- Моя фамилия - Каримов. Я ведаю кадрами сего предприятия! Глаза Каримова при этих словах совсем утонули в узких разрезах. Вы - ссыльные, но ваши рабочие руки очень нужны нам сегодня. И еще вы - счастливчики. Не понимаете? Как это по вашему, по-фашистски: "Них ферштеин". Вам предстоит, не щадя себя, доблестно поработать для фронта. Это высокое доверие. Вместо тюрьмы или колонии вы искупите вину трудом. Да, у меня в цехах тыщи и тыщи всякого рода лишенцев: "зеки", "бытовики", недоумки политические, мобилизованные. - Каримов сделал долгую паузу. Высморкался. О чем-то пошушукался с помощниками, прокашлялся. И продолжил свою речь. - Сегодня нелегко всем советским людям, здесь, в цехах, даже уголовников величают "друзьями народа", а вы - враги народа. Чувствуете разницу? Мы жестоко бьем прямой наводкой из Сибири фашистов! - Каримов рубил фразы, казалось, выжимал из слов живые соки, оставляя самые колючие и обидные слова, больно ранящие сердца и без того несчастных женщин. - Идет война не на жизнь, а на смерть. Почему должно быть легко вам, изменникам Родины? Ваши единоверцы - кровавые фашисты - напали на мирную страну. Вы, конечно, молите своего Бога, чтобы он принес победу Гитлеру, но, к счастью, победы вам не видать. Но выход есть. Как пишут в Коране, "кто хорошо ищет, тот найдет". Ладно, мы не звери. Прикажу выдать сорок одеял, позволю вечерами пить кипяток, а там посмотрим. - Жестко прищурился, оглядел закаменевшие лица ссыльных. - Чего больше всего боятся пленные немцы? Правильно, колхоза и Сибири. В Сибирь вы уже прибыли. И скоро увидите, что бояться вам нечего. А одеяла… сорок штук на всех, помогут чувствовать себя спаянной артелью, колхозом. У меня пока все. Победа будет за нами! - И совсем не к месту выкрикнул, как на митинге: "Смерть немецким оккупантам!"
Сразу обмяк, будто из него выпустили воздух. Однако прежде чем уйти, словно очнувшись от гипноза, оглядел ссыльных, заметил стоящих рядом Анну и Эльзу, подошел к ним. Анну легонько потрепал по щеке, Эльзу бесцеремонно взял за девчоночий подбородок, приподнял голову:
- Фамилия?
- Эренрайх! - Эльза от испуга густо залилась краской. Никогда с ней еще так не обращались, как с собачонкой.
- Всюду у вас - райх, рейх! - раздумчиво, конкретно ни к кому не обращаясь, проговорил Каримов, завороженно глядя на Эльзу. - Начальник был совсем иным, чем пять минут назад. - А ты, фройлен, нормальная девка. Такой, наверное, была ваша прародительница Гретхен. Я где-то читал об этом. - Казалось, Каримов позабыл, где находится. Голос его потеплел, взгляд стал откровенно похотливым. Эльзе даже показалось, что большой сибирский начальник, глядя на нее, даже облизнулся. - Жаль, что не встретил тебя здесь раньше, приказал бы не стричь волос.
- Вы, наверное, тут давно живете? - вырвалось у Эльзы.
- Я? О, нескольков веков! - встрепенулся Каримов и заулыбался. - Мои предки владели всей Сибирью до прихода Ермака. Ну, ладно, живи, покуда, Эрехрейх.
- Эренрайх! - поправила девушка.
- Могу и горшком назвать, и в печку поставить! - обидчиво встрепенулся Каримов. Отрывисто приказал что-то своему помощнику. Сказано было так тихо, что Эльза не разобрала ни единого слова. Зато у нее защипало в носу, видимо, начальник курил очень крепкий табак. И еще показалось девушке, наверное, со страху, что Каримов не совсем трезв - запах табака перемешивался с запахом водки. - Ну, девка! И все остальные, говорите просьбы, жалобы, выкладывайте, немочки, покуда я добрый.
- Да, да, уважаемый товарищ начальник, - заторопилась осмелевшая Эльза, видя к себе благосклонное отношение, - мою маму, правда, звали Гретхен. Гретхен Эренрайх. - Она… У мамы было плохое здоровье. - Девушка невольно всхлипнула. - Когда нас привезли… Возле барака… Маме стало плохо, и солдаты ее отправили в больницу, хотелось бы узнать.
- Бедная мамочка! - ехидно ухмыльнулся Каримов. - Слюнявчика тебе еще не хватает. Ладно, в Сибири, запомните, все в моих силах, - откровенно расхвастался Каримов, по-петушиному расправил перья перед женщинами. - И про маму, и про папу узнаем. Каримов здесь третий после Аллаха. - Женщинам показалось, что большой начальник болен манией величия, он снова вернулся в прежний свой царственный образ, забыв об Эльзе и Анне, обо всем на свете. - Мамочки, папочки, все эти ваши арийские слюнтяйства, - брезгливо оттопырил нижнюю губу, - у меня сидят в заднице. Я вас глажу по головкам, а на фронте каждый час, каждый день тысячи наших героев кладут свои головы на алтарь победы. Мне утром доложили: сибирских героев хоронят без гробов, негде их взять. Сыпят землю прямо на мертвые лица, а вы… - Истерично дернулся, мельком глянул на Эльзу. - И ты… Гретхен, и все вы увидите своих дорогих фрицев в гробу, с осиновым колом…
После ухода большого начальника женщины-ссыльные буквально окаменели от страха, не могли сдвинуться с места. Непоследовательный и оттого еще более страшный Каримов, не моргнув глазом, способен уничтожить любую из них. Даже капитан Кушак, слушая Каримова, то и дело нервно кусал губы.
Темнота накатила на комбинат, казалось, сразу после обеда. В пролете можно было сломать себе шею. Однако в это время и начали расставлять ссыльных по своим рабочим местам. Начальник смены, хромой старикашка с реденькой бородкой клинышком, определял немок к печам, рольгангам, к транспортерным линиям. Из наиболее крепких отбирал на погрузку тяжелых болванок снарядов, пятерых бывших колхозниц, оставил на чистке литьевых канав. Эльзу старикашка тоже поначалу подвел к грузчикам, на подъездные пути, объяснил: как только подадут вагоны, нужно быстро загрузить их ящиками со снарядами, ящик обычно поднимают четверо. Эльза сильно загрустила, не представляя, как справится с поручением. Однако случилось непонятное. Только начали грузить ящики в первый вагон, как появился служащий из конторы цеха, снял ее с участка и самолично отвел в конец транспортной линии. Ее определили помощником контролера, вменив в обязанность разворачивать болванки снарядов торцом к приемщику-военпреду.
- Да, - спохватился служащий, - чуть не забыл: товарищ начальник Галимзян Каримов просил сказать, чтобы ты не забывала добро.
Перед отправкой в барак голодных женщин с трудом затолкали в рабочую столовую - гулкий пролет без крыши. Это было недостроенное здание под открытым небом. Быстро рассадили за деревянные, бесконечно длинные столы. Вскоре мужики-кашевары приволокли ведра с горячей баландой, в которой плавали капустные кочерыжки, мутная жидкость была приправлена соевой мукой. Расставили тарелки. Однако тут произошел обидный конфуз. Оказалось, что есть баланду просто нечем, нет ложек. Позже ссыльные узнали: каждый из многих тысяч "оборонцев" имел здесь личное оружие - ложку. Качество ложки определялось не материалом, из которого она была отлита, а исключительно ее размерами, ибо часто обстоятельства складывались таким образом, что приходилось хлебать баланду из общего котла или ведра. Без ложки нельзя было считать себя нормальным человеком, как и без присвоенного в лагере или в цехе номера. Люди берегли ложки, как зеницу ока, мужчины носили их либо во внутренних карманах, либо держали за голенищем валенка или сапога, женщины обычно держали сию драгоценность в лифчиках, на груди. Все это стало известно ссыльным позже, а пока… кашевары разлили баланду по мискам, вручили каждой женщине по пайке черного хлеба, приказали долго не рассусоливать, столовая закрывалась. Что оставалось делать? Женщины держали в руках миски и нетерпеливо поглядывали в сторону раздачи. С трудом поняли: ложек ждать не следует. В ответ на вопрос старосты барака фрау Ряшке один из кашеваров зло буркнул: "Авось, не бары, жрите руками, пока это дают". Однако, оказалось, что акция сия была спланирована заранее местными "хитрованами". Из полутьмы вдруг стали возникать странные мужики, именовавшиеся здесь "богодулами" - хромые, полуслепые, однорукие, все в донельзя заношенном тряпье. Инвалиды не теряли времени, принялись бойко торговать литыми оловянными ложками, но денег у женщин не брали, требовали вещи - рукавички, платки, семейные кулоны, "камешки". Положение возникло глупейшее: донимал голод, но жаль было отдавать ценности за безделицу. Длинноногая Анна не выдержала первой, сняла с шеи материнский подарок - серебряный кулон, с которым прежде никогда не расставалась. Одна Эльза не могла приобрести ложку. Она просто взяла миску, наклонилась через край, выпила содержимое, гущу вычерпала руками. Женщины переглянулись, и одна за другой тоже принялись освобождать миски подобным образом, стараясь, однако, не глядеть друг на друга.
Возвращалась колонна в барак в кромешной тьме, никто больше не вздрагивал, слыша злые выкрики конвойных, все смотрели под ноги, спотыкались о намерзшие кочки. Пройти три с половиной километра от станции до барака, в суровый морозный вечер, не выходя за границу протоптанной в снегу колеи, с непривычки было очень тяжело. Дороге, казалось, не будет конца. И лишь когда вдали засветились прожектора "Сиблага", ссыльные вздохнули с облегчением.