В однокомнатной квартире мебели не было – пустота, всё возможное давно пожгли на дрова, на полу только мусор, горы стреляных гильз и несколько разбитых пустых магазинов от ПКМ. Окна наспех, неаккуратно заложены кирпичом. Здесь явно кто-то был до нас, причём – совсем недавно. Наследил, натоптал и ушёл. Вот и низенький костёр, вяло освещая сиё убогое убежище, догорал последние свои минуты и подтверждал наше общее предположение.
Ча-ча, установив на перилах лестницы растяжку на уровне пояса, закрыл дверь и объяснил, что проход на четвёртый этаж он тоже ранее заминировал, и врагов теперь можно не опасаться:
– Посидим немного, базарим, переждём смуту.
Мы немного поговорили стоя, и уже хотели возвращаться к своим, как Ча-ча предложил нам выпить "на дорожку" и закусить вкусными солёными огурчиками. Не устояли, выпили. Стало хорошо. Выпили ещё, присели, и понеслась, родимая, до упора. Усосали два пузыря и поболтали понемногу о всяком. По-душам, не торопясь.
– Говорят, что счастье за деньги не купишь. Ошибаются те, кто так говорят. Я бы купил. Путёвочку куда-нибудь в Испанию, бутылочку вина, ужин в открытом ресторанчике у самого берега моря. Креветки там разные, устрицы в соусе, салатики под оливковым майонезом. Девушки между столиками танцуют в одних тонких купальниках. Просто супер, а не жизнь! – Ча-ча протянул ладони к костру и, не отрывая взгляда от заманчиво мерцающих романтикой углей, медленно выдохнул перегаром: – Разве это не счастье? Счастье! А что для этого нужно? Деньги!
– За деньги не купишь свободу, – внезапно выпалил я, – и любовь за деньги не купишь, и дружбу.
– А ты был в Испании? – словно не услышав моих слов, продолжал Ча-ча.
– Не, не был. Я ваще заграницей не был. Я же из деревни.
– И я не был, но хотелось бы, когда-нибудь, – мечтатель, ещё немного покрутив ладони над костром, резко отдёрнул их. – Горячо, блин!
– Я и на море даже не был.
– И я не был, и я тоже деревенский, – Ча-ча на секунду затих, но, неожиданно очнувшись, грубо пробурчал: – А зато, у нас возле деревни озеро есть! Чистое и большое, там рыбы разной много, раков. Вода прозрачная, и облака отражаясь, мерно плывут по водной глади, и не отличишь, где небо, а где вода. Наловишь чуток рыбёшки, зажаришь на костре, съешь. Поваляешься на травке, водички попьёшь из ручья. Поплаваешь вдоволь, поныряешь, побарахтаешься. Полный расслабон! Вот где она – свобода! Разве это не свобода? А?
– Здорово, мне аж самому почудилось, что лето наступило и озеро, вот оно, под рукой, можно выйти и искупаться.
– И всё же – свободу за деньги можно купить. За большие деньги. Я раньше, до армии ещё, в газете читал, что мужик какой-то лимон баксов украл. Через хитрые махинации, в своём же банке. И вот, его как-то менты поймали и закрыли, но быстро отпустили потом.
– Зачем?
– За нехваткой улик. Типа. Ну, поделился он с ментами, что уж, не понятно что-ли. Пол-лимона себе оставил, пол-лимона им отдал. Так и купил себе свободу.
– А у нас один мужик по пьяни спёр колёса от трактора, обменял на литр самогонки и сел потом, за такую хрень, на два года.
– Вишь, сам понимаешь ведь.
– Ну, не знаю.
– А любовь тем более за деньги можно купить. Бабы они ведь, курвы, какие? Пока у мужика деньги есть, они на всё согласные, а как тока деньги кончаются, им мужик и нахер не нужен! Они, деньги, даже и называются так – бабки, то есть для баб! Бабки – бабам, мужикам – проблемы.
– И разве это любовь?
– А ты как думал? Как хочешь, так и называй! Но без бабок баб не бывает.
– А я верю в чистую любовь. Любовь сильнее всего. Даже смерти.
– Да ты просто молодой ещё! Не испытал ещё любви, поэтому так и говоришь, не ведая. Любовь и дружба – это очень здорово, но очень сложно. Все моральные, нравственные и этические ценности остаются для человека важными и значимыми только до момента столкновения с лёгкой наживой, с деньгами. Причём, не обязательно с большими деньгами. Тупость, жадность и тщеславие съедают человека заживо. Поглощают полностью, вместе со всеми так называемыми человеческими, гуманистическими качествами. Добро, дружба и бескорыстие сменяются другими вещами, – вмешался в нашу полемику Сосед.
– Какими, – удивленный Ча-ча громко рыгнул, – а?
– Наглость, алчность и циничность! Они вытесняют из человека любые остатки человечности. Виной всему – деньги. Всё не бесплатно, всё за и ради денег.
– Помнишь, пацаны говорили, что и Чечня заварилась не из-за "сохранения территориальной целостности", а ради денег, – вспомнил я слова Винограда из 81 самарского мсп.
– А как же! Нефть! Все знают, что от этой войны пахнет нефтью. Долларами.
– Я ничё не понимаю.
– Ну ничего, живы будем – не помрём. Лишь бы не калекой.
– Точно! Вот домой вернусь, и плевать я хотел на всё! В жопу всё! Вот, посмотри, вот! Видишь? – вспылил Ча-ча и сунул свои ладони мне прямо под нос. – Вот! Вот им всем!
Я посмотрел на его ладони. Фурункулёз – для солдат дело обычное. Опухшие, гнойные, ужасно чешущиеся болячки донимают каждого, служившего в армии. Антисанитария, недостаток средств личной гигиены, невозможность, а иногда и нежелание помыться и следить за собой, приводят к печальным последствиям. Грязь попадает в кровь и разводит инфекцию. Иногда доходит до ампутации конечностей. Ладонь Ча-чи распухла из-за таких гнойничков, и, значит, нестерпимо зудела. У меня такая фигня тоже была. Еле избавился.
– Вот и вся польза мне от этой Чечни! Эти болячки – по всему телу. И гноятся, и гноятся. Я гнию весь, и сгнию так, заживо!
– Лапы убери, итак жрать охота, а ты суёшь тут!
– Слышь, чё ты ненасытный такой! Только ели, а ему мало! Ты как лошадь, хрен тебя прокормишь! Ладно уж, – быстро остыл Ча-ча и пошарив в карманах, извлёк плитку шоколада, головку лука, сухари и две консервы:
– Жуй вот, из внутренних запасов тебе отдаю. Последнее.
– Ого! А шоколад откуда спёр?
– Женщина может родить ребёнка, а контрактник может родить всё! Места надо знать. Угощайся, – он быстро, но не торопливо открыл консервы и, сняв празднично шуршащую обёртку шоколада, протянул её мне. Я осторожно принял роскошный по сегодняшним меркам подарок и аккуратно, не кроша, разломал плитку на ровные чёрные квадратики.
– Зря хлеба нет.
– Сухари – это тот же хлеб, но шоколад – это круто! – я закинул в рот аппетитный квадратик и, растягивая удовольствие, медленно раздавил его языком о нёбо. – Кофейный вкус. А я уже год кофе не пил, забыл уже, что это такое – кофе. Вот бы щас чашечку кофе!
– Закрой рот – трусы видно!
– Да, размечтался тут, фантазер, – засмеялся Сосед.
– Да-а, кофе – божественный напиток, но и водка сейчас не помешала бы. Сколько её, дуру, не пей, всё мало! Течёт по горлу, течёт, а дотечь не может… И всё же, пацаны, для русского народа – именно водка – национальный напиток. И даже если бы она железной была, всё равно мы бы её грызли и грызли, до последнего зуба! – пожал плечами Ча-ча. – Слышь, братва, кончай сидеть, айда, пошли. Время идёт, его у нас все меньше, а градусов в горле ещё ни-ни. Пошли-пошли, водки надыбаем, а всё прочее – потом. А то я так, порожняком, долго не смогу!
После принятия спиртного, любого тянет на приключения, а тем более разгорячённого вооруженного российского солдата. Без всяких колебаний, мы тотчас согласились с предложением Ча-чи и отправились на поиски недостающих сорока градусов.
Через дорогу начинался частный сектор. Несколько раз мне уже приходилась бывать в частном секторе: аккуратные, ровные, добротно сложенные кирпичные одно и двухэтажные дома, обязательно окружённые высокими двухметровыми каменными или деревянными заборами. Крыши, в основном, ладные, из нержавейки. Во дворах все хозяйственные постройки просторные и из хорошего стройматериала. В каждом втором дворе – машина. Внутри домов – чистота и уют, полно бытовой техники, огромных цветных телевизоров, японских видиков и музыкальных центров. Подвалы, а их подвалами язык не поворачивается назвать, настоящие подземные комнаты – благоустроенные, с мягкой мебелью, большим запасом продуктов питания и разного повседневного шмотья. В таких подвалах можно неделями жить, не вылезая. Что и говорить, в российских городах подобных мировых домов мало, только у ворюг – "новых русских", а в деревнях, так вообще, о таких домах наши крестьяне и мечтать не смеют, бесполезно. Для нас видики и огромные телики с плоскими экранами – несбыточная мечта, роскошь, а для большинства нохчей-грозненцев – обычное дело. Откуда только они деньги на всё это находили?
Получается, хорошо чечены жили до войны. А теперь что? Половина того, что было, уже порушено, пожжено, разграблено и растоптано. А ведь войне ещё конца и края не видать, а значит, всё остальное тоже разломают и растащат, и не "российские агрессоры", а свои братья-боевики, "для бесконечного продолжения" однажды начатого дела – "священного газавата против неверных кафиров".
Два ближних к нам дома разрушены до основания, только фундаменты каменные остались. Были дома – нет домов: здесь, вероятно, авиация наша постаралась; следующие два – с дырами в заборах и со снесёнными воротами, без крыш, без окон и без входных дверей. Там – сто процентов – ничего ценного, тем более – водки, давно нет. Даже несколько молодых деревьев в огородике перед домами снесены и затоптаны бронемашинами. Да, деревья на войне страдают не меньше людей.
Проходим мимо ещё нескольких обстрелянных и поцарапанных домов, сворачиваем влево, в проулок. Врезаемся в спешащую навстречу нам троицу.