Приступили к голосованию. Ане показалось, что земля уходит из-под ног.
- Кто за то, чтобы… - краешком уха уловила девушка голос Коли.
- Единогласно! - громко отчеканил он.
Аня чуть было не расплакалась, но вспомнила, что нужно что-то сказать, заверить или дать обещание. Она робко подняла голову. Все сидящие впереди опять смотрели на нее и улыбались. "Ну что же ты, Отчаянная, молчишь?" - точно спрашивали они. Но охватившее волнение перепутало все мысли, и то, что она хотела сказать, как-то вдруг вылетело из головы.
- Спасибо… вам всем! - тихо проговорила Аня.
Ноги больше не держали ее. Аня устало опустилась рядом с Пашкой и закрыла пылающее лицо руками.
- А рисковать жизнью без надобности не следует, - с напускной строгостью предупредил ее Коля.
Но она уже ничего не слышала. Она была счастлива. А говорят, на войне не находят счастья…
Шура Солодко не участвовала в собрании. Надо было позаботиться о медикаментах, которые получила в санроте полка.
Нагруженная пакетами, свертками, сумками, она возвращалась в батальон. Неожиданно кто-то схватил ее сзади и закружил. Пакеты и свертки посыпались из рук.
- Перестаньте! Кто это?
- Шура, товарищ гвардии младший лейтенант, Александра Ивановна!
Шура хотела было рассердиться, но, узнав Кирееву, только охнула и сказала:
- Сумасшедшая, пусти, раздавишь меня!
- А вот и раздавлю! - и Аня еще крепче прижала начальницу к груди. - Ой, Шура, какая я счастливая! Подумать только - я комсомолка! - выпуская Шуру из своих объятий, сказала девушка. - Вот погляди, - и она помахала перед самым носом опешившей начальницы новеньким комсомольским билетом, только что заполненным Рогачевым.
- Поздравляю, Аня! - и Шура, притянув девушку к себе, поцеловала ее.
Аня шмыгнула носом, смахнула набежавшую слезинку.
- Спасибо, Саня!
И Шура Солодко поняла, что отныне вся жизнь девушки, ее мечта, ее цель заключены в этом скромном билете с темно-серыми корочками. Сама она, как и Шкалябин, была уже кандидатом в члены партии, но комсомольский билет все еще носила в нагрудном кармашке.
Несмотря на то, что Аня почти не раскрывала перед ней своей души, Шура не сердилась на нее. Ей тоже пришлось пережить большое горе, да и сейчас еще в ее глубоких глазах нередко проглядывает затаенная грусть.
В батальон она пришла еще там, на Родине, перед Днепром, когда дивизия штурмовала Запорожье. Пришла, осмотрелась, стала привыкать. Но разве сердцу скажешь: "Не место и не время". Оно что первый весенний цветок - обогрело солнце, дохнул теплый ветерок, напитанный запахами талой воды, набухающих почек и еще каким-то дурманом, который кружит голову, будоражит кровь, и, смотришь, через день-другой раскрылись лепестки, такие чистые-чистые, с искоркой росы на венчике. И нет ему дела, что над ним шумит лес, что тяжелые тучи выплескивают ядреные ливни, что где-то гремит гром и сверкает молния. Так и человеческое сердце: обогрели его ласковые глаза - и раскрылось оно, как цветок. В эту пору оно не ведает ни бурь, ни вьюг, ни гроз.
В минометной роте воевал лейтенант Терехин, голубоглазый светлоголовый крепыш. Увидит, бывало, Шура, как он, глядя на нее, улыбается, и станет ей тепло-тепло, будто лучик солнца проник в самое сердце. Долго она молчала, да разве выносишь в себе это тепло, которое, как свет, проливается в каждом взгляде, в каждом жесте, в каждой улыбке.
А время шло. Дивизия закрепилась на Днестровском плацдарме. Враг огрызался, переходил в контратаки. Здесь Шура узнала настоящий страх не за себя, а за него, голубоглазого минометчика.
Не выдержали наши танковых атак противника, отошли. Отошел и батальон, только вместе со всеми не оказалось Терехина.
Дрогнуло девичье сердце, но не сдалось, не разорвалось. Кто-то видел, как упал лейтенант, обливаясь кровью. Думали, погиб, не вынесли. Шура не поверила, пошла искать. Нашла, А вокруг снова немцы, они рыли окопы в молодом дубняке. Увидели девушку, склонившуюся над раненым русским офицером, подошли. Их было двое, рослых рыжих солдат. Шура, вооруженная двумя пистолетами, своим и лейтенантовым, выстрелила в упор сразу из обоих. Один немец ткнулся у самых ее ног, другой, раненый, пытался удрать. Девушка стреляла до тех пор, пока и тот не плюхнулся красным конопатым лицом в днестровскую землю.
Перевязала голову Терехина, потащила. Только не узнавал он ее, без памяти был. Выбилась девушка из сил, но ношу свою не бросила. Голова шла кругом, тупая боль сжимала сердце, а она все ползла и ползла, пока не подоспели на помощь свои.
Подоспели, да поздно. Терехин больше не дышал. Он смотрел в небо, и оно холодно и безразлично отражалось в его помутневших глазах.
Так и осталась любовь Шуры невысказанной, не узнанной никем. Надломилась было душа, да каждодневные заботы о людях, которые проливали кровь, помогли ей укрепить душу и волю. Только с тех пор в глубоких глазах Шуры притаилась какая-то мрачная тень: не то грусти, не то смертной тоски и боли, И то, что в Ане еще расцветало, набирало силу, тянулось к жизни и свету, в ней уже было похоронено там, на Днестровском плацдарме под кудрявым молодым дубком.
Сердцем чуяла Шура, что и Аня пережила что-то тяжелое. Не напрасно же просила в тот вечер сделать ей укол морфия. А теперь вот говорит: "Я счастливая!"
Значит, полегчало. Это хорошо. А кто ей помог? Конечно, те же солдаты…
- Помоги мне донести, - сказала Шура.
Аня собрала рассыпавшиеся пакеты и еще раз проговорила:
- Спасибо, Саня!
И обе девушки почувствовали, что с этой минуты стали подругами.
13
К вечеру все небо затянуло мутно-серой пеленой. Порывы ветра вздымали вихрящиеся столбы пыли. Над лесом кружились стрижи, пронзительно кричали галки. С каждым часом ветер крепчал, тучи опускались ниже. Солдаты на ходу раскатывали скатки шинелей, разворачивали плащ-палатки. В обозе испуганно фыркали кони, прядали ушами.
Ударил гром. Его раскаты, подобно артиллерийской канонаде, гулко прокатились до самого горизонта. Упали тяжелые дробины капель. И опять все стихло. Было похоже, что погода раздумала портиться и на несколько минут застыла в какой-то нерешительности. Но вот опять налетел ветер, и сразу стало темно. Вспышка молнии осветила качающиеся верхушки леса. И не успела молния погаснуть, как дрожащая стена ливня опустилась на землю.
Пашка накинул на голову угол плащ-палатки, чертыхнулся:
- Не было печали, так черти накачали.
- Размокропогодилась погодка! - щурясь от яркой вспышки, заметил Красильников.
Пашка промолчал. Вообще за последнее время он стал молчаливым и каким-то вялым. Помногу курил, в разговоры не вступал.
Мы долго молча отступали
Сквозь сотню бурь, сквозь сотню гроз…
В пути товарищей теряли,
Как капли слез, как капли слез,
- громко декламировал сержант Крыжановский.
- Про товарищей - это верно, а вот про отступление… - Красильников покрутил головой.
- Не могу же заменить слова поэта. Как он написал, так я и читаю, - перекрывая шум дождя, крикнул Коля, и голос его сорвался.
- И все же заменить бы надо слово "отступали", - не сдавался сибиряк.
- Нашли о чем спорить, - буркнул Пашка, поправляя плащ-палатку.
- В споре рождается истина! - Коля картинно махнул рукой, словно этим жестом хотел сказать: "К черту погоду, когда в жизни так много интересных споров!"
- Эх, паря, - вздохнул Пашка, прислушиваясь к ударам сердца. "Стучи, выстукивай, трепыхайся… А она? Э-эх!"
Пашка любил мечтать. Его мечты непременно были связаны с красивыми девушками. Как сказочный принц, он похищал красавицу и увозил ее на необитаемый остров, где обязательно есть его собственный роскошный дворец. А сам, нарядившись в лохмотья или перекинув через плечо звериную шкуру, пел бы для нее, как Алехин, пока она не полюбит его, Пашку Воробьева, красивого парня и бесстрашного солдата. И та красавица, ни дать ни взять, должна походить на Аню Кирееву, прозванную в роте Отчаянной.
Но иногда мечталось по-другому: по-правдошнему, а не по-сказочному. Пусть Аня не любит его, но он совершает сногсшибательный подвиг - какой? - он не мог придумать; о нем пишут в центральных газетах, печатают портреты, где он выглядит красивым и очень серьезным, Потом награждают орденом Ленина и золотой медалью Героя. Дают месячный отпуск домой, и он, используя свой авторитет, берет с собой Аню. Они вместе задерживаются в Москве, посещают театры и Третьяковскую галерею, о которой так много он слышал от дяди-танкиста; люди указывают на него и спрашивают друг друга: "Кто этот молодой человек?" - "Вы не знаете гвардии лейтенанта Воробьева? Это же всемирно известный герой!" Ане становится очень стыдно, что раньше не любила его, но сейчас, конечно, она влюблена по уши. Пашка смеется и целует ее…
По плащ-палатке стучали косые струи дождя, скатывались в голенища сапог. Ноги промокли и распарились. Под сапогами хлюпала жидкая грязь. Скоро те же струйки по неведомым лазейкам стали проникать за ворот шинели, просачиваться сквозь одежду.
- Перебесились святые на небесном лабазе! - ворчит Красильников.
- Святые тут ни при чем, это наши зенитки продырявили небо, вот и хлещет почем зря!
Пашка узнает голос Гришани. "Тоже, философ нашелся! Эх, Алехина нет!" - вздыхает Пашка.
Он выпил жгучий ром среди друзей-матросов,
И в полупьяном сне он Мэри призывал!