Он так и поступил. "Волки", не ожидая подобного маневра, по инерции проскочили вперед, а когда развернулись, чтобы преследовать "харрикейна", их вдруг встретила стена разрывов.
Гитлеровцы не хотели рисковать. Сделав противозенитный маневр, они отвалили в сторону и улетели на запад.
"Сегодня ты ушел, но в следующий раз собьют, - стал уверять себя Шубник. - Разумным людям нельзя воевать на тихоходах, когда в небе рыщут асы! На "МИГи" и "ЯКи" тебе в ближайшие месяцы не попасть. Почему бы не воспользоваться положением подбитого? Ведь еще не известно, что скажут о гибели Чмутина. У Кочеванова зоркие глаза, он мог приметить, что ты опять не сделал попытки прикрыть ведомого. Очутишься в штрафниках. Лучше вывихнуть руку или ногу. Поврежденный самолет всегда может скапотировать. Ты убьешь двух зайцев: останешься "безлошадным" и попадешь в госпиталь. А если самолет загорится от удара о землю? Тоже есть выход: можно в воздухе истратить все горючее до последней капли".
Он скосил глаза на уцелевший бензомер. Горючего оставалось немного, бензин, видимо, вытекал.
Лучше, конечно, садиться с сухими баками. Так будет естественней: не дотянул и сел как мог.
Задумав разыграть неудачную посадку на плохо управляемом самолете, Шубник миновал знакомые сопки, набрал высоту и летал до тех пор, пока не израсходовал весь бензин. Мотор стал давать перебои и вскоре остановился. Наступила тишина, лишь воздух тонко свистел, обтекая самолет.
"Ну, теперь пора. Планируя, дотянусь до аэродрома и плюхнусь на заснеженное поле". Шубник попытался выпустить шасси, но колеса не выходили из пазов: гидросистема оказалась разбитой. Это обрадовало его: "Тем лучше, посажу на фюзеляж!"
Казалось, что он всё учел и рассчитал, даже представил себе то место, куда сядет, - край аэродрома, покрытый волнистыми сугробами. Снег мягкий, сильно не покалечишься. Все же руки дрожали, и он ощущал в себе холодный сосущий страх, гнавший пот. Пот струился у него по лицу, по рукам, по всему телу.
Прицелившись к краю аэродрома, Шубник, планируя, пошел на снижение. И тут вдруг чутьем много летавшего летчика почувствовал, что у "харрикейна" появились какие-то тормоза, что он не дотянет до намеченных сугробов. Надо выбирать другое место, но какое? Рядом ров, за ним выглядывающие из-под снега, скалы… сосны… мелколесье на болоте. Мотор уже не потянет. Его не запустишь, - баки пустые. Что делать?..
"Харрикейн", скользнув по макушкам сосен, влетел в мелколесье и, сбивая сухие деревца, понесся вперед. Его размашистые крылья, зацепившись за крепкие сосенки, с тягучим треском надломились, машина развернулась, подняла тучу снежной пыли…
Шубник, напрягший мускулы в ожидании удара, не удержался на сиденье… Вылетев по инерции из кабины, он несколько раз перевернулся в воздухе, упал на торчавший из-под снега валун и покатился по твердому насту.
Его нашли в бессознательном состоянии - с переломом рук и ног. Из разбитого носа вытекала тоненькими струйками кровь, а сомкнутые веки дрожали.
Глава восемнадцатая
"3 июня. Наши самолеты укрыты под деревьями. Их крылья и фюзеляжи осыпаны белыми и розовыми лепестками отцветающих вишен, яблонь, слив, груш. Мы живем не в блиндажах и землянках, как думали в Заволжье, а в небольших, очень опрятных, выбеленных мелом домиках.
Спим на пуховых подушках и на хрустящих, чуть ли не накрахмаленных простынях. Местные жительницы очень сердечно относятся к нам.
Где-то невдалеке протекает Дон, но мы его пока видели только на карте.
Марина Раскова получила какое-то новое назначение, о котором нам ничего не говорят. Прощаясь с нами, она загрустила. Мы ведь ее детище.
Командовать остаются две Евдоши: одна - рослая, властная - командир полка. Другая - полная, по-матерински заботливая, с добрым сердцем - комиссар. Девушки меж собой зовут ее "мамкой".
Наш полк называется Ночным бомбардировочным. Он уже фронтовой, но боевых самолетов нам не дают. Будем воевать на учебных. На их фюзеляжах белеет пометка "У-2", поэтому нас всюду зовут "удвашницами".
Штаб дивизии прислал к нам мужчин-офицеров, воевавших в этих местах. Они должны показать, как действовать в создавшейся обстановке. Мы, оказывается, многому еще не обучены: не умеем летать в слепящем свете прожекторов, ориентироваться на местности, занятой противником, садиться на замаскированную площадку.
Со мной летает штурманом юная и миниатюрная студентка, наш левофланговый - Юленька Леукова. Когда ей страшно, она молчит и лишь глазами просит простить за слабость. Мне нравятся эти чистые, честные глаза, не умеющие ничего скрывать. Если Юленька надевает летный комбинезон и казенные сапоги, то как бы становится еще меньше ростом. Про нее наши шутницы говорят: "Под крыло пешком ходит". На вид не девушка, а подросток с большими глазами. Приметив ее, высоченный усач капитан, которому я была по плечо, сокрушенно надвинул фуражку на глаза и сказал товарищу:
- В детские ясли попали. Слез не оберешься и валерьянку бутылями запасай. Куклы, а не летчики! Кто вас выдумал таких?
- Видно, тот, кто пожалел хвастунов мужчин, - ответила я ему.
Он сделал удивленное лицо: как это понять?
- Полезней было бы на таких самолетах воевать не нам, слабым существам, а храбрым и самоуверенным усачам. Не так ли? - спросила я.
Он перемигнулся с товарищем и смеясь сказал:
- У вас несколько гиперболизированы представления о храбрости усачей. Нам вместо валерьянки пришлось бы выдавать в тройной порции спиртное. Трезвым на такой этажерке с расчалками не полетишь. Вы действительно отчаянный народ. Разрешите пожать руку.
Больше разговоров о женской слабости не возникало. Мужчины, не отдыхая, учили нас находить переправы и укрепленные позиции противника, а мы старались быть, прилежными ученицами, постигали, как надо вырываться из зенитного огня и из цепких лучей прожекторов.
Когда девочки несколько освоились с фронтовой обстановкой, присланных офицеров отозвали. Теперь мы обходимся без мужчин, все делаем сами и ждем боевого приказа.
19 июня.Вот, наконец, получен приказ. Первой летала на ночную бомбежку Евдоша Большая. После нее - командиры эскадрилий. Лишь на третью ночь задание получили и мы с Юленькой. Нам надо было слетать на территорию, занятую противником, найти разрушенную шахту и поджечь немецкую автобазу, расположенную по соседству.
Еще засветло мы изучили район по карте, затем вместе с техниками проверили мотор, бензобаки, расчалки, рули, приборы.
Действие замков мы испытали до подвески бомб, но на этом не успокоились, а остались наблюдать, как вооруженны будут закреплять под крыльями "фугаски" и "зажигалки".
В назначенный час я вывела самолет на старт и, получив разрешение на вылет, со всеми предосторожностями покатила вперед, оторвалась от земли и, развернувшись, легла на заданный курс.
Тьма еще не опустилась на землю, - на западе, захватив край неба, боролся с надвигавшейся мглой пурпурный свет заката. Мало-помалу, меняя оттенки, полоса угасающего света сузилась, стала походить на щель и внезапно погасла.
Я рассталась с видимыми ориентирами и, погруженная в ночную тьму, повела самолет вслепую.
Воздух, как вода в море, неспокоен. С бомбовой нагрузкой ты острей ощущаешь его колебания, течения и провалы.
Минут через десять внизу замелькали огни. Сверху показалось, что там, в извилистой линии окопов, тайно курит не менее роты солдат. Цигарки то разгорались, то гасли.
"Фронт, - поняла я. - Стреляют из пушек".
Надо подняться выше, сейчас вспыхнут прожекторы. Каждая пуля опасна, у нас на "ПО-2" нет даже тонкой брони.
Мы предельно насторожены. Но вокруг не видно разрывов, и прожекторы не загораются. Нас либо не видят, либо не хотят обстреливать. Чудеса!
Минут через пятнадцать в тихом тылу противника мы начинаем кое-что различать на земле: тускло блеснувшее озеро, печные трубы выгоревшего поселка, полуразрушенную вышку шахты…
Где-то здесь, правей, у длинного каменного склада, должна быть автобаза с замаскированными бензобаками.
Сбавив газ, я делаю полукруг, а Юленька, перегнувшись через борт, вглядывается во мглу.
Внизу что-то вспыхнуло - не то фара, не то фонарь. Огонь светился не более десяти секунд, но Юленька успела разглядеть всё, что ей было нужно.
- Здесь, - тронув меня за плечо, сказала она. - Заходи на цель со стороны вышки. За складом штук тридцать машин. Стоят рядами.
Я завершаю круг и, выйдя на цель, устремляюсь вниз, как на салазках. Ветер свистит в расчалках. Юленька наготове. Вот самолет дрогнул, освободясь от груза, и потерял равновесие. Я даю газ и, выровняв машину, набираю высоту.
Снизу донесся гул разрывов. Степь озарилась отсветом. Длинные тени заметались по ней и пропали.
- Есть! - радостно сообщила Юля. - Попали!
Я оглянулась и увидела растекающееся бурное пламя. Видимо, горел бензин. "Так вам и надо! - подумала я. - Теперь будете получать и мои гостинцы".
22 июня. Оказывается, испытывая и щадя нас, начальство из дивизии выбирало для женского полка не очень значительные объекты противника, почти не оберегаемые зенитным огнем. Не чувствуя опасности во время бомбежек, мы стали дерзко, а порой лихачески нападать на противника. Планируя над ним, бомбы сбрасывали с малой высоты. И вот за это вчера поплатились: с боевого задания не вернулись Люба и Вера.
Мы напрасно ждали их до утра. Они уже никогда не вернутся: сгорели в воздухе. Сегодня настроение ужасное. Но мы не испугались, нет. На опасный объект, над которым были сбиты наши подруги, полетят четыре самолета. Мы смешаем с землей зенитки и прожекторы противника.