* * *
Ян проснулся от острого луча электрического фонарика, ударившего в глаза.
- Янчик, дорогой! Как ты здесь очутился? - смеясь спрашивала Зося. - Я думала, пьянчуга какой-то прилег. Оказывается, ты! Почему не разыскал меня? Я бы устроила гораздо удобней. У нас пустуют койки.
Ширвис, одурманенный сном, не мог понять, где он находится и почему так беседа Зося. Он поднялся и, намереваясь поведать о своем горе, порывисто сжал ее руку у локтя. А Зосе показалось, что Ян хочет поцеловать ее. Она отстранилась и сказала:
- Ни-ни! На виду у всех нельзя, здесь строгие порядки. Ты и так, наверное, скомпрометировал наше общежитие. Проходи в дом.
Отперев дверь, она подтолкнула Яна в небольшие сени и, войдя за ним, дважды повернула ключ в замке.
- Теперь мы одни! - весело сообщила Зося. - На наше счастье, никого сегодня в общежитии не будет.
Схватив Яна за руку, она провела его через небольшую прихожую в комнату. Когда щелкнул выключатель и под потолком вспыхнула электрическая лампочка, Ян увидел три койки, заправленные по-солдатски, две тумбочки, покрытые белыми салфетками, зеркало без рамы и окно, завешенное черной глянцевитой бумагой.
Зося была в синем берете, в черной морской шинели с серебряными пуговицами и такими же нашивками на рукавах. Она почти не изменилась, только, может быть, чуть похудела.
- Сними реглан, - предложила она. - И будь хоть раз добрым гостем.
Сняв шинель, Зося протянула ее Яну так, что их руки столкнулись. Он сжал на секунду ее прохладные, холеные пальцы, и в это мгновение ему показалось, что в глубине ее потемневших глаз пронеслись бессвязные и нежные слова, которых никто из них до сих пор не осмеливался произнести вслух.
"О Кирилле пока ничего не скажу", - решил он, вешая Зосину шинель на крюк вешалки. Ему не хотелось печальной вестью нарушать радость встречи.
- Мы сейчас с тобой поужинаем, - сказала Зося. - У меня есть немного спирту, зеленый лук, консервы… с хлебом только плохо. Но у Лиды, кажется, припасены сухари.
- Не беспокойся, у меня с собой сухой и весь доппаек. Выгружай! - Ян передал знакомый ей спортивный чемоданчик.
Выкладывая на стол печенье, масло, копченую грудинку, булку и шоколад, Зося заметила, что Ян невесел.
- Что с тобой стряслось?
- Ничего.
- Неправда, тебя что-то гнетет. Меня не обманешь, говори.
- Беда не со мной. С полета вчера не вернулся Кирюшка. Я его искал и… теперь не знаю, как об этом сообщить Ирине.
Зосе показалось, что его глаза странно блеснули. Вот новость, Ян плачет! Ей захотелось утешить парня. Подойдя к нему, Зося нежно пробела рукой по его лицу и, как бы жалуясь, сказала:
- А я уже утеряла способность приходить в отчаяние от недобрых вестей. В Ленинграде погибли и бабушка и мама…
Она вдруг уткнулась лицом ему в грудь и, так постояв некоторое время, сказала:
- Извини… я… я сейчас перестану.
Вскоре она подняла голову и виновато улыбнулась:
- Видишь, уже не плачу.
Нос ее покраснел, но слезы не уродовали Зосю, наоборот - смягчили черты ее лица. Она как бы стала добрей и проще.
"Мне никогда ее не понять, никогда!" - подумал Ян и вслух предложил:
- Выпьем за твоих… за Кирилла. И о гибели - больше ни слова!
- Идет, - согласилась она.
Чокнувшись, они выпили по большому глотку разбавленного спирта.
Закусив сыром, Зося опять подняла кружку и сказала:
- А сейчас - все до конца… за то, чтобы сегодня мы были откровенны и не ссорились.
Ей действительно хотелось вспомнить все приятное, что было у них в такое далекое теперь довоенное время, и забыть нелепые ссоры.
- Давай говорить правду, которая в огне не горит и в море, не тонет, - предложила она.
- Бывает, и ложь обладает такими же свойствами, - заметил Ян. - Но я не против.
Вновь чокнулись. Зося, заметно охмелев, вдруг спросила:
- Ты злишься на меня, да?
- Нет, - качнул он головой. - Я, Зосенька, не злопамятный. К чему это? Да и неизвестно, кто из нас больше виноват.
- Известно. Я виновата. Была дурой, думала, что счастье - в безмятежном и обеспеченном существовании. А оно тошнотворно, это существование! Нельзя жить с нелюбимым человеком, каким бы он ни был хорошим. Одно раздражение и скука… страшная, пресная скука! Почему ты не сказал мне в день свадьбы: "Не смей, уходи от Бориса". Я бы послушалась. И там, в лесу… помнишь, когда вечером пришла я в охотничий домик? Будь ты чуть ласковей, я бы осталась у тебя. Но мы не понимали друг друга.
- Что у тебя было с Гарибаном?
- Не требуй объяснений. Хорошо?
Да, да, все, что было прежде, теперь не имеет никакого значения.
- Ты полагаешь, со мной было бы лучше? - спросил Ян. - Дело в том, что я не всегда знаю, как надо жить. И всякий раз почему-то думается: это еще не то! А где же "то"?
- Люди чаще всего живут не умом, а интуицией, сердцем. Для чувств безразлично, кто прав, - продолжала Зося свое. - Я люблю тебя без всяких умных обоснований… и давно.
- Твои поступки и симпатии невозможно предусмотреть. Но я не раз корил себя за то, что был груб и неуступчив с тобой.
- Янчик, милый, наконец-то сознался! - обрадовалась она. - Не надо стыдиться своих чувств. Давай развяжем скудные запасы нашей доброты. Ну, хоть на сегодня… для нас самих! Нам предстоит многое пережить. Лучше это делать не в одиночку.
* * *
Зося лежала с открытыми глазами. Внутри у нее разрасталось ощущение огромного счастья.
- Сегодня сделано открытие, - вдруг заговорила она как бы сама с собой. - Теперь с уверенностью могу сказать: да, я всегда ждала тебя. Подобного со мной еще не было…
Ян молчал. С ним тоже ничего похожего прежде не происходило, но он не радовался. Было такое ощущение, что его победили недозволенным приемом. Без Зоси теперь ему жизнь не в жизнь. Как же с Борисом? Толстяк честно выполняет товарищеский долг: он заботится о матери Ширвиса. Но ведь не Ян у него, а он у Яна отбил Зосю и женился! Впрочем, не преждевременная ли это тревога? Она еще увидит, что Ян не золото, и вернется к Борису.
- Все-таки странное существо человек, - словно разгадав его мысли, продолжала Зося. - Оказывается, самые лучшие, покладистые и заботливые поклонники не могут заменить одного насмешливого и, в сущности, не очень доброго человека.
- Это ты обо мне? - спросил Ян.
- Но я ведь такая же. У нас сходные характеры. К тому же любовь, говорят, творит чудеса; мы можем стать добрей.
- Помолчи.
Она умолкла.
* * *
Ширвис вернулся в полк через сутки. Интендант, увидев его, шутливо запротестовал:
- Это никуда не годится. Сухой паек выдан на три дня? Три дня и пропадай где хочешь. К нашей столовой не пристраивайся.
- Ничего, прокормите. Я ведь воевать буду, а не продовольственные аттестаты подписывать.
"По-старому остер, значит хандра прошла, одна лишь злость осталась", - определил капитан Шворобей.
- Когда прикажете заступить на дежурство? - спросил у него Ширвис.
- Завтра. Будете вместо Кочеванова моим заместителем. Только прошу учесть: люди не любят, когда на них кричат и злятся.
- Есть! Хорошим советам внемлю. А Шубник у нас почему не воюет? Не пора ли ему проветриться? А то хорошие люди гибнут, а такие, как он, безопасной жизни ищут.
- А вы возьмите его в свою группу на боевое воспитание, - предложил комэск.
- Не откажусь, - сказал Ян. - Мне образцово-показательные летчики нужны.
Капитан Шворобей в тот же день вызвал к себе Шубника и, сообщив ему, что тот зачислен во вторую группу, добавил:
- Покажете себя в бою, - получите самостоятельную группу. А сейчас временно будете летать под командованием лейтенанта Ширвиса.
- Я бы хотел с вами, - попросил Шубник.
- Ничего не могу сделать, - сухо ответил комэск. - У нас пары слетались, их нельзя разбивать.
- Но у меня неважные отношения с Ширвисом.
- С этим мы не можем считаться. Постарайтесь наладить.
- Я критиковал его…
- Прекрасно. Товарищеская критика полезна, если она в рамках устава. Ширвис человек не мелочный, он перешагнет через пустяковые недоразумения.
Видно было, что капитан не отменит своего решения, оставалось одно - выполнить приказ. "Худо мне будет, - подумал Шубник. - Ширвис злее всех".
Глава четырнадцатая
Ирина кляла себя за то, что согласилась уехать из Ленинграда. Живя в уральской глуши, она, тоскуя, писала в дневнике:
"Кругом сосны, обомшелые камни, родниковые ручьи и прозрачно-чистый воздух, а мне плохо.
Здесь, у подножья небольшой горы, будет выстроен завод и здания для исследовательских институтов. Пока существуют только небольшое селение у речки и барачный город в лесу.
Валин весь день занят. Он превратился в строителя и приемщика грузов, поступающих из Ленинграда и других городов.
- Если удастся всю технику эвакуировать, - говорит Борис, - мы выиграем войну.
Я все еще без дела, потому что сейчас нужны только грузчики, монтажники, плотники, каменщики и бетонщики.
Живем тесно. Борису, как начальнику, дали отдельную комнату, но мы - Бетти Ояровна, бабка Маша, я и ребятишки - вытеснили из нее хозяина. Борис сюда забегает лишь за тем, чтобы отдать дополнительный паек и захватить смену чистого белья. Спит он на столе в конторе.
Каждое утро мы просыпаемся, когда на улице еще темень, и с надеждой ждем первых известий по радио. Неужели прошедшая ночь не принесла нашим войскам успехов? Но в сводках Совинформбюро пока одни огорчения. Сегодня наши войска покинули Киев.