице, их паспорта объявили поддельными. Посыпался град ударов винтовочными прикладами по всему телу. Наполовину потерявших сознание, оккупанты бросили их на углу улицы.
Допросы новых арестантов были с особенной беспощадностью, жестокая прелюдия того, что натравленные пропагандой победители причинили многим немцам после Второй мировой войны! Удары кулаком в лицо, удары ножкой стула по голове, угрозы застрелить на месте, если они откажутся выдать своих товарищей! Каждого из арестованных заблокировали в одиночную камеру, Шлагетер был классифицирован как особо опасный. Ежедневная короткая прогулка на тюремном дворе для них запрещена.
Шестого мая Шлагетеру и его арестованным друзьям был передан обвинительный акт на французском языке. Переводчик с трудом перевел тридцатистраничный документ. День слушания дела был назначен на 8 мая. Так как немецкие защитники получили обвинительный акт только 7 мая, им остался всего один день – сознательное коварство оккупантов – для юридического разбора дела.
В железных цепях арестованных ввели в зал судебного заседания, в то время как большой военный отряд перекрыл доступ к французскому военному суду. Шлагетер взял на себя полную ответственность за свои действия. Он беспокоился о том, чтобы снять вину с его товарищей. "Признания" Беккера и Задовски были разоблачены в зале судебного заседания как выбитые "под адскими истязаниями" (вспомните поздний Нюрнберг, Дахау и т.д.). С помощью любых лжесвидетельств соответствующие французские полицейские опровергали свои преступления.
После быстрого процесса прозвучал, пожалуй, уже заранее, как чистый акт мести, подготовленный приговор:
- Шлагетер за шпионаж и саботаж приговорен к смерти,
- Задовски за шпионаж и саботаж приговорен к пожизненной каторге,
- Беккер за преступный сговор и шпионаж приговорен к 15 годам каторги.
Другие тоже получили длительные тюремные наказания.
Соучастники Шлагетера были шокированы суровостью приговора, но сохраняли спокойствие. Сам Шлагетер при провозглашении смертного приговора даже бровью не пошевельнул. Он, пожалуй, ничего другого и не ожидал. Огромная толпа собралась перед зданием суда на Мюленштрассе. Она стояла молча. Неверное слово могло вызвать немедленный арест, тяжелое наказание или высылку. Когда арестованных засовывали в "воронок" для вывоза их из здания суда, один пожилой мужчина снял свою шляпу.
Приговор вызвал бурю негодования в стране и стал сенсацией во всем мире. Немецкое правительство заявило протест, так же как Международный Красный крест, Папа Римский, Архиепископ Кёльна, королева Швеции и бесчисленные другие личности и организации за рубежом. Они рассчитывали своим влиянием добиться смягчения приговора. "У французских военных судов нет никакого права, на немецкой земле, которую они заняли противозаконно, принимать решения о свободе или, тем более, о жизни и смерти немцев", заявлялось в немецкой ноте французскому президенту. С нейтральной стороны иностранный военный трибунал был назван "наглой комедией для убийства немецких патриотов"!
Французская газета "Gaulois" обосновывала приговор как предупреждение населению на Рейне и Руре, тем, что, мол, чем больше Франции будут бояться, тем сильнее она станет, тем больше это ускорит решение, и это решение станет окончательным и полным подчинением Германии воле победителей!
Следует рассматривать как болезненную трагедию нашего континента тот факт, что существующая на протяжении веков "заклятая вражда" между Германией и Францией осознанно разжигалась и поддерживалась Англией в духе ее политики "баланса сил". Только в последнее время, после большого печального опыта, кажется, проложило себе путь понимание того, что вражда между немцами и французами означает конец Европы.