Лишь когда подвода тронулась, а три полицая остались у обочины, Лида заметила: коленки у нее дрожат, будто стукаются друг о друга. И во рту пересохло до противности. А Василек вроде бы ничего, спокоен. Эти трое не походили на возницу. Не похабничали, не разживались куриными яйцами или сальцем, в корзинки заглядывали с иной целью: в тусклых, свинцовых глазах охотничий, полицейский блеск - выследить добычу. Хорошо, что документы сработаны как надо. И обиду натурально изобразила, что дядя - полицейский в Луцке, вовремя загнула. Ох, и глаза у этих полицаев - не то, что у возницы. Он пентюх, они волкодавы. В полицаи подавались отсидевшие или выпущенные немцами из тюрем хулиганы, грабители, воры, насильники, а также бывшие кулаки, их сыновья, а также всякая националистическая шваль, ее-то больше всего.
- Выкладывай ишо яичек, - сказал возница.
- За что ж?
- Спрашиваешь! Подцепили б тебя с братухой. Из-за меня отступились…
"Чтоб ты ими подавился", - подумала Лида, перекладывая большие белые яйца в кошелку полицая; он шлепал толстенными губами: пересчитывал, сколько штук кладет Лида. Высадив их, полицай огрел лошадь кнутом, подвода скрылась за буграми.
- Пронесло, брат?
- Угу, сестра.
Перекинулись односложно, зашагали по обочине, сторонясь луж и грязи. И чем ближе подходили к селу, тем меньше не связанных с предстоящим заданием мыслей было у Лиды. И время побежало как-то быстрей, будто предстоящие события подгоняли его. И Лида вся подобралась и непроизвольно прибавила шаг, Василь - за ней. К селу подошли со стороны леса, чтоб не мельтешить на открытом поле, - из лесу сразу шасть на улицу, третья с краю хата, слева - старосты. Этот староста, бывший колхозный бригадир, был связан, как стало Лиде известно от Лободы, с партизанами нескольких отрядов, никогда не отказывал в содействии. Помогал активно, надежно, хотя, как говорил Павлик, не было расшифровано, искренне ненавидит оккупантов или опасается мести партизан, недаром же их еще нарекли - народные мстители, если что - пощады изменникам не будет, законы у партизан суровые. Староста был хром, бородат (кучерявую, лопаткой, бороду пропускал сквозь пальцы, словно просеивал), неразговорчив, - больше делал, чем говорил, и это понравилось Лиде. Домашние его - жена, дочка, внучка - были молчаливые, ходили бесшумно. Лиду с Васильком проводили в заднюю комнатушку, накормили, староста предупредил: у Грудева, село это не миновать на пути в город, полицаи устроили засаду, если что с собой, учтите, обыскивают.
- Ничего у нас нету, - сказала Лида. - А документы - не подкопаешься.
- Коли так, ладно. Но метут под метелку. И с документами могут забрать. - Староста задумался, просеивая бороду сквозь пальцы. - А все ж пособлю вам. Мне надо в те места, так подвезу вас. Там видать будет, как поступим. Может, и прорываться надо…
"За меня все решил, - подумала Лида. - И, кажется, разумно решил. С ним, во всяком случае, будет получше. Староста же!" Жена, дочь и внучка, курносые, скуластые и тонкобровые, кивнули разом, когда Лида сказала им: "До свидания. Спасибо". Садясь на подводу, староста сунул в сено, рядом с собой, винтовку. Лида сделала вид, что не заметила оружия. Старосте видней. Ему, наверное, разрешается иметь оружие. А они с Василем безоружные, они цивильные, едут в гости к тетке. Аусвайс - пожалуйста, вот вам… Ехали молча, под дождем, на ветру; староста зорко из-под нависших бровей оглядывал дорогу. Каркали вороны, чавкала грязь под копытами, скрипели плохо смазанные колеса - как у полицейской подводы. Этим они схожи, больше ничем. Лида отворачивалась от секущего дождя, поправляла на Василе сползающую дерюгу, - мальчуган терпеливо сносил ее заботливость. Староста знал, что говорил: возле Грудева была засада. За выгоном, из-за кустов, потрясая винтовками, выбежали четыре полицая. Кони шарахнулись, захрапели.
- Стой! Остановись! Кто такие едете?
Лида была уже готова лезть за пазуху, за аусвайсом. Но староста закричал дурным голосом: "Партизаны! Караул! Партизаны!" - схватил винтовку, бабахнул вверх, и кони понесли.
- Стой! Мы свои! Стой! Стой! - Выстрелов вдогонку не было, полицаи поверили, что их приняли за партизан и потому удрали.
Когда взмыленные кони перешли на шаг и потом остановились, роняя пену с губ, староста шумно выдохнул:
- Уф-ф! Пронесло…
У Лиды колотилось сердце так, будто она, не отставая, бежала вслед за подводой, - сбившееся дыхание не давало говорить. А сказать надо было б: пронесло, спасибо. Староста спрыгнул в грязь, хромая обошел упряжку, поправил сбрую, потрепал лошадей по холке. Василь поцокал, уважительно поглядел в спину старосте. Вроде бы и старостой такого человека называть неудобно: нам служит, партизанам. Не староста, а Володимир Артемьевич - вот кто он. Садясь на подводу, Володимир Артемьевич сказал Лиде:
- Довезть до города? Теперь недалёко…
Лида наконец раскрыла рот и вымолвила: "Спасибо", - и за то, что прорвались с ним через засаду, и за то, что готов везти в город, и за то, чем еще, возможно, поможет им, - за все разом спасибо. Володимир Артемьевич запахнул полы, дернул вожжами и сказал словно не Лиде, а лошадям:
- Не за что.
И до предместья не обронил ни слова. Молчала и Лида; Василь дремал, привалившись к ее плечу. В предместье, на железнодорожном переезде, их остановил немецкий патруль. Из будки, хлопнув дверью, вышли два солдата, встали поперек дороги, у шлагбаума; старый выгибал грудь, пилотка на нем сидела браво, сдвинутая на ухо, автомат жмурился черным зрачком дула, молодой был съежившийся, скучный.
- Цурюк! - сказал молодой. - Здесь нельзя! Документы!
Старый, заикаясь, поманил к себе Лиду:
- П-паненька, ф-фрау, к-комм!
- Битте!
Молодой на улыбку ответил скучным позевыванием, старый благосклонно щелкнул языком. Оба заглянули в аусвайс, оба заглянули в корзины, оба оживились:
- Г-гут! Х-хорошо! Яйки, ш-шпиг!
- Яйки! О!
- Битте, битте! - не переставая улыбаться, сказала Лида. - Я еще дам двадцать пять марок, на водку, на шнапс, понимаете?
Немцы понимали: молодой отобрал у нее корзину, старый спрятал марки в карман шинели и ударил лошадь прикладом; подвода покатила, немцы засмеялись вслед. Не замечая, чтопродолжает улыбаться, Лида подумала облегченно: "Все! Мы в городе!" И услыхала Володимира Артемьевича:
- Ну, молодка, в рубашке ты родилась… Забывчивость моя чуть не сгубила… Нас! Всех! Я, дурень, забыл же: есть приказ коменданта, под страхом расстрела запрещено загородным полицейским и старостам появляться в городе с оружием!
- То-то и побелели, как стена.
- Побелеешь! Вспомнил про винтовку… Начни немцы шарить в сене…
- Они б и пошарили, если б не яйки да сало.
Она не стала выговаривать Володимиру Артемьевичу - не имела на это права, - он же виновато кряхтел, крякал. Стараясь не обидеть его недоверием, но сознавая, что конспирация в городе вдвойне необходима и что ни один явочный адрес она не должна никому раскрыть, Лида сказала:
- Володимир Артемьевич, спасибо, что подвезли. Тут мы слезем, пешком пойдем. А вы поворачивайте…
- Тебе спасибо, дочка, - сказал он. - За что, говоришь? Да за то, что побыл с тобой. У меня, как побываю с партизанами, тяжесть с души сымается. Вера крепчает: одолеем оккупантов… Ты думаешь, сладко мне ходить в старостах? Куда б легче в партизаны податься.
Лида протянула ему ладошку, сказала:
- Будете выбираться из города, не забудьте о приказе коменданта, винтовка-то на подводе…
- Не забуду, - сказал Володимир Артемьевич.
Подвода свернула на соседнюю улицу; Лида с Василем пошли прямо, - на домах таблички: "Гитлерштрассе". Было часов пять вечера. Хмурое небо, хмурые лица встречных. Гражданских встречалось мало, больше все - немецкие солдаты, офицеры: тук-тук, топ-топ, - кованые сапоги, на стенах и заборах множество приказов и объявлений, читать их было некогда; большинство окон в домах темнело, в некоторых - горел свет. Проходя мимо освещенной почты, Лида увидела часового у дверей; в помещении почты - сберегательная касса, - и как что-то полуреальное вспомнилось: работала в сберкассе, - в другой, конечно, в другом городе.
Лида вела Василька за руку и старалась держаться естественно: приехали в гости к тетке, идем себе, никого не трогаем, и нас не трогайте. И улыбнуться не зазорно встречному офицеру, заглядевшемуся на нее, - и он ей улыбнулся, очень хорошо. Был бы прок… До наступления комендантского часа Лида отыскала дом, где предстояло переночевать; дом был трехэтажный, многоквартирный, и Лиде было известно: на втором этаже квартиру занимает немецкий генерал с адъютантом, с денщиком, и на той же лестничной площадке - квартира, служившая партизанской явкой. Это соседство и рискованное, и в то же время своего рода прикрытие явки, Лобода советовал: не бойся этой квартиры - потому еще, что хозяйская дочка близка к генеральскому адъютанту. Павлик не стал вдаваться в подробности, обронив: "Не по своей воле пошла на это. Так надо было". - "Надо?!" Павлик вынес ее взгляд, повторил: "Да, надо". Что эта женщина должна испытывать? Был ли у нее муж или друг? Как относятся к этому родители, она живет с ними. Друзья, знакомые?