Ты и наш ребенок!
Нелька хмыкнула и чокнулась с Наташкой. С утра, как обычно пили за «лося». Чтоб спалося, еблося и любилося. Петр молча наблюдал. Нелька сунула стакан ему в руку. Петр понюхал водку и отделался стандартной шуткой, про то как такую гадость коммунисты пьют, а затем разлил свой стакан девчонкам. Нелька, похоже, удивилась по настоящему и больше экспериментов на стойкость не проводила. Выпили за погоду, хотя окно уже чертилось длинными косыми каплями ледяного ленинградского дождя. Особых планов на день не было, но девок развезло «на старые дрожжи», и они страсть как хотели куда-то выйти. Порешили сходить в кино, а когда вернулись, то уставились в телевизор до самого вечера.
Воскресенье выдалось солнечным, Наталка засобиралась на чей-то День Рождения, где якобы много потенциальных кавалеров, а Нелька с Петром, как семнадцатилетние, просто вышли на улицу, и поплелись по Ленинграду, как они говорили, «в далекий поход» – от моста Гренадеров по набережной через Стрелку и дальше до Исакия и Кировского, а потом назад длинным кругом через Невский, Литейный… Просто гулять. Приятно и бесцельно, до вечера, до страшной усталости в ногах.
Петр приходил каждый вечер. Чтобы не искушать его, пьянки в Нелькиной комнате полностью прекратились – временами, конечно, девки бегали на стопарь к Колобку или кому к соседям, но в комнате ничего не держали. Через несколько дней Нелька снова пустила Петра к себе, резина ей была уже не нужна, и они оба блаженно наслаждались «настоящими голыми писями». В конце концов Петр стал ездить к себе в общагу реже и реже, в основном по необходимости дежурств по этажу, комендантского собрания, субботников или иной досады. Наташка удачно нашла какого-то мужика на стороне, и тоже стала исчезать на долго со своей временно-приписанной жилплощади, так что у Петра и Нели началась практически семейная идиллия – по обоюдному признанию, самый счастливый период за всю их сознательную жизнь. Бабки на вахте к вежливому Петьке давно уже привыкли, а уж как он стал трезвенником, то вообще души в нем не чаяли и относились к нему куда лучше, чем к законным жильцам.
К концу третьего месяца перед Нелькой встала дилемма – пойти и незаметно сделать аборт, ничего не говоря Петру, или соврав о выкидыше, якобы случившемся на работе. Ее влекло на этот шаг по двум простым причинам – она видела сколько труда стоит для Петра пройти мимо каждого винно-водочного магазина или пивной точки, она не верила, что такое может продолжаться долго. Вот если устроить «испытание» и на год! А тогда, чем черт не шутит, может он и вправду завязал? Ну а вторая причина была еще проще – после трех месяцев аборт в СССР было сделать нельзя. Легально нельзя. А вот перспектива родить и остаться без мужа, если тот снова запьет, ее пугала больше всего. Однако она недооценила его. Петр почувствовал ее сомнения, и уверил, что через несколько месяцев пять она будет женой по паспорту, а потом ей туда впишут ребенка.
И Нелька никуда не пошла. Петр гнал ее к врачу, чтобы провериться и встать на учет, но что-то в Нелькином подсознании запретило ей это делать. Может быть негативные ассоциации, связанные с этим заведением, а может боязнь легально «засветить» свою беременность – после этого уже и криминального аборта не сделаешь, так как Советское Государство рабочих и крестьян начинало учитывать своих подданных еще до их рождения. Нелька соврала Петру, что она была в консультации, что доктор ее посмотрел, все мол нормально, и сказал приходить если будет токсикоз, а если нет, то тогда аж прямиком на роды. Петр не разбирался в тонкостях диспансерного наблюдения, и его ответ вполне устроил. Токсикоза у Нельки практически не было.