Леню он забавлял своей беспечностью и легкостью мыслей, а Эрику было приятно поболтать с ним по-русски, вспомнить свое советское детство. Частенько встречаясь с Леней в ООН, Эрик после работы приглашал Леню посидеть в ресторанчике. Сам себе заказывал салаты, а его потчевал ростбифом и устрицами. Эрик по своей незлобивой натуре со всеми был в приятельских отношениях. Он любил баловать друзей, особенно женщин. Все коллеги знали, сколько раз он был женат, сколько у него детей разбросано по свету, что жены, всегда красавицы, регулярно его бросали и грабили, а он, словно в награду, дарил им квартиры и дома. "Но я не жалею! Просто я не нашел еще ту самую, самую настоящую! Может, ты меня познакомишь с какой-нибудь русской девушкой оттуда?"
Вот и сейчас Эрик, заглядываясь на хорошеньких женщин, напомнил Лене: "За тобой должок! Когда ты меня сведешь со своей Нинулькой? Ведь обещал".
"Вот как только увижу ее, расскажу о тебе, и устроим встречу", - Леня представил Нинино личико, нарисовал ее мысленно в шикарном магазине при выборе шмоток и подумал, что она не только вполне впишется в коллекцию дам Эрика, но, может быть, он окажет и ей услугу. Она ведь только и мечтает о достатке, а тут такой случай, сумеет облапошить бедного Эрика, разденет его до нитки. Жаль парня, да он такие бешеные бабки загребает, что быстренько восстановит равновесие.
Вагон был набит до отказа, они подсуетились и заняли хорошие места в маленьком купе второго класса. Эрик уселся у окна и, дожевав последний кусок, вытянул откуда-то зубочистку.
Вошла пара старичков швейцарцев, Леня помог закинуть их крохотный чемоданчик в багажную сетку, резкий толчок, и платформа плавно поехала влево, оставляя позади воздушные поцелуи. Но это длилось лишь мгновение, свисток локомотива сообщил, что вокзал остался позади и что поезд покидает город; за окном совсем близко проплыли детская площадка, большие карусели, ботанический сад с застекленной крышей оранжереи, вагоны качнуло, развернуло почти лицом к Женевскому озеру и, словно любуясь им в последний раз, подарило на прощание фонтан и Альпы. Набрав обороты, состав окончательно вымахнул за городскую черту, и его пассажирам осталось каких-то тридцать километров, чтобы пересечь невидимую швейцарскую границу и въехать во Францию.
Дверь в купе энергично раздвинулась, пропустив пару здоровенных молодых людей с огромными рюкзаками. Один из них на ходу докуривал самокрутку, и старички недовольно зашикали. Парень засмеялся, приспустил стекло и выбросил окурок в окно.
Эрик тоже недовольно поерзал на месте и перешел на русский шепот:
- Вот видишь, до чего дошла наша молодежь. Курят свою траву, где хотят, не стесняются никого. Я тут как-то вечером пошел в кино, так думал, одурею от наркоты, экран весь как в тумане. У меня одна из дочек в Милане живет, в дорогой школе учится, я бешеные деньги за нее плачу, а она дурака валяет, по дискотекам шляется.
- А ты не плати. Пусть будет, как все. Может, одумается.
- Вот я в советскую школу ходил, и все вокруг бедные были. Выбора никакого, соблазна никакого, но зато я учился, книжки читал, поэзию наизусть заучивал.
- Ты к нам до сих пор ездишь?
- В последний раз сорвалась у меня работа. Должен был с Олимпийским комитетом в Москву лететь. Да ведь вы в Афганистан вошли, и все страны устроили бойкот Олимпийским играм. Хотя, знаешь, я не жалею. При всей моей любви к народу я как только оказываюсь в швейцарском самолете - у меня сразу будто гора с плеч. Чую, что наконец-то в безопасности, на своей территории.
- Почему так? Разве за тобой там ходят? Ты же почти наш, - удивился Леня.
- Ну конечно, "ваш"! Держи карман шире. Я тебе как-нибудь расскажу, какая история у меня там была… А кстати, я читал, что опять выслали какого-то диссидента. Кажется, писателя.
Леня сделал вид, что последних слов не расслышал, порылся в своей сумке и достал книжечку.
- Ты стихи любишь? Хочу знать твое мнение, - и, раскрыв наугад, прочитал: - "Прости за все. За то, что не сумела, и не пришла, и не успела, не поддержала в трудный час. Прости за все. За преданность прости, она навек стеной неколебимой стоит на подступах к тебе…"
- Ну-ка покажи, - и Эрик потянулся к синей обложке, перебросил несколько страниц, пробежал наспех. - Мне нравится, звучит почти страшно. Но ведь у русских писателей все навзрыд. Это кто сочинил?
- Да одна дама. Ее уж нет в живых, только это и осталось после нее, - и, помолчав, добавил: - И еще дочка.
Тень любопытства, как легкое дуновение сквозняка из приоткрытого окошка, скользнула по лицу Эрика. Он даже приготовился спросить о поэтессе и о дочери, но не успел, потому что Леню осенила мысль. Как же он раньше об этом не подумал?! Его надежда на спасение сидит рядом, а он мучился и не мог придумать, у кого достать необходимую сумму!
- Слушай, Эрик, - с бьющимся сердцем перешел прямо к делу Леня, - у нас мало времени, а потому… можно я тебя попрошу об одном одолжении?
- Что такое, Лео? У тебя неприятности?
- Скажи, ты мог бы мне одолжить денег?
Воцарилась тишина. Поезд, прогромыхав через железнодорожный мост, ухнул в изумрудную долину, а заходящее солнце вместе с сердцем Лени быстро катилось за белоснежные вершины Альп.
- Сколько? - Эрик участливо положил свою пухлую руку на Ленино колено.
- Мне нужно три, а может, четыре тысячи французских франков. Но поверь мне, я тебе их отдам. Могу расписку написать, - и, подумав, добавил: - Если ты мне откажешь, я пойму. Нашим, советским, конечно, доверять нельзя. Но клянусь…
- Ох, ради Бога, не клянись. Это для меня не деньги, и, даже если ты их мне вернешь через год, я не обижусь.
У Лени от неожиданности захватило дух.
- Ты себе не представляешь, как ты меня выручишь! Да нет! Ты меня спасешь! - и в порыве чувств он кинулся обнимать Эрика.
Молодые хиппи на них не реагировали, разувшись и подложив под головы какое-то немыслимое тряпье, они безмятежно спали, но зато старички соседи, которые тщетно прислушивались, пытаясь понять, на каком тарабарском наречии говорят эти странные мужчины, фыркнули, встали и вышли в коридор.
- Нет, правда, Эрик! Я тебе потом расскажу, зачем мне эти деньги нужны. Это долг, старый долг, ему уже скоро пять лет, и теперь этот человек здесь, во Франции. Я к нему еду. Мы встретимся и поговорим откровенно, все начистоту. И, знаешь, я надеюсь на прощение. Что меня простят. Да, да, поймут и простят, и тогда это будет настоящее чудо!
- Ну, если так, идем и выпьем! Угощаю. Идем, идем. До Эвиана еще час ехать. Этот поезд у каждого столба стоит, так что успеем.
Ночь за окном окончательно накрыла пейзаж, в купе замигало и зажглось неоновое освещение, а Леня, бережно засунув книжку обратно в сумку, распрямился во весь рост и больно ударился головой о какой-то невидимый крючок-вешалку. Да что за черт! Но все ерунда, эти мелкие бобошки до свадьбы заживут. А то, что три минуты назад произошло, - вот это настоящая удача.
Мягко раскачиваясь в такт движения поезда, они прошли через полусонные вагоны и оказались в маленьком буфете. Здесь было пусто. Официант поставил на их столик бутылку красного вина и тарелочку с фисташками. Эрик взобрался на высокий табурет, Леня примостился где-то сбоку.
- Вино не мясо, мне это можно, и пью с удовольствием. Итак, за твое чудо! Желаю тебе освободиться не только от долгов денежных, но и выпросить прощение!
Эрик добродушно улыбнулся, подмигнул, они чокнулись, и, сделав большой глоток, Леня счастливым эхом повторил:
- За чудо и за примирение!
Потом они болтали о разной ерунде, о поэтессе уже не вспоминали, да и не нужно было ворошить старое. Эрик рассказывал о своих родителях, говорил, что они совсем сдали, живут одни в английской провинции и ему частенько приходится их навещать.
- А ты когда в Лондон?
- Да еще не знаю. Все будет зависеть от разных обстоятельств, - уклончиво ответил Леня. - Вот ты, Эрик, много в жизни оступался? Но наверняка не так, как я. Знаешь, ведь я атеист, в церкви ни разу не был, но сознаю, что в жизни много нагрешил. Мне так хочется не иметь больше злобы, очиститься от налипшей гадости, потому как тяжело мне, так стало трудно жить с этой ношей.
Эрик широко улыбнулся и произнес:
- Вот моя мама, она человек простой, верующая англичанка, с детства мне все повторяла, что нужно стараться жить в мире со всеми. Тебе может показаться странным, но ведь сколько меня в жизни обманывали… особенно бабы, а я им все прощал. Хоть и с трудом, но постепенно я понял…
Он хотел было что-то еще добавить, но в этот момент поезд тряхнуло, он замедлил свой бег, резко сбросил скорость и, затормозив, встал. Через буфетное стекло, кроме призрачных гор в ночи и дальних огоньков, ничего интересного не высвечивало. Эрик протер ладонью запотевшее окно, попытался всмотреться, но безнадежно задернул серенькие шторки.
- Это еще не Эвиан. Наверное, что-то случилось, а может, просто ждут встречного. Ну, еще глоток, последний. Поверь Лео, если эта злосчастная сумма принесет тебе покой и надежду, я буду только счастлив. Увидишь, как все изменится. Наверное, в жизни самое тяжелое терять не деньги, а близких. Чувствовать, что обратно дороги нет. У вас, русских, это у многих, особенно у советских, я это понял в СССР. Ведь вы все потеряли, разменяли на что угодно. И семья, и традиции - все было уничтожено, а люди-то какие злющие стали!
Официант возился за стойкой, позвякивал кофейными чашками. Не останавливаясь, решительно и быстро в направлении головного вагона прошли два контролера.