За последние четыре года он редко вступался за Фридерику, когда ее обижали. Он молча воспринимал усмешки и замечания одних и возмущение других. Выслушивая советы друзей навести наконец порядок в семье, он согласно кивал, втайне надеясь, что однажды Фридерика сама уедет из поселка. К тому же уже давно нельзя было разобрать, что в пересудах о ней соответствовало истине, а что было пустыми сплетнями. Шанц, однако, так ничего и не предпринял.
Когда Фридерике исполнилось восемнадцать лет, Шанц вообще перестал говорить с ней на темы морали. Один раз он все же попытался это сделать, но дочь решительно замотала головой и, подняв вверх руки, вышла из комнаты. Она соблюдала единственное требование родителей - не приводить в дом никого из своих друзей. "Если я кого-нибудь однажды приведу, - сказала она как-то отцу, - то это будет тот человек, за которого я хотела бы выйти замуж, или, по крайней мере, тот, от которого я бы хотела заиметь ребенка". И хотя Шанц редко заступался за дочь, он не поддерживал и жену, которая начинала покрикивать на Фридерику всякий раз после того, как кто-нибудь в поселке громко выражал ей свое сочувствие или, напротив, демонстративно не здоровался при встрече на улице. Мать и дочь никогда не были особенно близки, а в последнее время стали просто чужими.
Медленно, спокойно Фридерика приближалась к дому. Намокшие от дождя волосы ее казались тяжелыми и матовыми, как влажная солома. Внешне она не походила на отца. Шанц и его жена были намного выше и грузнее. Оба выросли в деревне, и в них осталось что-то от силы и дородности крестьян. И все же у Шанца с дочерью было что-то общее. Фридерика представлялась ему легкой, почти невесомой, как его руки, какими они были, когда он еще играл на фортепьяно. Их прежняя легкость и подвижность, казалось ему, нашли продолжение во Фридерике, воплотились в ней. Это сравнение пришло ему в голову на одном из танцевальных вечеров.
28 февраля офицеры штаба дивизии, командиры частей и их заместители отмечали День Национальной народной армии ГДР. Пригласили и Шанца как бывшего сотрудника этого штаба. Жена его в это время болела ангиной. Фридерика же, отработав утреннюю смену, вернулась домой и слушала наверху, в своей комнате, новую пластинку. Шанц несколько раз постучал ручкой швабры по потолку кухни, и музыка сразу же стала тише. Шанц повторил сигнал, и вскоре Фридерика появилась в дверях и спросила:
- В чем дело?
- Если хочешь, пойдем со мной на вечер.
Фридерика устало закрыла глаза. Кожа век над густыми ресницами была светлой, и Шанц заметил, что она слегка подрагивает, как у маленьких детей, когда те засыпают.
- Ты действительно намерен взять меня с собой? - спросила Фридерика, открыв глаза.
Отец утвердительно кивнул. Для него это был последний праздник здесь, а он так давно не показывался с дочерью на людях.
- Иди приоденься, - сказал он.
Фридерика пристально посмотрела на отца. В глубине ее глаз вспыхнула радость и постепенно разлилась по лицу.
Они немного опоздали. В фойе Дома Национальной народной армии находились лишь несколько водителей да солдаты, которые отвечали за гардероб. Шанц взял Фридерику под руку и почувствовал, что локоть ее холоден и дрожит. Он сжал его, чтобы успокоить дочь, и она доверчиво оперлась на него, когда они входили в зал.
На Фридерике было длинное серо-зеленое платье, с белыми орхидеями и красными колибри, открывавшее плечи и широко расходившееся книзу. Материя платья была мягкой и легкой, и Фридерика чувствовала себя в нем, несмотря на волнение, свободно, раскованно.
Проходя к своему столику, который находился в передней части зала, Шанц видел и слышал, как при его появлении с дочерью сидевшие за соседними столиками люди начинали перешептываться, а чуть позднее отец и дочь почувствовали проявляемые по отношению к ним любопытство, настороженность и холодность.
Никто из мужчин не осмеливался пригласить Фридерику, и в роли ее кавалера пришлось выступать самому Шанцу. Фридерика танцевала легко и уверенно, не сводя глаз с отца, как шесть или семь лет назад, когда он впервые привел ее на такой же бал. В ее движениях было столько вдохновения и радости, что мужчины все чаще и чаще начали поглядывать через плечи своих жен на Фридерику. В то же время они избегали и отца и дочь, и образовавшаяся вокруг них пустота красноречиво свидетельствовала о том, какое мужество проявили в тот вечер и Шанц, и Фридерика.
Все то, что думали о них многие из сидевших в зале, высказал седой подполковник Кунце, которого Шанц знал уже много лет. Кунце стоял со своей женой у бара, когда Шанц подошел заказать два коктейля. Подполковник сначала долго смотрел на него, и Шанц заметил в его глазах неприятную холодность, которая чувствовалась и в его голосе, хотя Кунце и старался выбирать выражения помягче.
- Тебе не следовало этого делать, Карл, - сказал он. - Люди, безусловно, вправе вести себя так, как им хочется, и твоя дочь сюда напрасно пришла. Ты вызываешь у людей недовольство. Тебе очень этого хотелось?
С губ Шанца был готов слететь ответ, но он не успел ничего сказать, потому что в эту минуту перед их столиком, прямо перед Фридерикой, появился майор-артиллерист. Шанц увидел широкоскулое лицо с энергичным подбородком. Майор несколько скованно поклонился Фридерике, приглашая ее на танец, и, взяв под локоть, повел к центру зала.
Шанц почувствовал, как радость охватила его. Он громко рассмеялся и протянул Кунце бокал с коктейлем.
Подполковник взял бокал, поднял его и произнес:
- За мужчин, которые еще не перевелись на этом свете! - Улыбнувшись, он вернулся к своему столику.
Оркестр играл вальс. Фридерика и майор, глядя друг другу в глаза, вальсировали по краю площадки для танцев, которая почему-то на этот раз оказалась полупустой. Только теперь Шанц увидел, как хорошо смотрится Фридерика со стороны, как увлеченно танцует, как похожа она на него. После танца майор провел Фридерику в бар. Потом с Фридерикой танцевал сам генерал-майор Вернер, а затем и другие офицеры. Майор-артиллерист подходил к ней несколько раз.
С этого вечера отношения между Шанцем и его дочерью начали меняться. Он стал внимательно присматриваться к девушке и постепенно пришел к выводу, что во всем случившемся с Фридерикой прежде всего виноват он сам. Его, отцовская, вина, понял он, заключалась в том, что, будучи ограничен во времени и не имея достаточного жизненного опыта, он не смог дать дочери приличное воспитание. Когда человек через каждые три-четыре года вынужден переезжать с одного места на другое, у него не может быть ни своего гнезда, ни любимых уголков в нем, ни всех тех мелочей, о которых человек вспоминает, едва услышит одно лишь слово - "дом".
Друзья и знакомые семьи Шанц менялись так же часто, как и начальники Карла. Дедушка с бабушкой, дяди и тети Фридерики находились большей частью где-то далеко, а их редкое появление не могло оказать на детей Карла сколько-нибудь определяющего влияния. Дружба Фридерики со школьными подругами прекращалась, едва успев начаться. Даже на выбор Фридерикой профессии - а она работала официанткой уже четыре года - решающее влияние оказали служба отца и обязанности старшей дочери в ставшей тем временем многодетной семье. Да и сама работа официантки носила оттенок чего-то непрочного, постоянно меняющегося, а здесь, в поселке, в особенности, так как большинство посетителей кафе составляли военнослужащие, которые появлялись и исчезали, как модные мелодии, исполняемые в зале оркестром.
В последние дни Шанц все чаще думал о дочери. Теперь он лучше узнал Фридерику. Ему стало понятно ее поведение, хотя многого он все-таки не мог уяснить. Это было хорошо и для него, и для Фридерики, хотя оба они знали, что уже ничего не смогут изменить, что все останется, как прежде. К тому же Шанц не был застрахован от дальнейших ошибок. А ведь кроме Фридерики у него еще трое детей: шестнадцатилетний Стефан и близнецы, которым летом исполнится по пяти лет…
Фридерика тем временем так близко подошла к дому, что Шанц смог разглядеть ее лицо. И вдруг ее догнал штабной газик. Сбавив скорость, машина сопровождала Фридерику, как огромная ласковая собака. Водитель высунулся из кабины, стащил левой рукой пилотку с головы, словно галантный кавалер шляпу, и обратился к Фридерике. Девушка посмотрела на него, что-то ответила, и оба захохотали. Солдат смеялся так заразительно, что отпустил педаль газа и машина вдруг остановилась, затем сделала несколько рывков вперед и окончательно замерла на месте.
Фридерика открыла калитку и крикнула водителю:
- Подождите немного, отец сейчас выйдет!
Шанц снял с дочери тяжелый промокший плащ и повесил его на плечики. Фридерика тем временем достала сигары.
Заметив, что отец полез в карман за бумажником, девушка затрясла головой и, выжимая мокрые волосы, с улыбкой сказала:
- Это тебе от меня, чтобы учения прошли удачно.
Фридерика принесла с собой в дом запах влажного от дождя соснового леса, в котором Шанцу предстояло пробыть не менее недели. Может быть, осадков за это время не выпадет слишком много. Дождь всегда все осложняет, портит настроение, притупляет мысли. Фридерика взяла полотенце и стала вытирать им волосы. Увидев, как отец засовывает плоские металлические коробки с сигарами в полевую сумку, она попросила:
- Привези пустые обратно.
- У тебя их, кажется, уже около сотни, - заметил отец.
- Даже больше, - ответила она, энергично вытирая голову.