Она навсегда останется у него в памяти, маленькая Катерина Париотис, худенькая смуглая кириа; враждебная кириа, которая постепенно подружилась с ним, поняв, что он не враг. Мог ли когда-нибудь быть врагом кому-нибудь он, Альдо Пульизи, несмотря на свою военную форму? А его артиллеристы?
Грузовики двинулись; в голове и в хвосте короткой колонны ехали две машины охраны. Аргостолионцы подняли руки в знак прощального привета; офицеры стали махать в ответ. Колонна промчалась по набережной, повернула налево и, вернувшись в город, проехала через площадь Валианос. Белый флаг все еще развевался над бывшим штабом, никто не позаботился снять его. Среди развалин бродили жители с горестными лицами. Альдо Пульизи в последний раз увидел эту площадь, он почувствовал, что его охватывает грусть расставания. Ему показалось, что в толпе, замершей при их появлении, он узнал Николино; а вон там снова сидит на чемодане, непостижимо элегантная в своем черном платье, словно призрачное видение, синьора Нина, окруженная своими девушками. Она тоже смотрела, как проезжают пленные офицеры, молча, едва пошевелив рукой в робком привете. Может быть, она позавидовала их отъезду.
"Кто здесь позаботится об этих бедных женщинах?" - подумал Альдо Пульизи.
Синьора Нина вскочила, прокричала что-то, размахивая своими длинными руками; но в шуме моторов ее крик казался беззвучным. Альдо Пульизи узнал Триестинку, которая подошла, чтобы успокоить хозяйку.
Колонна ехала все дальше. Но вместо того, чтобы повернуть на улицу принца Пьемонтского, к мосту через залив, то есть на дорогу к Сами, машины направились в эвкалиптовую аллею и помчались по ней, набирая скорость; за спиной остался Аргостолион, мост, шоссе, ведущее к Сами; они ехали по прибрежной дороге к Святому Феодору.
- Куда мы едем? - спросил кто-то.
- Куда нас везут?
Альдо Пульизи увидел знакомые низенькие сосенки, заросли пихт, виллы, сады. Сейчас за поворотом покажется и дом Катерины Париотис, потом мельницы, маяк и тот пляж, куда они с Катериной ходили купаться. Однажды, вспомнил он, не так уж давно, он был здесь вместе с обер-лейтенантом Карлом Риттером. Он вновь увидел эти места, казалось, он узнает даже деревья, скалы, камни.
Дом Катерины промелькнул мимо, едва успев показаться, он тотчас остался позади подпрыгивающего на ходу грузовика. Дверь была закрыта, жалюзи спущены, цветущий сад пуст. Катерина, наверное, еще не проснулась; может быть, она тоже не спала всю ночь, глядя на костры, подумал Альдо Пульизи. Если б он знал, что их повезут здесь, то приготовил бы записочку и бросил ее в сад, привязав к камню.
Он улыбнулся, поймав себя на этих детских мыслях.
Но куда же все-таки везут их немцы? Дорога шла вдоль берега, который распахивался все шире; залив здесь переходил в открытое море. Густые купы агав на самом берегу и на склоне холма наполняли воздух тонким ароматом. Фасад одной из вилл, красный кирпич которой выделялся на фоне зелени и серебра олив, и стенка, огораживавшая сад, поросли бугенвиллеей.
- Что вы об этом думаете? - спросил кто-то.
Но думать было не о чем, и Альдо Пульизи удивился наивности вопроса. Их везли на немецких военных грузовиках; куда - совершенно безразлично. В какое бы место их ни привезли - это не имело значения.
Колонна остановилась у калитки. Немецкие солдаты встали по сторонам и, поводя стволами своих автоматов и пистолетов-автоматов, сделали пленным знак выходить. Офицеры молча спрыгнули на землю; их повели с дороги - но не в сад виллы, а в сторону, на лужок в оливковой роще прямо напротив моря.
Отсюда открывался вид на Средиземное море, сияющее в свете утра.
Было половина девятого. Белый маяк сверкал над морем, вокруг него в вечной карусели кружились чайки, то взмывая вверх, то снижаясь к морской поверхности.
Альдо Пульизи посмотрел на горизонт, окутанный светящейся дымкой, и обернулся к карательному отряду, который ждал их, выстроившись напротив ограды.
Так, значит, пришла минута смерти, подумал он.
Значит, жажда мести еще не утолена.
Покорный, странно покорный, не испытывая ни печали, ни страха, примирившись с неизбежностью смерти, стал он к стене ограды.
Другие возле него упали на колени в сухой траве лужка, прося дать им исповедаться. Военный капеллан, оказавшийся среди пленных, подбежал к коленопреклоненным офицерам, потом кинулся к немцам, крича им, что международные законы, международные законы, международные…
Альдо Пульизи слышал его голос, но не разобрал ни дальнейших слов, ни ответа немецкого офицера. О чем они там толкуют - капеллан и немец? Зачем препираться, оттягивая время? Неужели непонятно, что все они уже мертвы? Что против смерти ничего нельзя сделать?
Он снова повернулся к морю, терявшемуся вдали в неясной пелене света на горизонте; он подумал, что море уходит, движется от континента к континенту, от острова к острову, и, быть может, эти легкие волны, которые сейчас ласкают пляж, завтра или даже сегодня ночью, дойдут до итальянского побережья.
Внезапно он как-то издалека услышал тишину и в тишине автоматные очереди, но тоже далекие, приглушенные. Он еще успел удивиться этому едва различимому треску стрельбы. Мягкая горячая волна прихлынула ко рту. И пала тьма.
3
Идея смерти, вероятно, приемлема, только когда держишь в руке оружие, чтобы защищаться от нее. Обер-лейтенант Карл Риттер понял это, хотя многие итальянцы, в том числе бывший генерал и бывший капитан Альдо Пульизи пали под пулями его солдат без слова испуга, без единой жалобы.
Они умерли, прежде чем солдаты открыли огонь. В тот самый момент, когда они, суровые и безмолвные, встали к стене, они преступили тот хрупкий, непрочный порог, который отделяет жизнь от смерти. И, стоя с невидящими глазами, там, у стены, они сами расставались со своими бренными останками и уходили в мир мертвых. Прочие же со слезами и мольбами бунтовали против идеи смерти.
Но не эти, еще живые, а те, уже мертвые, действовали ему на нервы. Не крики отчаяния, не мольбы, не имена, которые как в бреду твердили пленные, встав на колени или бросившись на землю, но обязанность расстреливать мертвых - вот что его раздражало.
Над соснами взошло солнце. Карл Риттер посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать; он расстреливал вот уже больше двух часов.
Нет, это не сражение, не битва. Люди, стоявшие перед ним у стены, безоружные, с глазами, полными ужаса или спокойного безразличия, уже не были врагами. Нет.
Карл Риттер опустил автомат. Почему никто не избавит его от капеллана с черным крестом, поднятым к небу? Или вернее, почему он не прикажет своим солдатам расстрелять и его вместе с прочими?
Подходили другие грузовики; новых и новых офицеров высаживали на дорогу и отводили в рощу. Нужно было завершить все это как можно скорее; но как это сделать, если едва расстрел оканчивался, от Аргостолиона снова доносилось гудение приближающихся машин?
Но сколько же их было, этих итальянцев?
Карл Риттер скомандовал "огонь". Пленные падали друг на друга, вздрагивали, корчились; кое-кто делал шаг вперед и тяжело валился прямо на наведенные дула.
Вот теперь он действительно чувствовал себя усталым. Это была не здоровая усталость после боя, а усталость смертельная; он словно ощущал себя одним из тех, кого расстреливал.
- Итальянцы! Кто из вас еще жив - поднимайтесь! Бояться нечего. Все кончено!
Голос унтер-офицера горных стрелков каждый раз звучно раздавался в тиши олив. Он осторожно пробирался среди груды тел, остерегаясь наступить на кого-нибудь, внимательно глядя себе под ноги, держа под мышкой "люгер". Он выкрикивал эту фразу как заклинание, с одной и той же интонацией, как будто не обращался ни к кому в особенности, а к ветру, к морю, к оливам.
"Итальянцы…"
Если же среди мертвых оказывался раненый, который поднимал руку, шевелился, поворачивал голову, стараясь как-нибудь привлечь внимание унтер-офицера, тот быстро подходил к уцелевшему, наклонялся над ним и, приставив "люгер" к затылку, добивал.
Трупы выволакивали из рощицы за ограду и бросали в морские колодцы или в большой ров среди известняковых скал. Сюда могло поместиться больше сотни тел, да и находился этот ров рядом с рощей, так что до него от места казни было совсем недалеко. Поэтому солдаты предпочитали тащить убитых именно сюда.
"Итальянцы, кто из вас…"
Карл Риттер поглядел на дорогу; он услышал, как подъезжает очередная колонна пленных. Об их прибытии возвещала и пыль - длинная полоса пыли по краю сосновой рощи. Он присел на низенькую стенку, ограждавшую лужок со стороны моря. Все эти стеночки, размышлял он, повсюду одинаковые. Он их повидал везде - и в Греции, и в Южной Италии. От Кефаллинии до Греции они схожи друг с другом, как олива с оливой. Да и мертвые, думал он, все схожи меж собой. Когда люди лежат на земле, между ними действительно мало разницы; они словно становятся одним и тем же человеком - одним-единственным, без различий в лицах и глазах, без разноголосицы.
Новая партия пленных выходила из машин. Сейчас начнутся те же сцены: страх, рыданья и спокойное безразличие; капеллан со своим черным крестом будет ободрять, читать молитвы. Перед казнью у пленных снова будут отбирать авторучки, часы, золотые кольца. Но главное - настанет момент осознания, переход порога, отделяющего жизнь от смерти; и вот этих мертвых, уже умерших, но еще стоящих у стенки, тоже надо будет расстреливать.
Пленные спускались с дороги, шагали по лугу; эти тоже поняли, что их ждет, без объяснений. Или они заподозрили истину уже по пути?