Во всем полку невозможно было найти человека, видевшего капитана трезвым.
Начинал Корытов пить с самого утра. Кое–как выстояв с больной головой на построении офицеров управления, он, семеня короткими ножками, забегал в штаб, запирал изнутри дверь своего кабинета и открывал несгораемый сейф, в котором всегда хранилась бутылка спирта. Выпивая полстакана, начфин излечивался и приступал к выполнению служебных обязанностей. Он быстро расправлялся с финансовой отчетностью, а когда машинистка Эллочка, по обыкновению с утра заглянув к нему в кабинет, хихикала: "Опять от вас благородные запахи, Евгений Иванович", - грустно улыбался, показывая желтые, прокуренные зубы, и вздыхал:
- Понимаешь, пока не тяпну, цифры перед глазами разбегаются.
К обеду Евгения Ивановича порядком развозило, но, найдя в себе силы, он брел в офицерскую столовую, ел и отправлялся в модуль отсыпаться. За обеденный перерыв начфин малость приходил в себя и снова шел в штаб, где исправно корпел над бумагами и принимал посетителей. Но когда, наконец, заканчивался рабочий день…
Утренние запасы спирта подходили к концу, и капитан шел на поклон к начальнику службы горюче–смазочных материалов, который жил в комнате напротив. Как он уламывал славившегося своей скупостью капитана Давыдова, оставалось загадкой, но спирт неизменно появлялся, и через пару часов Корытов успевал накачаться так, что начинал буянить.
При этом он не имел привычки лезть в драку или крушить мебель.
Рокфеллер любил орать.
Сперва он занимал позицию в давно облюбованном месте для публичных выступлений - умывальнике, - и, надрывая глотку, вопил:
- Да я один любой духовский караван р–р–разгоню!
Затем Евгений Иванович выходил в коридор, где и начиналась главная часть представления.
Покачиваясь, Рокфеллер добирался до комнаты, где жил секретарь парткома полка подполковник Поташов, останавливался у двери и проникновенно вопрошал:
- Люди! Хотите, я скажу вам, кто самый …уевый подполковник в сороковой армии?!
Не получая ответа, Корытов икал, сокрушенно качал головой и грус- но вздыхал.
- Не хотите и ладно…
Но тут же вновь вскидывал голову.
- А я все равно скажу, скажу!
Унимать буянившего Евгения Ивановича никто не пытался. Знали, что Рокфеллер не вышел ростом, но подбрасывал и ловил на лету двухпудовую гирю. Знали и то, что, наоравшись вволю, Корытов рано или поздно уймется.
Тем более к тому, что он кричал под дверью Поташова, многие искренне присоединили бы и свои голоса.
Ко всеобщему удивлению, ни разу не отплатил Корытову за наносимые почти ежедневно оскорбления и сам Поташов.
Не удивлялся только Рокфеллер, зная, почему до сих пор избежал вызова на партком и не лишился партийного билета.
Секретарь боялся его, запойного капитана, считавшего уже месяцы до пенсии.
Дотошно вникая в исполнительные листы и просматривая все расчетные книжки, Корытов знал то, о чем в полку даже не смели подозревать: Поташов платил алименты матери.
Несколько лет назад, когда подполковник служил еще в Союзе, она подала на единственного сына в суд. Крохотной пенсии одинокой старой женщине не хватало. Мать писала сыну, просила помочь. Тот отмалчивался… Когда в часть, где служил тогда Поташов, пришло решение народного суда, обязавшего его платить алименты, секретарь парткома не лишился своей должности лишь благодаря честолюбию молодого командира, который выводил отсталый полк в передовые и не пожелал предавать дело огласке.
Если бы здесь, в Афганистане, узнали об этой позорной странице в биографии секретаря, в ближайшую отчетно–выборную кампанию его бы с треском "прокатили". Но единственный человек, приоткрывший эту страницу, молчал. Хотя и вовсе не из–за страха лишиться индульгенции Поташова на отпущение всех запойных грехов. Просто бить кого угодно - даже заклятого врага - в слабое место Корытов считал величайшей мерзостью.
В заключение представления, оставив секретаря в покое, Евгений Иванович плелся к комнате старшего лейтенанта Чепиги, и, колотя в дверь ногами, со слезой в голосе просил:
- Витек, поехали на "боевые", родной!
После этого крика души силы окончательно оставляли Корытова. Он, кряхтя, садился прямо на пол и засыпал.
Заслышав под дверью знакомый храп, Чепига выходил в коридор, волоком затаскивал Евгения Ивановича в его комнату и взваливал на кровать.
Наутро Корытова съедал стыд.
Заходя в умывальник, он старался не встречаться взглядами с офицерами модуля и не глядеть на писсуар, в который блевал намедни. Офицерское же сообщество по традиции делало вид, что ничего не произошло. Подобные дебоши были здесь на счету почти у каждого и великодушно прощались всем.
Тем более - Рокфеллеру.
Не помня дня, чтобы начфин не напился, в полку не помнили и случая, чтобы Корытов дурно обошелся с кем–то по своей службе или не выполнил чьей–то просьбы. Выдать командировочные, отпускные, отправить перевод - все это он делал быстро и без лишних уговоров. Привезти что–нибудь из города, куда Рокфеллер выезжал чаще других, или передать привет девочкам из гарнизонного госпиталя - и в этом на него можно было положиться. Правда, по любому вопросу к начфину следовало обращаться с утра.
Особенно много пил Корытов, скучая по Фоменко, для встречи с которым бережно хранил в тумбочке своей комнаты две заранее купленные бутылки водки, даже не помышляя притронуться к ним, ни–ни–ни…
5
Город отдыхал от вездесущей пыли, которая улеглась лишь с наступлением темноты, но утром была готова снова слепить глаза, перекрашивать волосы, забираться под одежду и висеть над домами, как вечный туман.
В низеньком саманном доме скрипнула дверь, и на пороге появился одноногий старик в куцей хазарейской шапочке. Поудобнее приладив под мышками костыли, он двинулся к дороге - туда, где торчал у обочины вросший в землю камень. Добравшись до валуна, хазареец опустился на него, подложив под тощий зад костыли, и замер.
Взамен сладких минут забытья бессонница дарила ему чистый утренний воздух и пугливую тишину. Когда живешь у дороги, которую не обходит стороной война, можно сойти с ума, проснувшись в такой час: то ли пропало все живое на земле, то ли аллах сделал тебя глухим…
Выходя на рассвете к дороге, усаживаясь на валун и щупая слабыми пальцами влажный от росы камень, калека не верил, что земля бывает такой: без лязга и грохота, без выстрелов и криков.
Наверное, однажды хазареец сошел бы с ума, продлись эта тишина чуть дольше.
Но земля принадлежала не одному ему.
Старик вздрогнул, услышав тяжелый неровный гул, родившийся у перевала Джабаль–таш.
В это весеннее утро война снова хотела пройти мимо его дома.
Уже шестую неделю хазареец мечтал повидаться со старшим сыном: Асад ушел в горы, стал борцом за веру… На днях отец получил от него весточку. Водонос с соседней улицы передал хазарейцу подарок от Асада - почти новый китайский будильник и две тысячи афганей. А, прощаясь, шепнул на ухо:
- Асад скоро навестит.
6
Не доезжая до КПП, бэтээр ротного притормозил. Бросив водителю: "В парк", - Фоменко соскочил на землю. Медленно передвигая затекшие ноги, он шел навстречу Корытову.
Фоменко, как и Корытов, не вышел ростом. Но в каждом его движении чувствовалась не только недюжинная сила, но и была видна великолепная выправка.
Корытов, махая в воздухе кепкой, бежал вдоль колонны и кричал:
- Валера, я здесь!
Они обнялись. Хлопая друга по спине маленькими ладошками, Корытов от радости зажмурился.
- Как я тебя ждал!
- Долги надо платить, - улыбнулся ротный.
Рокфеллер открыл глаза:
- Какие долги?
- Тебе еще долго расплачиваться. Забыл, как в прошлом месяце я тебя ждал, почти сутки? Когда ты выпросил у меня бэтээр, чтобы смотаться в госпиталь к своей медсестричке? Обещал вернуться через пару часов, а прикатил только на другой день. Меня чуть кондрашка тогда не хватила - думал, кувыркнулись в кювет…
Он похлопал Корытова по плечу:
- Ты хоть как себя вел без меня?
Корытов виновато вздохнул:
- Как всегда.
- Снова бегал по модулю в одних трусах и кричал, что разгонишь духовский караван? И до комнаты Поташова добрался?
- А как же.
- Женя, Женя… Ну, как тебя оставлять одного? - Фоменко покосился на огромную кобуру Рокфеллера.
- Все страдаешь?
- Какой же я, к черту, офицер, если на войне, а не воюю? Мужикам в глаза смотреть стыдно.
- Сиди, деньги считай, - пробурчал Фоменко, широко отмеряя шаги.
Рокфеллер едва поспевал за другом.
- Был бы Тодоров человеком, хоть разок бы пустил с тобой на войну.
- Правильно делает, что не пускает. Без тебя есть, кому башку под пули совать.
- Слушай, Валер, а может, и тебе хватит это…
- Чего?
- Чепига скоро улетит в Союз без замены. А ты - на хорошем счету. Только заикнись командиру. Досидишь свой срок начальником строевой части. Должность такая же, как у тебя - капитанская, зато самое страшное, что на ней грозит - это геморрой.
Фоменко поморщился:
- Не капитанскую мне надо… Скажи лучше, что там слышно про третий батальон. Кого ставят начальником штаба?
- Пока не решили.
- А у меня, Женя, шанс есть? Как думаешь?
Корытов пожал плечами:
- Как у всех. Четверо ротных ждут повышения.
- Понятно, - помрачнел Фоменко.