- Не трудитесь напрасно, - сказал Рудольф и почувствовал, как на него нашло удивительное спокойствие. - Ни одного имени вы от меня не услышите, попытайтесь дознаться сами. Через несколько дней Красная Армия вернется, что за песенку вы тогда запоете?
- Ваша Красная Армия скоро махнет прямо в Финский залив, - свысока усмехнулся допрашивающий. - В девятнадцатом еще спаслась чудом, теперь все, скоро немецкие войска будут в Питере.
Он что-то весьма кратко начертил на лежавшем перед ним листке и распорядился увести Рудольфа.
Рудольфу казалось невероятным, просто неправдоподобным то, что его теперь ведут под конвоем по этим помещениям. В амбаре пастората было иначе, амбар пастората никогда не был для него знакомым местом. И в то же время его не покидало ощущение, что их скоро отсюда освободят. Это оттесняло все другое на задний план. Красноармейских частей поблизости достаточно, это несомненно, уж они не оставят уездный город надолго в руках лесных братьев - более крупные немецкие подразделения тут вообще не проходили!
Опыт освобождения из амбара решительным образом подкреплял это убеждение.
Когда Рудольф в сопровождении конвоира повернул на лестницу, ведущую в подвал, навстречу ему попался Тоомас Пярнапуу, также под конвоем вооруженного члена Омакайтсе, щелки глаз которого, казалось, совершенно утопали в дебрях буйно всклокоченных рыжеватых волос и сросшейся с ними бороды. Тоомас узнал Рудольфа и подбадривающе подмигнул ему. Рудольф приостановился, хотел было перемолвиться словом, но молчаливый охранник уже ткнул ему прикладом в крестец и едва слышно буркнул:
- Давай проходи.
Рудольф спустился по полутемной лестнице вниз к камерам, набитым арестантами, и подумал про себя, что Тоомас попал сюда конечно же совершенно случайно. Этот человек никогда не отличался особой общественной активностью. Нельзя же считать политикой то, что он играл в оркестре народного дома на трубе. В свое время был даже командиром взвода Кайтселийта… И кого они только не хватают под горячую руку, власть кружит головы.
Под утро дремавших беспокойным сном людей подняли и начали по одному вызывать из камер. В коридоре стояли белоповязочники, которые каждому связывали веревкой руки за спиной. Во дворе между веревками продели еще колючую проволоку, которая соединила между собой заключенных. Приходилось искать рукам положение, чтобы шипы проволоки не впивались в запястья. Тут же стоял грузовик с опущенным задним бортом, арестованным приказали залезать в кузов. Возле машины стоял уже знакомый Рудольфу следователь с расчесанными на пробор волосами и вызывал арестованных, возле фамилии каждого он ставил в своем списке галочку.
Рудольф влез в кузов и оглядел темный двор. Куда их теперь повезут? Мрачные, едва различимые лица охранников ни о чем не говорили. Они безучастно стояли вокруг машины; видимо, и для них эта ночная поездка была хлопотной и обременительной. Только рыжебородый заросший волосами мужик, прищуренные глаза которого на рано поблекшем лице были обрамлены мелкой сеткой морщин и возбужденно бегали, казался необычно оживленным. Когда он наконец стал забираться возле Рудольфа наверх, чтобы усесться рядом с кабиной на борт машины, небрежно волоча за собой винтовку, Рудольф понял, в чем дело, от охранника вовсю несло самогоном.
Кузов плотно набили арестованными. Снова в глубине души стало пробуждаться смутное предчувствие, но теперь Рудольф отводил его от себя уже совершенно сознательно. Нет, нет, у всего есть свои традиции и правила. Существуют законы. Только в потасовке, там никто не глядит - кто огрел, тот и одолел. Когда бой окончен, снова в свои права вступают обычаи мирного времени. Есть суды, есть военные суды, наконец, военно-полевые суды, где-то что-то разбирают и решают, - так было всегда. Все лесные братья, которые попались, пошли под трибунал. Что бы им там ни присудили, но никакого самосуда не было.
С грохотом подняли борт, заскрежетали запоры. Кто-то из стоявших около кабины, явно знакомый, спросил у обросшего охранника:
- Куда нас везут?
- Куда везут? - переспросил тот и поправил винтовку. - А твоя какая забота? Будь спокоен. Может, на свадьбу, может, на похороны!
Лицо его от удовольствия расплылось, и щелочки глаз вовсе скрылись под мохнатыми бровями.
Машина тронулась. Люди в кузове плотнее прижались друг к другу, стремясь сохранить равновесие. Хотя шофер ехал медленно, грузовик на выбоинах раскачивался, и живой груз клонился то в одну, то в другую сторону. Каждое такое перекатывание сопровождалось звуком, напоминавшим вздох. Когда людей прижимало друг к другу, в тело впивались шипы колючей проволоки, кто-то охал, кто-то тихо стонал, вместе со скрипом рессор все это сливалось в общий вздох. Крепко стянутые узлы веревок врезались в запястья, устоять было почти невозможно, дощатый пол кузова под ногами раскачивался и все норовил уйти, и в то же время на ухабах подкашивало ноги, в поисках равновесия арестанты с грохотом переступали полшага то в одну, то в другую сторону В памяти Рудольфа снова ожил стук падавших на крышку гроба Юхана Лээтсаара комьев глины.
Да ерунда, их конечно же везут в уездную тюрьму, передадут в руки немецких властей, - видимо, затем начнется и следствие. Власть-то в руках немцев, у лесовиков вовсе нет никакой власти, это они на свой страх взялись за дело до прибытия немцев. Потом вернутся к себе назад на хутора, скоро жатва, батраков нет, и каждая пара рук на вес золота.
Толпа людей в кузове ходуном ходила туда-сюда, у всех руки связаны за спиной, все стянуты одной колючей проволокой. Туда-сюда. Вздох и снова вздох. Мотор машины давал перебои, дощатый настил под ногами дергался и подрагивал. Грохотали сапоги. Ноги расставить, тогда не так раскачивает. Прижаться плечами, тогда не так впиваются в запястья скрутки колючей проволоки. Кругом было темно и тихо, шум их машины был единственным в мире звуком, он должен был разноситься на несколько километров.
Улицы города были совершенно безлюдными. Лишь один раз на углу главной улицы взгляд уловил двух вооруженных людей с белыми повязками, больше никого, ни одной души. Где же немцы? Может, их и нет дали деру от пулеметов возле моста и отступили? Чего же это мы в таком случае удрали и оставили уезд лесным братьям?
Рудольф пытался найти ответ на мучившие его вопросы, это нужно было сделать сейчас же, но никакого ответа он не находил.
Совершенно непонятно было запаздывание частей Красной Армии. Ведь не понадобилось бы никакой силы, чтобы очистить город от нескольких десятков белоповязочников! Немецкую разведку можно одолеть двумя-тремя пулеметами, это показал бой возле моста. Но у лесных братьев нет и этой силы, они разбегутся по кустам от одного лишь вида регулярных войск.
Или тут все же присутствовало еще что-то, чего он не знал? Мысль блуждала, ища с мучительной настойчивостью объяснения. Может, крупные немецкие соединения прорвались где-то в другом месте и наши поэтому вынуждены были отступить. Во всяком случае, положение вызывало все возрастающую тревогу.
Взгляд Рудольфа поймал стоявшего поодаль у борта Тоомаса Пярнапуу. Киккаса вместе с ним из камеры не вызвали, тот остался. Следовательно, людей в эту машину отбирали все же по каким-то признакам. По каким же? Рудольф не мог представить, что именно в глазах лесных братьев могло объединять его с Тоомасом Пярнапуу?
Машина свернула на шоссе и выехала за город Значит, уездная тюрьма отпадает. Окружавшая тишина была столь же плотной, как и темнота. Хотя разъезженное шоссе и шло лесенкой, это вызывало лишь дрожь в ко ленях и уже не вынуждало всех вместе раскачиваться из стороны в сторону, стало чуть полегче.
Кругом простиралась бескрайняя тьма, словно перед сотворением мира. Никаких признаков жизни. Земля простерлась в ночи, оцепеневшей в ожидании пере мен, люди не осмелились даже пошевельнуться, ибо это могло оказаться не по нраву новым властям. Под черными крышами и за темными окнами люди спали тревожным сном или шептались и боязливо поглядывали за нечеткими серыми тенями, которые тут и там совершали свои таинственные действия. Лишь отдельные смельчаки или очень любопытные люди выходили по глядеть из-за хлева, чтобы потом рассказывать, что же на самом деле свершилось под покровом ночи. Очевидцы обязательно должны быть, но их мало. В Эстонии люди давным-давно поняли, что излишняя осведомленность легко оборачивается опасностью, и лучше этим не баловаться.
Машина вдруг остановилась. Оба охранника возле кабины спрыгнули через борт на землю. С треском и грохотом откинули задний борт машины и приказали арестованным слезать.
Когда их подвели к противотанковому рву, у Рудольфа возникло ощущение, что ему на голову накинули черный мешок. До сих пор он еще не верил в самое худшее, отводил противный страх, отгонял мысли от порога, за которым начиналась тьма. Все еще верилось, что их ведут в тюрьму, на допрос, к судейскому столу - все равно куда, но все же к людям. Теперь вдруг вся эта наивная вера рухнула. На мгновение мир вокруг него покачнулся, будто вселенная подскочила на огромном ухабе. Он выдохнул с такой силой, что для других вокруг него это должно было показаться стоном.
Возле рва уже стояла группа белоповязочников, они приехали на другой машине, которая чернеющей громадой высилась на шоссе. Волосатый лесовик ходил вдоль рва и расставлял арестованных в шеренгу по одному. Ров оставался за их спиной. Рудольф затылком ощущал дыхание бездонной темноты, хотя ров и не был особенно глубоким. Стало до боли жаль самого себя и того, что все так внезапно кончается. Страха не было. Было лишь сознание, что ужасно много остается невыполненным. Хельга - кто теперь распутает до конца ее историю? Наваливалось нечто похожее на сознание собственной вины.