Огненные шарики вспыхивают впереди, слева и справа. От них остается темное облачко, распространяющее запах пороха и жженого железа. Ты задыхаешься в этом чаду.
Боюсь ли я? Да, конечно. Временами изнываю от страха. Первобытный инстинкт не покидает меня. Я, видимо, никогда не избавлюсь от этого позорного чувства, но я уживаюсь с ним, я терплю, могу сделать за ночь пять-шесть вылетов. О своем состоянии я никому не рассказываю, поэтому меня считают храброй.
17 августа.Вчера мне почудилось, что пришел наш последний час. Еще днем тяжелые тучи собирались в долине, а вечер был душным, предгрозовым. Даже в саду трудно дышалось.
"Полетов не будет", - надеялась я, идя на совещание. И напрасно. В этот вечер, пользуясь нелетной погодой, гитлеровцы начали наводить переправу через Терек. Ее надо было уничтожить.
- Кто из вас хорошо овладел слепым полетом? - спросила Евдоша, глядя в мою сторону. Мне невольно пришлось подняться.
- Кого берете штурманом? - спросила она.
В Юленькиных глазах билась тревога, чувствовалось, что ее страшит сложный полет, но она, пересилив себя, согласно закивала мне: "Да, да, какие могут быть разговоры, я всегда с тобой".
- Сержанта Леукову, - ответила я.
Решено было для начала послать только наш самолет. Получив точные координаты переправы, мы с Юленькой натянули на себя прорезиненные плащи с капюшонами и вылетели, когда на земле можно было еще кое-что разглядеть.
Мало-помалу тяжелые тучи притушили свет звезд, Я попыталась найти хотя бы смутную линию горизонта, которую даже в самые темные ночи можно разглядеть, но напрасно: вокруг была непроглядная толща мрака.
Такую огромную грозовую тучу, занявшую полнеба, не скоро обойдешь, да и можешь утерять направление. Я решила пробиваться напрямик, строго придерживаясь заданного курса, надеясь лишь на точность приборов.
Мы вошли в очень влажный туман, от которого несло затхлым запахом отработанного пара. Здесь стало трудно дышать.
Я знала особенности каждого прибора своего "ПО-2", на одни полагалась полностью, на другие поглядывала с сомнением и проверяла показания. В этот вечер и с приборами творилось неладное: стрелки дрожали и колебались, словно их лихорадило. Мои нервы были напряжены. Я вслушивалась в шум мотора и старалась уловить малейшие изменения в вибрации, в положении самолета.
Минут через пятнадцать Юленька тронула меня за плечо.
- Подходим к цели! - прокричала она около уха. - Снижайся!
Я нажала на штурвал. Самолет словно бы нехотя клюнул носом и, пробивая туман, заскользил вниз.
Натыкаясь на встречные потоки воздуха, он покачивался, как на волнах.
Снизившись до четырехсот метров, я ничего не могла разглядеть: передо мной клубилась муть. Дальше спускаться было опасно. Я сделала один круг, другой, надеясь нащупать просвет. И вдруг тучу пронизали лучи прожекторов, внизу замелькали огни стреляющих зениток. Противник выдал себя. Сквозь просветы в рваных облаках мы разглядели тускло светившуюся реку и переправу.
Ни зенитчики, ни прожектористы в этом тумане не могли нас разглядеть, - они, видимо, стреляли наугад, по звуку. Я обошла огненный шквал и вышла на цель. Юленька сбросила бомбы… В это мгновение молния распорола небо до самой земли, и прогрохотавший гром заглушил взрывы фугасок.
Хлынувший ливень обрушился на нас, словно пулеметный огонь с неба. Самолет затрясся под струями плотного, секущего дождя. Мы летели точно сквозь водопад.
Машину кренило, она то и дело проваливалась. Вода хлестала в кабину, пробиралась за ворот, заливала глаза. Я надвинула очки, но они мгновенно запотели. Пришлось их сбросить. Мне было жарко. Капли пота, смешанные с дождем, разъедали веки, стекали в рот. Юленьке доставалось еще больше.
Гроза захватила огромное пространство. Молнии слепили. Я невольно жмурилась и некоторое время ничего не видела.
Удары грома походили на оглушительные залпы тяжелых батарей. Самолет подбрасывало так, что он готов был сорваться в штопор. Не хватало сил удерживать рули. Малая высота была опасна, любая воздушная яма над горным хребтом грозила гибелью.
Мы устремились к дому долиной реки Куры, нас встречали лобовые и боковые удары шквалистых порывов ветра. Казалось, что из тьмы протягиваются косматые лапы неведомого чудовища, поддают самолет снизу, хватают за крылья, встряхивают, тянут то в одну, то в другую сторону.
Утомясь, я больше не ощущала своих рук, они одеревенели. Еще несколько минут - и я не смогу удержать равновесия. Надо что-то придумывать.
"Вверх, - решила я. - Как можно выше!"
Откидываясь к спинке сиденья, я потянула на себя штурвал. Самолет, задрав нос, натужно гудел, пробивая серые тучи. Он долго карабкался в слоистых дебрях и не мог вырваться в чистое небо.
"Не потеряла ли я направление? Не блуждаем ли мы в этом непроглядном и цепком тумане?"
Я уже потеряла надежду увидеть когда-нибудь звезды, мною овладело чувство отрешенности. Опустить бы руки и закрыть глаза. Пусть несет, куда вынесет! Нет, нельзя отказываться от борьбы. На земле ждут Дюдя и Кирилл… В меня верит Юленька. Надо собрать все силы. Я же спортсменка, мне стыдно малодушничать!
Вот туман стал редеть, рассеиваться. В синеве блеснули звезды. Мы, вырвавшись из мути, попали в сказочно безмятежный мир. Сюда не достигала зыбь разбушевавшейся внизу бури. Над застывшими, словно сугробы, белыми облаками, светила полная луна. Ее голубоватый свет разливался по снежной пустыне.
Выровняв машину, я расслабила мышцы и вдохнула чуть сладковатый и прохладный, точно родниковая вода, воздух. Вот так бы лететь и больше не думать об опасности!
Ожила и Юленька.
- Я уже думала, нам крышка, - сказала она. - С мамой мысленно прощалась.
- Ничего, еще повоюем!
Радость была недолгой. Бензину в баке оставалось на десять - пятнадцать минут полета. Сумеем ли мы в такой срок найти аэродром и сесть?
- Определяйся по звездам! - приказала я штурману. Но разве могла Юленька после стольких маневров в сплошной мгле точно определить, где мы находимся?
- Мы где-то недалеко от "подскока", - сообщила она. - Пробивайся вниз.
Стараясь как можно экономней тратить горючее, я, планируя кругами, пошла на снижение.
Мы вновь попали в сырую муть, но самолет уже не болтало из стороны в сторону и меньше раскачивало. Гроза уходила, с юга лишь доносился слабый рокот грома. И молнии больше не сверкали. А нам бы пригодился их резкий, всюду проникающий свет.
Спустившись до шестисот метров, я включила мотор и стала ходить по кругу, надеясь, что нас услышат на аэродроме, дадут ракету или зажгут посадочные прожекторы.
Мы обе до рези в глазах всматривались в темную бездну и… ничего не могли разглядеть. Казалось, что тучи легли на землю.
Как быть? Бензину оставалось минуты на четыре. Я вытаскиваю ракетницу и в отчаянии стреляю вверх. Красноватый шарик чертит тонкую дугу и, словно увязнув в грязной вате, гаснет.
Мы еще немного снижаемся и вглядываемся: ответят ли нам на ракету?
Но вокруг равнодушная и непроглядная темень.
Манипулируя сектором газа, я заставила мотор то рычать, то требовательно выть. Неужели девушки не услышат наших призывов и не зажгут все огни, какие у них есть? Они же должны волноваться. По времени видно, что у нас кончается горючее!
- Как ты там, Юленька?
- Очень озябла… холодно, - ответила она.
- Попробую набрать высоту, прыгай с парашютом.
- А ты?
- Постараюсь спланировать и сесть куда придется.
- Тогда и я останусь.
- Двум рисковать нельзя. Я не прошу одолжения, а приказываю, - начальническим тоном требую я. - Понятно?
Юленька ничего не отвечает, - она обиделась. Мое сердце не должно смягчаться: незачем гибнуть обеим. Да я и за себя еще поборюсь.
Я поднялась до восьмисот метров, и здесь мотор стал давать перебои.
- Прыгай! - командую я.
Юленька копошится с парашютным ранцем. Я чувствую, что ей страшно прыгать, и подбадриваю:
- Я прыгну сразу же за тобой!
Она медленно выкарабкивается из кабины на крыло и вдруг радостно кричит:
- Вижу огонь… прямо под нами!
Я тоже замечаю два тонких лучика. И вдруг разом вспыхивает множество тусклых огней. Это аэродром, посадочная площадка!
- В кабину! - приказываю я Юленьке.
Она торопится вернуться на место, вваливается в кабину как-то боком, головой вниз.
Планируя и чуть подрабатывая чихающим мотором, я делаю заход и в последнее мгновение по знакам замечаю, что иду на посадку неправильно - с противоположной стороны. Но изменить направления уже не могу. Только бы не промазать, сесть на освещенную полосу.
Колеса коснулись земли, по фюзеляжу застучали камешки… толчок! Правое шасси обо что-то ударилось. Зазвенело стекло… "Только бы не скапотировать!" Самолет подпрыгнул козлом и, развернувшись, остановился.
Я видела, что разбит прожектор, но соскочила на землю радостной: "Жива, Дюдя не остался сиротой!"
Прибежавшие девушки принялись нас тискать и целовать, словно мы вернулись с того света.
27 августа.Неужели наступят такие времена, что мы опять будем беззаботно смеяться и веселиться? Впрочем, мы и сейчас делаем это. Стоит выдаться свободной минуте, девочки готовы пойти в пляс и запеть: они научились дорожить каждым мгновением отдыха и стремятся веселей провести его.
Как все здоровые люди, мои однополчанки хотят естественных радостей и больше всего - солнца, добрых слов, нежности и любви. Но они могут довольствоваться и малым, тем, что дает походная жизнь, и привыкли не требовать большего от нее.