Уже к исходу дня парашютисты добыли важные сведения. Однако передать их по назначению не удалось - подвела рация. Было обидно, что данные, добытые с большим трудом, а в некоторых случаях и ценой жизни, могут устареть и оказаться бесполезными. Я послал начальника нашего штаба лейтенанта Касимова в одно из подразделений, чтобы он при помощи имеющихся там радиосредств связался с фронтом.
Во второй половине этого же дня другая часть десантников разошлась по дорогам. Освобожденные на лесосеке военнопленные просили меня послать на задание и их. Я объяснил, что не могу этого сделать. Но если они организуют партизанский отряд, охотно помогу. Ребята ухватились за эту мысль. Командиром вновь созданной боевой единицы стал Киселев, комиссаром - сержант Бондаренко, начальником штаба - лейтенант Арсеньев. По предложению Николая Щербины отряд был назван "Волжский". Действовать ему предстояло на правом берегу верхней Волги, у самых ее истоков.
Для связи партизан с нашими войсками мы выделили им трех бойцов, знавших пароль на выход из вражеского тыла.
Встал вопрос: как быть с оружием? Можно ли его вручать людям, еще не принявшим партизанской присяги?
Я сказал:
- Все они присягали во время службы в Красной Армии. Пребывание в плену не освобождает их от данной клятвы.
Щербина не согласился со мной:
- Пусть для верности примут еще раз. Кашу маслом не испортишь.
На затерявшейся в густом лесу поляне, перед тремя кострами, бросавшими отблески на винтовки и автоматы, положенные на еловые ветви, выстроились недавние военнопленные.
У нас не было специально подготовленного текста клятвы, и поэтому бойцы отряда "Волжский" повторяли вслед за комиссаром Николаем Щербиной слова воинской присяги:
- "...Принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству..."
Пламя озаряло суровые лица партизан и десантников.
Каждый из нас вновь переживал те волнующие минуты, когда на полковом плацу или в гулком зале военного училища присягал на верность Родине...
Когда Щербина закончил читать и наступила пауза, кто-то негромко запел "Интернационал". Мне не раз приходилось раньше петь гимн, но тогда в мое сознание особенно глубоко запал смысл его слов: "Это есть наш последний и решительный бой..."
Через час партизаны должны были выступить в район будущих действий. На прощание мы устроили совместный ужин. Ели отварную конину, запивая горячим бульоном.
Я молча сидел у огня и слушал, о чем говорят бойцы. Среди бывших военнопленных были уже немолодые люди. Один бородач, еще несколько часов назад работавший под надзором гитлеровцев, вспоминал о доме:
- У нас с хозяйкой двое сыновей. Старшему семнадцатый год весной пошел, Лешей зовут, второго Александром - по брату назван...
А за спиной другие голоса:
- Винтовка - это не то! Автомат - вот оружие! Только нажимай знай...
- Ты, дорогой товарищ, говори, да разумей. Ишь ты, винтовка ему уже не годится!.. А где ты будешь, мил-человек, для этой штуки патроны доставать? В сельпо, что ли? Разок надавил - десяток вон. Нет, брат, давай бить фашиста с одного выстрела. - Потом, видимо, не желая, чтобы его обвинили в отсталости, добавил: - Ты не думай, что я совсем против автомата. Это все равно что пулемет. Только вот с припасами загвоздка очень свободно получиться может.
Партизан мы вооружили хорошо. Помимо винтовок дали им много трофейных автоматов и тысяч пятнадцать патронов.
У одного из костров я увидел парашютиста, в котором сразу узнал старшину Ивана Андреевича Бедрина. У него из-под шапки виднелись бинты. После того как он подорвал мост, я с ним еще не встречался. Подошел к нему, спросил:
- Ну как голова?
- Все в порядке, - весело ответил он. - Поцарапана немного.
- А думает о чем?
- Есть кое-какие мысли. Правда, немножко грустные.
- Это почему же?
- Да вот... вокруг меня столько замечательных людей, мужественных, самоотверженных... Каждый день они совершают что-то героическое. С любого из них можно писать картину, а я ничего не делаю, не успеваю. Неужели, чтобы создать что-то, надо быть только наблюдателем, а не участником событий?
До войны Бедрин учился в Московском художественном училище, мечтал стать хорошим художником.
- Ничего, Ваня, - приободрил я его, - наблюдай пока. Потом все это пригодится.
Мы долго еще беседовали с ним на эту тему. Потом стали слушать рассказ старшины Валентина Васильева. Он вспоминал о своем детстве. Васильев рано осиротел. Когда ему исполнилось пять лет, отец и мать погибли во время крушения поезда. Валентин воспитывался в детских домах. Потом работал на железной дороге, призывался в армию из города Дмитрова. На вокзале его провожала единственная по-настоящему близкая ему душа - девушка Тося, с которой он вместе рос в детдоме. Ее дружбой Валентин дорожил. И хотя сейчас они пока потеряли друг друга из виду, Васильев верил, что после войны они обязательно встретятся.
По характеру Валентин был человек порывистый, порой даже резкий. Мог и дисциплину нарушить. Но за честность, прямоту, бесстрашие в бою и товарищескую верность ему многое прощалось.
Когда подошло время уходить партизанам, Васильев вызвался проводить их. Я разрешил. С несколькими парашютистами он пошел во главе колонны.
* * *
Утром следующего дня несколько подразделений отправились на задания. С одним из них пошел и я. Сначала направились в сторону Ново-Никольского. Севернее его рассчитывали встретить группу, в которой находился комиссар отряда Николай Щербина. Однако десантников там не оказалось. Тогда мы двинулись на Лотошино. На пути нашем оказалось село Минино. Была глубокая ночь. Вокруг стояла тишина. Однако входить в селение мы не спешили. По тому, как была разбита дорога, нетрудно было догадаться, что не так давно в Минино прошло много машин.
Сходить в разведку попросились Борис Петров. Анатолий Авдеенков и Александр Буров. Петрова и Авдеенкова я знал как опытных и смелых бойцов. А вот пускать с ними Бурова мне почему-то не хотелось. Совсем юный, худенький, лишь недавно отметивший свое восемнадцатилетие, Саша, на мой взгляд, был еще недостаточно опытным для таких дел. Поэтому я спросил Петрова:
- Может быть, Бурова заменим?
Услышав это, Александр обиделся:
- Товарищ майор, разве в Юхнове я подвел отряд? А тут чем оплошал?
Петров поддержал друга:
- Никого другого не надо.
- Хорошо, идите, - сдался я.
Петров, Авдеенков и Буров пошли к селу.
К указанному сроку они не возвратились. Я начал беспокоиться, особенно после того как над Минино взлетело несколько ракет и оттуда донеслась стрельба. Всем стало ясно: там гитлеровцы. И видимо, немало. Я отвел группу в глубь леса. "Лучше бы самому отправиться с ними, чем так вот томиться в неизвестности", - мелькнула мысль.
В верхушках деревьев ровно шумел ветер. С веток сыпалась снежная пыль. Она вихрилась и порошила глаза. Близился рассвет.
Разведчиков все не было. Я подумал: "Надо посылать еще кого-то". Стал прикидывать: кого бы? В это время послышался слабый скрип лыж. Кто-то шел прямо на нас. Через несколько минут мы увидели сержанта Петрова и рядового Авдеенкова.
Когда они остановились около поваленного дерева, я подошел к ним и, уже догадавшись, что случилось несчастье, спросил:
- А где же Буров?
Вернувшиеся подрывники рассказали о том, что произошло в селе, что узнали они от Александра Бурова.
Добравшись до окраины, Петров, Авдеенков и Буров укрылись в кустах и стали наблюдать. Ничего подозрительного не заметили. Тогда решили: первыми в Минино пойдут Авдеенков и Буров, а Петров пока останется на месте. По заснеженным огородам Авдеенков и Буров пробрались в один из дворов. Там увидели две автомашины, груженные ящиками с боеприпасами. Заглянули в соседние - та же картина.
- Ясно, - шепнул Авдеенков. - Теперь узнать бы, что по ту сторону улицы.
- Ну что ж, пошли, - отозвался Буров.
Но только они отделились от плетня, как в воздух взвились ракеты. Разведчики упали в снег, при ярком голубоватом свете бойцы рассмотрели у стен некоторых изб орудия. Они были поставлены так, что низко нависшие козырьки крыш маскировали их.
- Понял? - тихо спросил Буров. - Нам надо разделиться: больше увидим. Да и попасться двоим в два раза легче.
Сказав это, Буров быстро перебежал улицу. Осмотревшись, бросился к ближайшему переулку и лицом к лицу столкнулся с патрулем. Сразу же в его грудь уперлось несколько стволов, по голове чем-то ударили...
Что было с Буровым дальше, Петров и Авдеенков рассказали уже со слов Александра.
Он очнулся быстро. Его тащили под руки. Сильно болела голова, шумело в ушах, из носа по подбородку текла теплая струйка крови и тотчас же замерзала на ветру.
Бурова привели в комендатуру. Она размещалась в просторной избе, освещенной керосиновой лампой. От сквозняка она чуть помигивала. Буров успел заметить, что стекло в одном из окон выбито и дыра заткнута подушкой в голубой наволочке.
Вскоре в помещение вошел офицер. Глаза у него красные, он раздражен: спал - разбудили. Выслушав доклад патрульных, немец через переводчика обратился к Бурову:
- Кто такой?
Вопрос этот был настолько лишним, что Буров в таком же духе и ответил:
- Железнодорожник. Домой шел.
Офицер хмуро взглянул на десантника, потом на отобранные у него автомат и гранаты и коротко бросил:
- Эршиссен.
Буров знал, что по-русски это означает: расстрелять.