Недолго простор этот тешил своей вольностью, машина вновь свернула в лес, а дорога совсем скоро выбежала на небольшую поляну, яркую, солнечную, в конце которой, на самой опушке, выглядывала из-за высокого тесового забора островерхая крыша, и, хотя забор был выкрашен в зеленый цвет, чтобы вписался в зелень поляны, выглядел он, однако же, нелепицей в этой природной уютности.
Дача, конечно, была не та, на которой бывал прежде Мэлов.
Миновав поляну, легковушка остановилась у ворот, но не посигналила. Шофер вышел и постучал в калитку, удивив и озадачив тем самым и без того встревоженного Мэлова.
"Без лишнего шума?.."
Заворчала собака за забором в ответ на стук. Не залаяла, а только заворчала. Выходит, и она приучена охранять тихо.
Больше шофер не стучал, но и не вернулся на свое место, а спокойно чего-то ждал. Не редкий, стало быть, он гость, отработано взаимопонимание.
Приоткрылась калитка, вышагала из нее первой крупнющая овчарка и вперила огненные глаза в шофера, словно определяя, не сделает ли человек в кожаной куртке чего плохого и ей, и хозяину. Вильнув вяло хвостом, вернулась во двор, и только тогда появился с таким же, как и у его верного пса, недоверчиво-злым взглядом нечесаный мужчина, поздоровался с шофером, о чем-то поговорил с ним, но открывать ворота "цербер" пошел лишь после того, как внимательно прочитал переданную шофером записку.
Для чего было заезжать машине во двор - Мэлов не понял. Она остановилась на вымощенной мелким коричневым камнем площадке сразу же у ворот и дальше не могла сделать ни шагу. От площадки до дачи (красивый резной терем всего на три-четыре комнаты) тянулась меж густых роз узкая дорожка, щедро посыпанная сеяным речным песком. Шофер больше не выходил из машины, он лишь кивнул молча попрощавшимся с ним супругам, подождал, когда Мэлов с хранителем дачи вынут из багажника и салона вещи, и тут же дал задний ход.
Сразу, не теряя ни минуты, "цербер" принялся запирать ворота и калитку, а в это время гостей бесцеремонно обнюхивала овчарка. Лишь после того как ворота были надежно заперты, а Владимир Иосифович и Акулина Ерофеевна обнюханы, состоялось своеобразное знакомство. Сердито оглядывая гостей, "цербер" изрек:
- Служу я здесь. Хозяин Ивашкой зовет, для вас я - Иван Иванович. О вас мне ведомо все, и звать как и величать. Кухарить, - взгляд на Акулину, - станешь сама, убираться тоже. Нянек нету. А ты, - взгляд на Владимира Иосифовича, - в огороде и саду пособишь.
- Какие мы помощники?! - с наигранным недоумением воскликнул Мэлов. - К тому же мы не намерены здесь долго задерживаться.
- А тебя никто не спросит. Пока не дозволят, и не вздумай помыслить исчезнуть. Исчезнуть отсюда невозможно! Кол себе на голове затеши!
И как бы подчеркивая угрозу хозяина, внушительно зарычала овчарка.
Помолчали. Гости, ошеломленные резкостью тона, Иван Иванович, довольный тем, что сбил спесь с чистоплюев. Продолжил мирно, даже уважительно:
- В дом пошлите. Комната вам приготовленная. И обед ждет.
Какой там обед, если куриный бульон и тот в горле застревает! Делать, однако, нечего. Оскорбиться может Иван Иванович, решив, что брезгуют гости, осерчает еще, а это сподручно ли?
- Сегодня ничем не неволю, - расщедрился Иван Иванович к концу обеда. - Отдыхайте с дороги. А утром - каждый за свое дело. Вот так.
И ушел, оставив их убирать со стола и мыть посуду.
Перепахала ночь межи сна и дум, навалила все скопом на Мэлова, оттого встал он разбитый вовсе, а голова - словно колокол на исходе звона. Пригожесть утра, безветренного, солнечного, в перекликах птах, нисколько его не приголубила. Хотелось ему не подчиниться Ивану Ивановичу, возмутиться и оттолкнуть мотыгу, которую тот подавал с рисованным почтением, но не осмелился, взял, серчая и на себя, и на Ивана-цербера, и на всех, кто так вот хамски с ним поступает. Не он ли старался, не щадя живота своего? Сколько дел удачных провел, на одном осекся, и - опала.
Не думал Мэлов, каково было тем, кого он подводил под статью. Не их ли слезы отливаются? Да, не каждому дано трезво оценивать содеянное собой, тем более - сострадать.
- Картошку кучил? - спросил Иван Иванович. - Нет? Научу. Спасибо еще скажешь: умение, оно - не за спиной носить. Пошли.
Миновали сад с кроличьими клетками и вольно гулявшими индюками и курами. Иван Иванович открыл калитку в огород, плотно отгороженный от сада плетнем, чтобы не случилось потравы. Плетень - на манер хохлацких.
- Хоть силы у тебя - соплей перешибить, а придется тебе все тут протяпать, травку изничтожить, а картошку еще и окучить. Иди сюда, гляди, как кучить и полоть.
Много ли ума нужно, чтобы понять нехитрую науку? Привычка да сила нужны. Еще и желание. У Мэлова ни того, ни другого, ни особенно третьего днем с огнем не сыщешь. Делать, однако, нечего, коли сразу не поставил "цербера" на свое место. Хочешь не хочешь, а тяпай, гнись в три погибели за каждой травинкой, а то и на колени становись, как на молебствие. К обеду устал Мэлов изрядно, поразмыслив, однако, пока шел на зов Акулины через сад, а затем мыл руки, решил: лучше работа, чем безделье. От тоски и дум с ума можно сойти, а за прополкой да окучкой время быстрей летит. И на душе покойней - перед чарами земли все отступает.
- Притомился? - с участливой усмешкой спросил Иван Иванович и сам же ответил: - Знамо дело - с непривычки. - И добавил убежденно: - Ничего, втянешься.
Ушат холодной воды - на голову и ледяшку - в сердце. По наивности либо по расчету? Не все ли равно. Главное, не день, не два, выходит, ждать решения судьбы. Хоть и зверский аппетит натяпкал Мэлов, но снова кусок поперек горла стоит.
На Акулину, похоже было, нисколько не подействовала откровенность Ивана Ивановича. Она вроде бы не услышала рокового: "Ничего, втянешься", - хлопотала шустро у обеденного стола, приглашая, как взаправдашняя хозяйка-хлебосолка, отведать, что бог послал.
Обед закончился благодушным дозволением не идти Мэлову в огород.
- С гулькин нос окучил, да уж ладно на первый раз. Отдыхай. И ты, - взгляд на Акулину, - не суетись. К вечеру самовар поставишь, и ладно будет.
- Вот уж, не надорвалась! - подлаживаясь к тону Ивана Ивановича, возразила Акулина Ерофеевна. - По ягоды бы сейчас. Небось их здесь - хоть косой коси.
- Ишь ты, чего удумала! Так я тебя и пущу.
- Иль не в тайге я росла-жила? Так уж и заплутаюсь? - удивилась Акулина, вроде бы не понимая иной вовсе опаски Ивана Ивановича. - Лес, как я углядела, что пасынок. Не ядреный лес.
- Верно, - согласился благодушно Иван Иванович, - хоть и кустист лес, не в стать сибирскому. Не заплутаешь, но пускать не велено.
- Вместе пойдемте. Все.
- Меня увольте, - хмуро бросил Владимир Иосифович. - Да и тебе, Акулина, не советую. Не время…
- Самый раз, - вновь, будто не понимая истинного смысла сказанного, возразила Акулина. - По грибы, верно, на рассвете сподручней, а ягодам - солнце любо. Ну, а если нет желания, сиди дома, мы с Иваном Ивановичем пособираем.
Не слова уговорили Ивана Ивановича, а взгляд Акулины. Многое тот взгляд обещал.
Мэлова же он скребнул по сердцу. Но что делать - не устраивать же сцену ревности? И к кому ревновать, к сторожу? Верно, в теле мужик, крепок, по всему видно, но ведь - мужик. Грязный, неухоженный. Портки, похоже, так ни разу и не стираны, хоть и век свой доживают.
Червячок все же остался и давай подтачивать. Неспешно, не больно, но - чувствительно. И чем дальше, тем старательней и упрямей. Мэлов, чтобы отвлечься, обошел поначалу дом, подолгу и со вниманием рассматривая резьбу неведомого мастера, словно собирался все это сохранить в памяти для потомства. Не дом, а великолепная сказка. Умно здесь собраны были, воедино и ловко подогнаны и древняя архитектура, и новая, взаимообразно переметнувшаяся из каменной в деревянную. Над косящатыми окнами, и без того парадными, красовались еще и волюты, но не выглядели они инородно, ибо резаны были они еще и по завиткам той же кружевной резьбой, какая украшала и причелину, и полотенце, и шелом. А фронтонный пояс да и другие подзоры повторяли завитки волют. Объединял все это разностилье еще и опоясывающий всю крышу лоток, округлые бока которого красовались полным букетом всех рисунков резьбы. Шатровая крыша, крытая деревянной черепицей-лемехом и окруженная каскадом бочек, что само по себе уже необычно и привлекательно, имела еще и ярусы, которые оканчивались главкой, на манер церковной. Зодчий, сотворивший всю эту прелесть, ничего не маскировал, не затушевывал - смотри, как прекрасно дерево, как выразительно от природы пластикой, объемом, фактурой и цветом, а моя роль скромна: высветлить богатство природное разумом человеческим, фантазией людской.
И хотя Мэлов не мог вовсе отвлечься, избавиться от гнетущих мыслей, хотя червячок ревности грыз и грыз душу, не переставая, но уже не так упрямо и раздольно - красота рукотворная их временного с женой тревожного убежища не могла не отвлечь от горькой реальности. Но теремок невелик, и пришло время, когда даже перед самим собой неловко стало изображать знатока и любителя русского народного зодчества, пора было идти в сад.
Сад как сад. Деревья, побеленные по пояс и обкопанные кругло, ветви согбенно кряхтят под тяжестью красноликой ноши. Но Мэлов не просто окидывает взором десяток соток земли, а останавливается возле каждой яблони, рассматривает ее, пытается даже определить сорт, сравнивая не совсем еще созревшие плоды с теми, что приходилось ему брать с ваз. Знания его, однако, были не ахти какие, и он просто убивал время долгим стоянием у яблонь, предвкушая еще после осмотра сада понаблюдать за кроликами, поведение которых для него вообще было "темный лес".