8
Едва Скворцов с пулеметчиками успел отойти, как немцы обрушили на всю внешнюю линию обороны артиллерийский удар. Артиллерия била по всей обороне, вкруговую, но не в глубину, а только по внешней траншее. Ну, тратьте, тратьте снаряды, а мы уже здесь! Конечно, со временем расчухают. Вот пойдут в атаку, достигнут траншеи и убедятся: пограничников нет - и полезут дальше, сюда. Однако после огневого налета немцы в атаку не поднялись. Почему? Атака, впрочем, может возобновиться в любой момент. Какая по счету? Счет потерян. Почему-то перестали атаковать со стороны Буга, лезут теперь с востока, с тыла. Возможно, из-за того, что местность в тылу более пересеченная, а у Буга преимущественно поляны? Сперва перли нахрапом, получили по морде - приспосабливаются, на рожон остерегаются переть.
Стоя на крыше овощехранилища, Скворцов прислушивался - у немцев тихо, оглядывал местность в бинокль, - передвижения вроде незаметно. Непредвиденная передышка, которую надлежит использовать: раненых заносят в овощехранилище; старшина, неунывающий, деятельный Иван Федосеевич, раздает всем галеты, - хруст стоит, с вечера во рту маковой росинки не было; Давлатяна, умершего, пока несли на шинели из траншеи сюда, кладут в воронку от бомбы, засыпают землей. Надо бы похоронить и мальчиков, да Клара опять кричит, прильнув к их телам, никого не подпускает. Белянкин тщетно ее упрашивает:
- Кларочка, ну, Кларочка…
И здесь разит гарью, смрадом, разложением. Колодец завален глыбами земли. Иван Федосеевич идет искать родничок, а Скворцов идет вдоль траншеи, прикидывая, как расставить пограничников, тех, кто держится на ногах. Не раненых нету, - одни тяжело, другие полегче, - нету, кроме лейтенанта Скворцова; то, что контузило, не в счет. Везучий он, лейтенант Скворцов… Чтобы оттянуть момент, когда придется вновь взглянуть на Клару и мальчиков, Скворцов еще раз посмотрел на запад, так просто, без бинокля. За Бугом вились паровозные дымки, кричали паровозы. Солнце, набрякшее кровавостью, опускалось.
- Виктор, - сказал Скворцов, - хорони мальчиков. Потом не будет времени.
Белянкин кивнул, обернулся к сержанту Лободе:
- Помоги мне увести ее…
Тот недовольно пожал плечами, но вместе с Белянкиным подошел к Кларе. Она рвала на себе волосы, царапала лицо, выла. Белянкин положил руку ей на плечо и сказал:
- Вставай!
И стал оттаскивать. Лобода подхватил Клару под руки. И она сразу сникла, обвисла. Безучастно смотрела, как Гришу и Вову завернули в один брезентовый плащ - неумело завернули, высовывались белесые головы с чубчиками и стоптанные сандалии, - опустили на дно воронки, по брезенту застучали комки земли, покрывая неровным слоем. Пограничники опустили головы, Белянкин затрясся в глухом, без слез рыдании. Скворцов сказал:
- Товарищи, воду и еду, которую добудем, - раненым, нам что останется…
Иван Федосеевич, принесший воду в конской торбе, ворчливо перебил:
- Раненым и женщинам, товарищ лейтенант.
Ира и Женя, обняв, увели Клару в овощехранилище, Белянкин и старшина - резерв - остались у входа в подвал дожидаться возвращения начальника заставы, а остальных Скворцов повел за собой - девять человек. Вот что осталось от заставы. От сорока человек. И сколько останется через час, два, три? Чего гадать, бомбовых-то воронок хватит. Оборона и здесь, около заставы была разбита не меньше, пожалуй, чем внешняя линия. Но кое-где укрепленная бревнами траншея сохранилась, и ячейки не все завалены. Главное же - раненые надежно укрыты в каменном подвале. Большую часть пограничников, придав им станковый пулемет, Скворцов обратил лицом на восток, а в западной части оставил ручного пулеметчика и одного стрелка. Все-таки здорово, что до сих пор у них сохранились "максим" и "дегтярь"! Жаль, с боеприпасами не густо, патроны еще есть, а гранаты на исходе. Да, еще можно вести огонь и из развалин заставского здания.
Прощаясь с пограничниками в окопах, Скворцов долго тряс каждому руку, словно расставались навсегда. И пограничники понимали это. Кто говорил: "Не поминайте лихом, товарищ лейтенант", или: "Простите, товарищ лейтенант, ежели было что не так", - кто вздыхал. Может быть, он, начальник заставы лейтенант Скворцов, и неправильно поступал, не по-командирски, но не пожалел об этом, шагая назад, к овощехранилищу. Идти было невыносимо трудно, носки заплетались, подошвы шаркали, - расслабленная старческая походка. И автомат давил на плечо, даже пустая кобура тянула к, земле. Пустая - потому что свой пистолет отдал Белянкину, у того пистолет отказал, а стрелять из автомата одной рукой - все-таки не то, политрук передал свой автомат старшине. Свернув за сожженную дотла конюшню, увидел: Виктор Белянкин сидит на чурбаке и, придерживая пальцами раненой руки разложенную на коленях тетрадку, черкает карандашом. На разостланной шинели - ломтики хлеба, котелок с холодной, застывшей кашей. Иван Федосеевич объяснил Скворцову: на кухне сыскал, все там разворочено, разгромлено, но пару буханок раздобыл и каши гречневой из котла наскреб три котелка, два отнес раненым и женщинам, третий - на всех прочих, кто в строю. А Белянкин, перестав писать, сказал:
- Игорь, если фашисты позволят… - Поправился: - Если обстановка позволит, проведем коротенькое партсобрание. О том, чтоб воевать по-чекистски и не сдаваться.
- Да мы и так…
- Товарищ лейтенант! - прервал Скворцова старшина. - Я считаю: партсобрание не помешает.
- Проведем, - сказал Скворцов, мельком подумав, что старшина, как и до войны, продолжает вмешиваться и наставлять начальника заставы.
- Товарищ лейтенант, - сказал старшина. - Дозвольте до собрания разнести по окопам хлеб и кашу.
Скворцов кивнул, а Белянкин сказал:
- Лободе передашь, чтоб подошел сюда. Нас трое и он, больше членов и кандидатов в живых не осталось…
- Товарищи командиры, вот каша… А Лободе передам…
Скворцов зачерпнул ложкой, поднес ко рту. Затхло, клейко, на зубах скрипнула кирпичная пыль. Проглотил. Передал алюминиевую с дырочкой и погнутую ложку Белянкину, а тот старшине. Оставшиеся пайки старшина сложил в сумку из-под противогаза, взял котелок, потопал, гремя сапожищами. Белянкин сказал надтреснуто, с гримасой боли:
- Слушай, Игорь, неужто это правда? Что мои сыны погибли. Что погибло столько пограничников. Что война…
- Она идет и скоро ли кончится - кто знает.
- Ты предполагаешь, что фашисты напали на все наши западные заставы? Или, может, лишь на участке отряда, ну, от силы округа?
- Нападение по всей границе.
- Чего, чего, а уверенности тебе не занимать. - И, внезапно ожесточась, ударив себя кулаком в грудь и потревожив раненое предплечье и охнув, выкрикнул: - Война скоро кончится, полевые войска шарахнут фашистов, и мы будем добивать врага на его территории! Нам же нужно продержаться…
- В этом мы сходимся - нужно держаться.
Белянкин пошевелил пальцами раненой руки, поморщился, сомкнул челюсти. Скворцов отпил из фляжки, предложил Белянкину - у того фляги не было. Белянкин сделал два-три глотка, струйка воды потекла по подбородку, по кадыку, промывая след на пропыленной, грязной коже.
- Навестим раненых, политрук.
- Навестим, начальник. Их же подбодрить надобно, утешить, поднять дух.
В подвале горел следовой фонарь, - еще вчера, еще ночью они пользовались этими фонарями на границе, - освещал запавшие глаза, провалившиеся рты, запекшуюся кровь повязок. Раненые лежали на полу, на картошке. Бессвязные, бредовые стоны. Тех, кто был в сознании, Ира и Женя поили водой, кормили кашей; Клара - на корточках - неподвижная, но взор бегает по стенам, по раненым, по вновь зашедшим, в руке зажат ненадкушенный кусок хлеба. Пригнувшись - свод был низкий, - Скворцов обходил раненых. Эх, если бы он мог что-нибудь сделать для них! Ни медикаментов, ни бинтов. Никто из раненых ни о чем не спрашивал, но Белянкин говорил: "Крепитесь, товарищи пограничники, подмога не за горами, командование выручит нас, правда?" - обращался к Скворцову, и тот отвечал: "Правда". У выхода Скворцов услыхал, как вскрикнула Клара:
- И все-таки вы врете!
- Ну, что ты, Кларочка? Успокойся. - Белянкин обнял жену, погладил ее по затылку, она сбросила его руку. Белянкин выпрямился, растерянный, несчастный.
- Ребята, - сказал Скворцов. - Знайте, что мы вас не бросим. Что бы ни стряслось…
- Спасибо, товарищ лейтенант, - произнес прерывистый, угасающий басок слева.
Они его благодарят? Это он должен поклониться им в ноги. И Скворцов сказал:
- Вам спасибо, ребята. Воевали достойно, не посрамили чести дзержинцев…
- Родина этого не забудет, - сказал Белянкин.
Наверху загрохотало, с потолка сорвались капли. Скворцов и Белянкин, лереглянувшись, заспешили из подвала. Скворцов выходил, и его будто подталкивали в спину взгляды остающихся в подвале. А может, напротив, притягивали магнитом, не отпускали? Потому-то он и торопился и старался удержать шаг. Снаряды кромсали внешнюю линию обороны, как будто она не искромсана, - с востока била артиллерия, из-за Буга - бронепоезд. Грохот разрывов, пламя, дым, взметенная земля - все, ставшее уже обычным. Обстрел прекратился, а где атакующие цепи? Их не видно. Через пять минут разнеслось:
- Красные пограничники, сложите оружие. Если вы не примете ультиматума германского командования, вы будете уничтожены смертоносным огнем нашей артиллерии. Вы погибнете от ран, голода и жажды. Красные пограничники, сдавайтесь в плен, вам гарантировано гуманное обхождение…
Говорили, вероятно, в жестяной рупор, - четко, старательно, и оттого акцент еще сильней. Слова коверкают, но смысл ясен: сдавайтесь. Скворцов сказал:
- Чуешь, политрук? Как ответим?
- В бою ответим, - сказал Белянкин. - И на партсобрании примем решение…