VIII
Когда чоховская карета осталась далеко позади, гвардии майор снова оглянулся на генерала. Сизокрылов сидел все так же неподвижно, закрыв глаза. "Смертельно устал", - сочувственно подумал Лубенцов. В это мгновение Сизокрылов с каким-то почти неуловимым выражением не то злости, не то упрямства вскинул голову, открыл глаза и, обращаясь к сидящему рядом генералу-танкисту, спросил:
- Давно с Урала?
Генерал-майор, не ожидавший вопроса, встрепенулся и ответил:
- Четыре дня. Мы приняли материальную часть, и нас тут же погрузили в эшелоны.
- И за четыре дня вы проделали весь путь?
- Так точно!
Танкист добавил, широко улыбнувшись:
- По приказанию товарища Сталина нам устроили зеленую улицу.
Сизокрылов оживился и сказал, неожиданно обращаясь к Лубенцову:
- Знаете вы, майор, что значит "зеленая улица"?
Лубенцов недоуменно развел руками, и Сизокрылов стал объяснять:
- Это дорога из сплошных зеленых светофоров. На каждой узловой стоят наготове, под парами, мощные паровозы. Паровозы сменяются, и эшелоны мчатся сквозь ряды зеленых светофоров до следующего паровоза, уже ожидающего своей очереди на следующей узловой. И на всем пути ни одного красного глазка, ни одной остановки - путь свободен. Вот это организация!
- Осмотрщики, - горделиво добавил генерал-майор, - бегом бежали вдоль вагонов. Не поездка - полет! Так приказал Верховный! До сих пор никак не опомнюсь…
Воцарилось молчание. Мимо окон машины проносились опустевшие деревни, в которых выли собаки, мычали беспризорные коровы, бушевал ветер, падал мокрый снег. Вскоре въехали в небольшой городок с мощеными улочками и двухэтажными домами под высокими черепичными крышами. Сизокрылов спросил:
- Как там наша охрана? Не очень отстала?
Адъютант посмотрел в заднее стекло - бронетранспортера не было.
- Подождем, - сказал Сизокрылов.
Шофер остановился на небольшой площади. Сизокрылов открыл дверцу и вышел из машины. За ним последовали остальные. Он осмотрелся кругом и подумал вслух:
- Это полоса Воробьева, кажется.
Лубенцов с живым интересом посмотрел на темную площадь и неясные очертания домов: в дивизии полковника Воробьева служила Таня, и по этой причине погруженный во мрак городишко показался Лубенцову заслуживающим самого пристального внимания.
Между тем это был обыкновенный скучный городок, полный ночных шорохов и звуков. По дворам ржали кони, раздавались шаги, негромкие голоса солдат и отдаленные возгласы часовых.
Генерал Сизокрылов сосредоточенно шагал вдоль тротуара туда и обратно, звук его твердых шагов гулко отдавался в тесном квадрате площади. Наконец он остановился возле возвышавшегося посреди площади темного силуэта какого-то памятника. Генерал, зажег фонарик, и все увидели над каменным постаментом парящего чугунного орла, а пониже - выбитые на камне и окруженные железным лавровым венком цифры: "1870–1871".
Генерал погасил фонарь. Стало совсем темно.
Генерал сказал:
- Победителям Седана от благодарных сограждан. Городишко маленький, а чванливый…
За поворотом забегал свет фар. Выехав на площадь, бронетранспортер на мгновение осветил ее всю - вместе с остроконечной крышей ратуши, заснеженным фонтанчиком и чугунным орлом на памятнике - и тут же погасил фары. Из темноты вынырнул лейтенант, командовавший автоматчиками. Из-за его плеча, заметил Лубенцов, мелькнуло лицо Чибирева.
Генерал спросил:
- Мы не слишком быстро едем?
- Хорошо бы потише, - признался лейтенант.
- Быть по сему, - сказал генерал.
Все улыбнулись, кроме лейтенанта. Он был очень молод и считал неуместным улыбаться при исполнении важных служебных обязанностей. Кроме того, его не устраивали загадочные и неопределенные слова "быть по сему", и он все стоял, ожидая ясного ответа.
- Мы поедем медленнее, - пояснил Сизокрылов.
Все уселись на свои места. Машина тронулась.
- Можете курить, кто курит, - вдруг сказал Сизокрылов.
Генерал-танкист и полковник обрадованно задымили папиросами. При свете этих огоньков Лубенцов, обернувшись, снова увидел, что член Военного Совета, полузакрыв глаза, не то думает о чем-то, не то дремлет. Но нет, он не дремал. Через минуту он встряхнулся и, словно продолжая начатый разговор, сказал:
- Однако немцы все еще верят гитлеровской пропаганде. Обратите внимание на деревни: почти никого не осталось. Германское радио вопит об ужасах русского нашествия, призывая гражданское население бежать на запад. И они бегут. Наша агентура доносит страшные подробности об этом бегстве. Люди мрут от холода и голода. Гитлер, видимо, решил потянуть в могилу вместе со своей персоной по меньшей мере пол-Германии. Подобно царьку дикарей, тащит к себе в гроб живых людей, чтобы на том свете не остаться без подданных… - помолчав, Сизокрылов проговорил: - А теперь мы уже снова на польской территории…
Машина бежала по мокрой дороге, оставляя за собой рубчатый след. Снежинки кружились в свете фар, как будто застигнутые врасплох, и панически разбегались в стороны, сменяясь все новыми и новыми. Лубенцов напряженно вглядывался в темноту, боясь пропустить нужный поворот. Хотя он и знал дорогу, но в прошлый раз ездил к танкистам днем; ночью же все казалось другим, незнакомым. Поворота не было, а по всем расчетам, ему уже следовало быть: за маленькой часовней проехать рощу, и там сразу направо. Но ни часовни, ни рощи. Он украдкой взглянул на спидометр - проехали уже 68 километров: Лубенцов при выезде заметил километраж, как делал это всегда. "Неужели пропустил поворот?" - подумал Лубенцов с беспокойством.
Как всегда во время поездок ночью по малознакомой дороге, всё, буквально всё, казалось лишенным особых примет. Дорога - и та казалась шире, и деревья по краям выше, чем днем. "Собственно говоря, - успокаивал себя Лубенцов, - поворота еще не может быть, потому что машина едет медленно, шофер боится, чтобы не отстал бронетранспортер с автоматчиками". Но спидометр показывал уже 77 километров. Лубенцов встревожился не на шутку.
- Спидометр - что? Работает? - внешне равнодушно спросил он у шофера.
- Шалит что-то, - шёпотом ответил шофер. - Исправить надо, да времени вот никак не выберу. Всё в разъездах…
Лубенцов облегченно вздохнул и покосился на генерала. Тот смотрел прямо перед собой. На его переносице обозначилась глубокая складка.
Мимо пронеслась долгожданная часовня, потом роща. Лубенцов сказал:
- Направо.
Показался городок. Здесь Лубенцов благословил свою привычку отсчитывать кварталы: в городе всего труднее попасть на правильную дорогу и часто приходится кружить по переулкам. Правда, Лубенцова спасали его опыт и инстинкт, он почти всегда чувствовал, если можно так выразиться, нужный поворот. Но гвардии майор, кроме того, на этот случай имел свой "метод": он бессознательно, по привычке, отсчитывал повороты. "Пятый квартал направо, - вспомнилось ему, - затем третий налево, затем первый налево и там выезд из города на шоссе. Пятый или шестой? Да, пятый, - на углу тумба и сбитый фонарь".
- Направо, - сказал он шоферу.
Машина повернула, доехала до третьего квартала, Лубенцов скомандовал "налево", затем снова "налево". Делал он это с некоторым самодовольством, компенсируя себя за испытанную ранее тревогу. Домиков становилось все меньше, потом они совсем пропали. Поехали лесом.
- Вы сколько раз ездили по этой дороге? - внезапно спросил генерал.
- Один раз.
- Превосходная память, - похвалил его член Военного Совета и спросил: - Вы давно у Тараса Петровича?
- Полтора года.
- Значит, это вы организовали в междуречье Буг - Висла дневной поиск?
- Я.
- Я помню этот случай. Умная была операция. Вы член партии?
- Да.
- Кем вы были до войны?
- Лейтенантом.
- Ага, вы кадровый военный?
- Да.
- Раз вы кадровый военный, вам следовало бы, может быть, перейти на работу в большой штаб… Не мешает расширить свой военный кругозор… - он умолк, ожидая с каким-то непонятным любопытством ответа Лубенцова.
Тот покачал головой и сказал:
- Нет, товарищ генерал, разрешите мне довоевать войну в моей дивизии.
Адъютант генерала подивился разговорчивости члена Военного Совета и его интересу к незнакомому офицеру. О том, что генерал Сизокрылов человек, внимательный к людям, адъютант, конечно, знал. Сизокрылов любил людей. Но это была любовь скрытая, глубокая, совсем лишенная сентиментальности. Некоторые даже считали его жестоким.
Сизокрылов знал, что его боятся, и это иногда очень обижало его. Лубенцов ему понравился именно потому, что в нем не видно было обидного страха перед большим начальством. "Значит, работает честно, - решил Сизокрылов, - и дело свое знает…"
- Подумайте, - сказал он. - Я могу сказать Малышеву.
- Нет, товарищ генерал. Не говорить ему. Ваше слово он поймет как приказ, и меня сразу же переведут…
- Как хотите, - уже равнодушно согласился генерал и снова закрыл глаза.
- Кажись, приехали, - сказал шофер.
Машина въехала в большую деревню. Хотя было совершенно темно, но в темноте угадывалось, что деревня полна людей. Чье-то лицо на ходу заглянуло в машину, перед радиатором взмыл в небо шлагбаум. Часовые в белых полушубках встали "смирно", несколько теней замахало руками, то тут, то там замигали карманные фонари, раздались негромкие голоса. Машина остановилась.