Вот оно, настоящее испытание! Она никогда не знала себя. Думала, личное - это все, норма, предел. И пришла-то сюда, на передний край фронта, чтобы избавиться от страданий и горя… чтобы умереть. Ведь она действительно бравировала своей неустрашимостью. А теперь что же? Что, собственно, ее жизнь в сравнении с этой гигантской силой из огня, дыма, металла, с силой, которая собрана здесь в один мощный и грозный кулак, чтобы защитить миллионы вот таких, как она, как Алехин, Шкалябин, Пашка… Значит, кроме ее неудавшейся жизни, есть еще что-то другое, важное, большое и очень нужное, есть Родина, народ, партия, они борются за этот кусочек земли, за поля и леса, которые она видела как-то утром там, далеко впереди за вражескими укреплениями.
Умереть… Смешное и никчемное слово. А доказать ты, Аня Киреева, можешь, что ты не просто девушка со странностями, а человек в прямом значении этого слова? Можешь ли ты сделать так, чтобы люди с суровыми лицами, окружающие тебя, не умирали, истекая кровью от ран? Можешь ли ты выскочить из этой вот глубокой, осыпающейся от грохота сотен орудий траншеи, чтобы идти рядом с ними, рядом с Алехиным, рядом с вон тем кряжистым усатым бойцом? Ах, Анька, Анька! Не знала ты себя, не знала, что, кроме личных невзгод, есть еще большое слово "Родина", народ, жизнь и, может, любовь, настоящая, чистая.
Аня стиснула зубы. На пожатье Алехина ответила крепким дружеским пожатьем. А Шкалябин смотрит. Значит, он тоже чувствует, что с ней! Да, наверно, он такой-такой хороший. Вот он поднял автомат и призывно взмахнул им. Солдаты побросали окурки. Алехин с силой тряхнул ее руку и разжал пальцы. Его глаза улыбались: "Держись, девка!"
Только теперь, когда людская волна поднялась на бруствер, Аня услышала, что страшный грохот, продолжавшийся целую вечность, ослаб. Даже донеслись слова команды и раскатистое, как эхо, мощное "ура-а-а!". Аня видела, как Шкалябин, стоя на бруствере, размахивает автоматом. Солдаты выпрыгивают из окопов и бегут по сырому, вспаханному снарядами полю. Лейтенант бежит за ними, забирая вправо, где наступает первый взвод.
- Пора и нам! - говорит Алехин и с ловкостью кошки выскакивает из траншеи.
Аня проглатывает тягучую слюну и, схватив протянутую руку, выкарабкивается наверх. Теперь уже не запрыгнешь обратно в траншею, теперь только вперед!
Санитары с носилками уже здесь. Раньше почему-то их не было. Один из них - низенький смешной башкир Давлетбаев, очень ловкий и юркий молодой парень, другой - степенный рассудительный курский мужик с узким добрым лицом - Захаров.
- Табарищ санинструктор, там раненило! - бойко выкрикнул Давлетбаев.
Аня посмотрела на Алехина, словно спрашивала, что ей делать? Но связист уже бежал туда, где мельтешила высокая фигура лейтенанта. Девушка крепче прижала к себе сумку и рывком бросилась к раненому.
Вот он, бой: не успели вылезти из окопов, а смерть уже подстерегла кого-то.
- Отчаянная! - услышала она позади себя. Это сказал Захаров. Она узнала его по густому басу. И почему-то Ане вдруг стало легко. Но эта легкость была уже не тем безразличным, расслабляющим волю равнодушием к смерти, это был страх за жизнь раненого, за жизнь Шкалябина, за жизнь бегущих впереди солдат, страх, придающий силы и уверенность. Аня, не обращая внимания на приплюснутые громады танков, ползущих справа, на черные перевернутые конусы разрывов, на шмелиное жужжание пуль и легкую тошноту, появившуюся снова, бежала изо всех сил. В эту минуту собственное "я" для нее не существовало, превратилось в ничто. Одна мысль сверлила мозг: успеет ли? Успеет ли она, Аня Киреева, сделать хоть что-нибудь, хоть самую малость для людей, прежде чем она упадет, как упали уже несколько бойцов, сраженные насмерть? Успеет ли? Успеет ли?
"Скорей, скорей!" - подгоняла себя девушка.
Давлетбаев бежал рядом с ней, а где-то сзади, тяжело отдуваясь, топал Захаров.
Аня подбежала к раненому, опустилась на колени. Это был командир Пашкиного взвода, пожилой лейтенант с седыми висками.
- Ноги, дочка, ноги, - хрипло сказал он, облизывая запекшиеся губы.
Аня достала нож и хотела было сама распороть голенища сапог, но руки!.. Почему они сегодня трясутся, точно у горького пьяницы, и такие непослушные?
Лейтенант заметил растерянность "дочки", вспомнил, что она новенькая.
- Да что там возиться со мной! Снимайте так!
Но юркий Давлетбаев уже вспарывал кирзовое голенище, Захаров подносил фляжку к губам раненого.
Ане стало стыдно за себя, за свою минутную слабость. И она, как там, перед выходом из траншеи, стиснула зубы, назвала себя трусихой. Скорей, скорей, здесь не место слюнтяям, тряпкам, хлюпикам, там ждут другие.
Она не боялась крови. Она слишком много перевидала ее там, в госпитале во время операций. Но эта, горячая, свежая, алая, струящаяся из обеих сквозных ран, привела ее в замешательство. Какая противная пустота под ложечкой! Как от нее избавиться? Она мельком взглянула на бледное с землистым оттенком лицо офицера. Он следил за ней и… улыбался.
- Смелее, - ласково сказал он.
Аня больше ни о чем не думала. Жгучий стыд мгновенно прошел. Руки привычно наложили жгут, кровь, выплеснув последнюю клокочущую струйку из рваной раны, успокоилась. Пока Аня возилась с одной ногой, у которой была повреждена кость, этот чертенок Давлетбаев уже успел перевязать вторую.
- Пойдет? - спросил он.
- Молодец, Давлетбаев, - сказала Аня и, наложив на мягкую подушку из ваты и бинтов шину, крепко перебинтовала ногу.
- Вот это по-гвардейски! - приподнявшись, сказал лейтенант.
"Эх, знали бы вы, товарищ гвардии лейтенант, как это "по-гвардейски" получилось", - подумала Аня.
Санитары положили офицера на носилки, понесли. Куда же ей теперь? Она оглянулась. Танки уже утюжили вражеские траншеи, ее рота находилась где-то впереди. Дым и гарь, казалось, заполнили все поле.
Вперед! Туда, где Шкалябин, где Алехин, где люди!
После некоторого замешательства немцы опомнились и открыли ответный огонь, стремясь отрезать первый эшелон атакующих от подходящих из глубины советской обороны резервов.
Аня, сделав еще несколько перевязок, пошла было дальше, когда разрывы снарядов, следующие один за другим, вздыбились прямо перед ней. Хоть бы Захаров с Давлетбаевым подоспели! Девушка бросилась в первую попавшуюся воронку под самым проволочным заграждением. В воронке, зарывшись головой в еще теплую землю, лежал солдат. "Убит", - решила она. Вихрь артналета оглушительно пронесся над ними, засыпав их кучей разрыхленной земли и песка.
Но вот разрывы передвинулись назад, грохот стал слабее. Вдруг убитый, на которого навалилась Аня, пошевелился и застонал. Она, стряхнув с себя тяжесть земли, встала и помогла подняться солдату. Кто же это, кто? Тот, не вылезая из воронки, медленно выпрямился. На Аню глядели оплывшие жиром поросячьи глазки.
- Ну чего ты? - прохрипел он. - Иди своей дорогой, куда пошла. А ежели пикнешь… - солдат тряхнул карабином.
Девушка сразу узнала его, но не могла взять в толк, почему он здесь и почему ни на что не жалуется?
- Так ты не ранен?
- Ранен? Нет, я контуженный. Иди, милая, иди! Я уж сам как-нибудь справлюсь.
Идти, а как? Будь что будет. Она поворачивается и делает первый шаг в сторону колючки. Еще шаг… еще. Хочется обернуться, внутреннее чутье подсказывает, что этого делать нельзя: солдат может выстрелить ей в лицо. Он может выстрелить и сейчас, наверно, уже поднял карабин.
Аня невольно ускоряет шаги, направляясь в проход между колючкой. Вой снарядов, рвущихся где-то далеко позади, заглушает стук сердца. Разрывы снова приблизились. Девушка втягивает голову в плечи и спрыгивает в немецкие окопы. В самый последний момент пилотка слетает с головы, что-то горячее обжигает волосы. Короткий пронзительный свист - и ее ударяет раскаленная волна воздуха.
Что это, осколок, пуля? Девушка подбирает пилотку и разглядывает лоскут, вырванный явно не осколком. Она знает, что снаряд разорвался чуть-чуть позже. Значит, тот жирный все же выстрелил.
Аня выглядывает из окопа и видит бегущих Захарова и Давлетбаева. Вот они подбегают к той воронке, нагибаются, разглядывают что-то.
- Я здесь! - радостно кричит Аня.
Санитары, осторожно переставляя ноги, подходят к ней. Давлетбаев раскраснелся, капельки пота блестят у него на носу.
- Пантюхина накрыло, - сообщает он.
Аня молча слушает его, Пантюхин - это тот, что стрелял в нее. Почему-то Ане делается больно и неловко, словно она виновата в гибели солдата.
- Благодарить вас велел тойный лейтенант, - переступая с ноги на ногу, прогудел Захаров. - Тут и на мины напороться недолго, - добавил он.
Аня понимает, что шла по минному полю - и ей становится жарко. Она расстегнула ворот гимнастерки.
Только теперь Аня замечает вокруг себя трупы в незнакомых сизых мундирах.
- Пошли! - говорит Аня.
- Пошли! - бойко соглашается Давлетбаев.
Бой передвигается на вторую, потом на третью траншею вражеских укреплений. Аня бегает от раненого к раненому, перевязывает, отправляет в тыл. Сегодня она забыла о себе, о пище, о глотке воды. Давно уже взмокла гимнастерка, тяжелые пласты глины налипли к подошвам сапог, руки покрылись пятнами запекшейся крови.
С ободряющим воем проносятся краснозвездные штурмовики "илы". Они бомбят тылы вражеской обороны. Враг уже не огрызается, он спешно отходит. Стрекот автоматов и хлопки гранат отдаляются.
Аня пытается догнать роту, увидеть Шкалябина, но раненых не бросишь. Ей на помощь подоспела со своими помощниками Шура. Она выглядит сегодня тоже необычно. Без того большие глаза на скуластом лице стали еще больше. Яркий румянец залил щеки. Ей идет этот румянец, она стала красивее и… злее.