Посаженные на телеги дети боязливо оглядывались. Они уже успели осознать непрестанную угрозу безоблачного неба. Но в тот момент, когда Яан на своей машине достиг перекрестка, над дорогой ни одного вражеского самолета не было, можно было предположить, что они скопом нависли над Псковом, потому что в той стороне перекатывались глухие взрывы и хлопали зенитки, время от времени оттуда приближалось и натужное завывание самолета, словно один из них отрывался от гигантской крутящейся карусели и несся прямо на колонны беженцев. В эти моменты у человеческой массы замирало дыхание и сердца давали сбой. Но всякий раз еще раньше, чем взгляд улавливал в блеклом просторе сам самолет, налетавший вихрем звук отворачивал и вскоре растворялся в гудевшем и грохотавшем над городом колдовском котле. Купола-луковицы вдали на горизонте временами исчезали за облаками дыма.
Яан ясно ощущал все усиливающееся желание не спешить, помедлить с въездом в город, переждать. Атака, которая прошла, уже не повторится. Тут, в отдалении, пляшущие над городом точки были столь же неопасны, как комары. Но едва он разобрался в подоплеке своих чувств, как его охватил стыд, и он велел шоферу поторопиться.
Им удалось вывернуть на шоссе, воспользовавшись небольшим затором. Какая-то шедшая со стороны Пскова военная полуторка уткнулась в телегу, которая сползла в канаву и перевернулась, оглобля треснула, лошадь зашлась с испугу. Возникла пробка, преградившая путь всем ехавшим сзади, лишь пешеходы обтекали по обе стороны остановившийся грузовик, словно ручейки запруду, но шофер Яана буквально по дюйму протиснулся между ними, раздвигая раскалившимися боками легковушки разгоряченные человеческие тела. Когда они проезжали место аварии, стоявший на подножке полуторки майор размахивал над головой наганом и что-то орал с перекошенным ртом, шофер его двумя руками отдирал от колеса смятое крыло, чтобы оно не мешало ехать, люди вокруг ругались и размахивали кулаками, а откуда-то - явно от перевернувшейся телеги - несся пронзительный, полный отчаяния женский плач.
В самом городе столпотворение было еще наглядней. Тяжелая гарь пожаров от недавней бомбежки тянулась над городом. Тут и там со столбов свисали оборванные телефонные провода, стремясь своими петлями поймать за ноги проходивших людей и лошадей. Поваленный взрывной волной столб покосился на углу улицы и держался лишь на проводах.
Окна домов были всюду накрест заклеены полосками бумаги. Люди действовали согласно предписаниям довоенных противовоздушных учений, они старались немедленно что-то предпринять, не сидеть сложа руки. Откуда-то пришла твердая уверенность, что бумажные перекрестия каким-то необъяснимым образом уберегут стекла в окнах от вылетания при близких разрывах бомб. То, что когда-то предполагалось в качестве побочной, дополнительной защитной меры для уменьшения опасности поражений находящихся в помещении людей от разлетающихся стекол, приобрело совершенно новый, всеобъемлющий характер. Белые кресты на окнах при отсутствии более действенного средства должны были уберечь от смерти и разрушения, это были мистические охранные знаки, преграждавшие дорогу злу. Поэтому перекрещенными полосами были старательно заклеены даже чердачные окна, за которыми никогда не было, да и не могло быть, людей.
Будто забранные решетками, смотрели придорожные дома на заполненные человеческим потоком магистрали. Такого наплыва людей эти улицы в тихом Пскове до сих пор никогда еще не видели. Из переулков на главную улицу втискивались беженцы - у кого мешок за плечами, сверток под мышкой или нагруженный узлами велосипед сбоку. Раза два, когда машина останавливалась, Яан улавливал и латышскую речь. Вся ближняя и дальняя округа Пскова собралась здесь. На отдельных перекрестках взмыленные военные пытались навести порядок, пропускай в первую очередь колонны, и, хотя каждый должен был понимать, что это справедливо и неизбежно, всякий раз крики возмущения поднимались, казалось, до небес, дети плакали и женщины причитали. Беженцы на своем тяжком пути истрепали до предела нервы, им казалось, что немцы только и ждут их задержки и вот-вот нагонят их. Под действием этого страха они ошалело, поддавшись инстинкту, невзирая ни на какие распоряжения, все напирали, наваливаясь всей человеческой массой на воинский строй, разбивая колонны, преграждая дорогу машинам и обозам. Не было силы, которая смогла бы привести их в чувство и сдержать. Лишь приближающееся завывание самолета и разрывы бомб, в силу инстинкта самосохранения, сметали перепуганных насмерть людей на короткое время с дороги, куда они рвались вновь, еще яростнее, едва лишь самолеты отправлялись за новым грузом бомб.
Яан отметил про себя, что у каждого беженца с собой, по крайней мере, какой-нибудь узел или сумка, за которые он судорожно держится. Порой им оказывался аккуратно зашнурованный вещмешок, в другой раз наспех завязанные узлом в простыни, видимо, первые попавшиеся под руку вещи. То, что вынуждало людей так вцепляться в свои узлы, отнюдь не было стремлением сохранить добро. Добра-то там и не было. Все самое существенное осталось, его нельзя было захватить с собой. В этом скорее отражалось подсознательное стремление удержаться за свою прошлую жизнь, сохранить хотя бы мельчайшую частичку привычной среды, дома, что оказывало бы поддержку и вселяло бы чувство уверенности среди всеобщего разброда.
Когда под рукой нет ничего домашнего, привычного, человек становится голым и беззащитным, словно щепка в водовороте. Тогда его может проглотить какая-нибудь ужасная случайность, о которой нельзя даже подумать, чтобы не накликать беду. Да что там смерть с косой, безносая - это отжившие мифы мирного времени, смерть ныне сгустилась до вульгарного и жестокого раскаленного кусочка свинца или зазубренного осколка стали и являлась под сопровождение внезапных разрывов, адского свиста и завывания, оповещая о себе разгулом неслыханного грохота.
В комендатуре царила та же суматоха, что в городе, двери хлопали, а некоторые из них просто были распахнуты настежь, сбившиеся с ног командиры вбегали и выбегали откуда-то, кто-то хриплым голосом упрямо кричал в трубку телефона, уже давно вконец умолкшего, крутил с треском ручку, вызывая коммутатор, и снова кричал. Не иначе как крики интенданта второго ранга - Яан на мгновение увидел его через приоткрытую дверь - искрились где-то крохотными электрическими импульсами на обрывах валявшихся на городских улицах проводов и их втаптывали в пыль сбитыми кирзовыми сапогами или они притягивались стертыми до блеска подковами.
Комендант города, обритый наголо подполковник, чья фуражка с квадратным козырьком валялась на столе рядом с заваленной окурками пепельницей, нетерпеливо выслушал Яана, посмотрел на него свинцово-серыми от недосыпа глазами и сказал:
- Лейтенант, к сожалению, я ничего не могу вам сказать. Откуда мне знать, кто является соседями вашей дивизии слева и справа, что я, командующий фронтом? Единственное, куда я могу вас направить, - это штаб латышской дивизий. Если они еще на месте. Дивизия три дня стояла у меня в городе и сегодня рано утром выступила на Лугу. Спросите у них, - может, вам повезет и они как раз и окажутся вашими соседями!
- Товарищ подполковник, - решил Яан выудить дополнительную информацию, старательно выстраивая в ряд русские слова, - как складывается положение в Пскове? Комдив у меня обязательно спросит, насколько вы сможете задержать здесь немцев?
Подполковник устало навалился грудью на стол и долгим взглядом посмотрел на стоявшего перед ним Яана. Выражение его лица было отрешенно спокойным, как у человека, который пережил уже все волнения, все надежды и отчаяния.
- Тогда скажите своему комдиву, что в настоящее время весь мой гарнизон состоит из комендантского взвода и восьмидесяти бойцов истребительного батальона. И никого больше! Два взвода инженерного батальона отвечают за подрыв мостов, как только поступит приказ; кроме того, в городе еще пребывает черт знает сколько и черт знает каких обмылков и остатков воинских частей, которые мне о себе не докладывают и чья единственная цель драпать как можно скорее дальше к Ленинграду. Так что комдив сам сможет посчитать, насколько я задержу здесь немцев. В случае, если командование Северо-Западного направления подошлет какие-нибудь войска, то они, может, действительно задержат, но для этого они должны будут не позднее чем через два часа занять позиции у реки. Пока я и тени их не видел. Ясно?
- Ясно.
Наверное, вид у Яана был довольно беспомощный, потому что комендант доверительно прибавил:
- Поторопитесь, лейтенант. Еще в восемь утра был получен приказ эвакуировать с западного берега Великой все войска и все имущество.
Яан быстро поехал в указанное ему место расположения штаба латышской дивизии. Уже издали он увидел, что тут царит чемоданное настроение, окна двухэтажного кирпичного дома открыты настежь, еще выносили какое-то штабное имущество к стоявшим на улице двум грузовикам, вокруг которых сновали командиры и бойцы. Все же Яан обрадовался тому, что он кого-то застанет. Часовой в дверях не пропустил его, недоверчиво разглядывал обмундирование и мотал головой. В этот момент из дома вышел военный с полковничьими петлицами, смуглое лицо и вьющиеся волосы выдавали в нем кавказца. Увидев Яана, путь которому преградила винтовка часового, он скороговоркой спросил, в чем дело, и лейтенант по всей форме представился ему.
Полковник отстранил часового, взял Яана за локоть и отвел в сторонку. Яан успел заметить, что за грузовиками полковника дожидалась "эмка".
- Так кого тебе нужно? - спросил полковник присущей ему скороговоркой. - Тебе нужен сосед справа? Покажи, ты где стоишь?
Полковник вытащил из планшета карту и развернув ее.