Лыонг ел с аппетитом. Глядя на сестру, державшую малыша на руках, чувствовал себя не совсем привычно. Когда он уходил в армию, она была совсем еще девчонкой, а теперь у нее у самой сын. Он то и дело замечал, как Дао похожа на мать: выражением лица и глаз, изгибом бровей, походкой, манерой передергивать плечами… Она напоминала ему мать, какой та была давным-давно, когда ему самому шел пятый год, - красивой и молодой. Такой и жила мать в сокровеннейших уголках его памяти. Словно на экране волшебного фонаря, он увидал вдруг давний, далекий вечер: отец, лежа на циновке, играет с ним, а он старается усесться верхом у отца на груди; мать сидит рядом, расчесывает волосы и смеется. Больше он никогда не слышал, чтобы мать смеялась так беззаботно и весело, как тогда. Образ матери наполнил его сердце глухой, неясной тревогой. При виде сестры, прижимавшей к груди ребенка, ему вдруг открылось нечто такое в жизни их матери, чего он прежде не понимал, и он снова ощутил горечь утраты.
Он поднял глаза: да, сестра очень похорошела. Свет керосиновой лампы смягчал черты округлого миловидного лица. Щеки ее порозовели, будто тронутые румянами; губы улыбались, блестящие черные глаза из-под высокого чистого лба смотрели уверенно и прямо. Вся она словно лучилась счастьем и верой и не собиралась этого скрывать.
Неожиданно из темноты послышался стук мотора. Он прислушался.
- Вроде автомобиль?
- Да нет, кооперативная рисорушка. Она теперь работает по ночам.
- Хорошее дело!
- Бывало, в эту пору в каждом доме со скрипом запускали свои рушалки. Вернутся с поля еле живые - и давай крути жернова, не то останешься без обеда. Сколько из-за этого бывало перепалок и крику! А теперь пожалуйста - машина за одно хао обрушит пять кило зерна. Получай и рис и отруби. Люди прямо не нарадуются!
Поужинав, Дао пошла в дом и уложила сына. Потом вместе с братом сидела на циновке и пила чай. Старуха с невесткой пришли и тоже присели около них. "Тетушка" Кой оказалась совсем молодой, пожалуй, еще моложе Дао. Она была высокая, стройная, вся какая-то ладная и крепкая. Рукава плотно облегали ее красивые круглые руки, на щеках горел румянец, волосы, схваченные заколкой у самого затылка, падали на плечи.
Она непринужденно опустилась на циновку позади Дао и сказала:
- Ну, у продавщицы ананасов сегодня праздник.
- Какой продавщицы? - спросил Лыонг.
- Ну, уж, это - наша женская тайна. Спросите Дао, может, она вам потом и расскажет.
Кой лукаво улыбалась. Задержав взгляд на госте, она с любопытством изучала его.
- Позвольте у вас узнать, на всех вьетнамских самолетах летают наши летчики, да?
- А кто же еще, если не наши! - засмеялся он.
- Да я и сама знаю, просто хотела убедиться. Это же здорово! А учитель в школе говорил, что реактивным самолетом могут управлять только крупные и рослые люди… Дао, помнишь американца, сбитого здесь, у нас, в мае? Он весил, наверно, не меньше центнера и был здоровенный, как горилла. АН нет, и нам это тоже под силу. Молодцы!
- Не только пилоты, но и вся аэродромная команда: инженеры, техники, рабочие - тоже наши. Нет такого дела, которому нельзя было бы выучиться. - Он снова улыбнулся.
- А знаете, в прошлом году, когда у нас свои самолеты только появились, несколько МиГов пролетело над деревней. Что тут началось в нашем бабьем царстве! Одна - наутек, другая норовит пальнуть в небо. Теперь-то уж мы привыкли: отличаем на слух, когда летят наши, а когда - "джонсоны". Жаль, надо мне уходить, - у нас в бригаде сегодня собрание. Ну, счастливо оставаться.
- Что за собрание? - спросила Дао.
- Будем обсуждать распределение продовольствия в кооперативе. Просидим небось до полуночи.
Легким, изящным движением она поднялась с циновки.
- Куда это ты собралась? - окликнула ее свекровь, которая ушла уже на покой. Кой обернулась:
- Спите, не волнуйтесь. Я иду на собрание, вернусь, наверно, поздно…
В доме было совсем тихо. Лыонг и Дао сидели рядышком около лампы. Дао, зашивая рубашку, рассказывала о последних днях матери. Тишину ночи, окутавшей холмы и деревья, нарушал только доносившийся издалека размеренный стук рисорушки. Время от времени в хлеву за домом громко вздыхал буйвол, тяжело переминаясь с ноги на ногу, и стучал рогами о перегородку, отгоняя прочь комаров.
- Я и сама не думала, что она так любила отца. Когда ей стало совсем худо, она подозвала меня и сказала: "Конечно, я должна была умереть давно, вместе с отцом. Но теперь вы оба выросли, и меня уже ничего здесь не удерживает. Я могу спокойно уйти за ним…" Когда она умерла, я впервые заглянула в ее сумку. Там были отцовские письма, которые он писал ей с того дня, как ушел в Освободительную армию Юга перед восстанием. Она сохраняла их десять с лишним лет, не потеряла ни одной странички! Есть там и письма, написанные, когда нас с тобой еще не было на свете… И еще - его старая рубашка, вся в заплатах… И фотографии отца, - мама тебе их показывала когда-то.
- Она наказала нам что-нибудь?
- Я обо всем тебе написала. Она говорила: "Не забывайте отца. Когда страна объединится, непременно выберитесь на Юг хоть один разок, побывайте у отца на могиле".
- Я решила, когда мы поедем туда и найдем, где похоронен отец, я возьму с его могильного холма горсть земли и посыплю ею мамину могилку.
Они помолчали. Дао ласково смотрела на брата, но взгляд ее был задумчив, словно она решала втайне что-то очень важное.
Он поднял голову. Сестра внимательно глядела на него.
- Я ужасно жалею, - сказала она, - что ты не приехал на прошлой неделе. Вот было бы совпадение, - Туйен гостила у меня весь день.
- Ну…
- Хотя, если ты сейчас сядешь на свой велосипед и приналяжешь на педали, как раз поспеешь в уезд к двухчасовому поезду. Утром будешь в Ханое. Завтра воскресенье, у Туйен выходной.
- К чему такая спешка, как на пожар?
- А как же иначе! Когда еще вырвешься хоть на денек. Да и больно ты тяжел на подъем! Лучшего случая не найти, это я тебе говорю. Она очень хорошая. Мы с ней прожили вместе три года, она теперь мне ближе родной сестры. Погляди хоть письмо, что она тебе написала, сразу все станет ясно. Чего еще перебирать да раздумывать?
- Вот уж не думал перебирать или свататься!
- Ты бы заехал к ней, поговорил, выяснил, что к чему. И собой она хороша, - куда лучше, чем на фото. Она только о тебе и думает.
- Ты всегда преувеличиваешь, вот и здесь перегнула!
- Нет! Уж я-то знаю! Видел бы, как она дрожит над твоими письмами и все мечтает с тобою увидеться. Ясное дело, она в тебя влюблена.
Он рассмеялся.
- Как бы там ни было, а поехать в Ханой я не смогу. Завтра утром мне надо уже быть на аэродроме.
- А-а! - Она помрачнела.. - Что делать! Видно, так холостым и состаришься.
- Это ты зря! Не такой уж я старик.
- Ах, не старик! Да тебе скоро тридцать!
- Ну, прямо! - Он расхохотался. - Нынче не всякая и пойдет за солдата. Ведь война!
- Вот, значит, как ты думаешь о нашей сестре?
Дао улыбалась, но судя по всему начинала сердиться.
- По правде говоря, - он решил объясниться с ней по-серьезному, - я и сам не хотел бы иметь сейчас возлюбленную или невесту. Не до того мне. И потом, вправе ли я вносить тревогу и тоску ожидания в чью-то жизнь. Я должен быть собранным, сильным и избегать всего, что могло бы смягчить или ослабить мою волю. Вот разобьем американцев, найду себе невесту и немедленно обзаведусь семьей.
Тут уж Дао расхохоталась.
- Все это сплошные теории! Нет, вы послушайте: "тревогу и тоску ожидания"! Выходит, все женатые да замужние должны бросить друг друга?! Ладно уж, раз ты у нас такой занятой, я сама обо всем позабочусь. Пожалуй, уговорю ее приехать к вам, на аэродром.
Он решил перевести разговор на другое.
- Что это Кой толковала о продавщице ананасов?
- А-а!.. - Она опять засмеялась. - В тот вечер, когда он бросал бомбы возле плотины, я несла на коромысле две корзины с шариковыми бомбами в уезд, в штаб ополчения. Повстречала на дороге какого-то офицера, я думаю, не меньше чем командира полка. Он вышел из своей машины, пожал мне руку и сказал в шутку: "Ну, товарищ продавец, ананасы у вас - что надо!" Вот она и изводит меня всякими намеками.
- Тебе что, жизнь надоела?!
- Да бомбы-то разряженные, при чем здесь "жизнь"! Мы тогда все пошли с начальником уездного ополчения разряжать невзорвавшиеся бомбы. А их на холме полно - лежат себе, желтые такие. Взяла первую в руки, а она вроде бы накаляется изнутри. Тут я и "отличилась"; бросила ее со страху - и бежать. Потом вернулась, пригляделась, как начальник управляется с ними, и тоже первую разрядила. Дальше - больше: набралось чуть не с полсотни.
- Что же ты мне об этом не написала?
- Я еще в тот день из пулемета стреляла. Меня официально зачислили в пулеметный расчет.
- Когда я днем проезжал мимо плотины, видел твою, "контору". Там все разбито, одна вывеска торчит над кучами кирпича: "Метеорологическая станция Киеу-шон".
- Ага, мы, когда переводили сюда станцию, забыли вывеску снять. Он бомбил уже пустые дома, оборудование мы эвакуировали заранее. Там остались только шесты для замера уровня воды в озере… Значит, ты завтра уедешь совсем рано?
Он кивнул.