Сердце у него колотилось, дышать было трудно. Пот заливал глаза. Ян сделал два круга над озерами, надеясь увидеть живого, машущего руками Кирилла, но глаза натыкались на обломки сбитых либо догоравших на земле самолетов. В буро-коричневом мелколесье, тронутом осенью, тягучей кисеей стлался чад войны.
Вернувшись на аэродром, Ян ничего не сказал подлежавшему к самолету Сереже Большому. Хмурый, он выбрался из кабины, прошел к дальней кромке летного поля и там стал ходить вперед и назад. Ходил он долго. Батальонный комиссар забеспокоился.
- Может, подослать к нему кого? - спросил он у Чубанова. - Сколько можно так ходить?
Майор тоже был сумрачен. Он любил лейтенанта Кочеванова и понимал Ширвиса.
- Не надо его трогать, - сказал Чубанов. - Иногда все сочувствующие и уговаривающие только раздражают. Ему лучше побыть одному.
Глава двенадцатая
Вынырнув, Кочеванов отдышался и поплыл к близкому берегу, поросшему камышами и кустарниками.
Намокшая одежда мешала, тянула вниз… Выбиваясь из сил, погружая лицо в воду, Кирилл медленно продвигался вперед.
Когда до камышей осталось не более десяти метров, Кочеванов вдруг увидел в кустах гитлеровца. Тот, размахивая пистолетом, что-то кричал ему. Поворачивать назад было поздно, да и не хватило бы сил переплыть на другой берег. Кирилл сделал вид, что не слышит и не замечает стоявшего на берегу, несколько изменил направление и достиг камышей. Там, коснувшись грунта руками, он поднялся, тяжело волоча ноги, выбрался на пологий берег и свалился у большого валуна.
Наступило какое-то странное забытье: Кирилл слышал, как, грохоча и завывая, носились вверху самолеты, и в то же время не мог распоряжаться собой. У него не было сил поднять голову, пошевелить рукой.
Сознание, кроме шума воздушного боя, воспринимало еще какой-то ноющий звук, вызывавший щемящее чувство наступившей беды.
"В плен живым не дамся, - думал Кирилл. - Но как дотянусь до пистолета? Пальцы совсем не слушаются".
Немец, словно проникнув в его мысли, грузно сел на ноги Кириллу, двумя рывками загнул его отяжелевшие руки за спину и начал связывать чем-то жестким.
"Надо сбросить фрица!" Кирилл попробовал подняться на колени, но от удара по голове ткнулся лицом в песок… земля под ним заколыхалась и поплыла во мглу…
Кочеванова пробудил горячий вихрь, дохнувший в лицо. Первые секунды Кирилл не понимал: что случилось? Почему он лежит здесь? Но, увидев рядом настороженное и вытянутое лицо немца, прижимавшегося к валуну, мгновенно все вспомнил.
"Наверное, наш самолет пролетел, - догадался он. - Как же дать знать о себе? Сверху нас обоих не видно, мы скрыты тенью валуна".
Он попытался выкатиться на открытое место, но немец задержал его и погрозил пальцем.
Некоторое время они оба вслушивались в гудение удалявшихся самолетов. Когда шум моторов стих, гитлеровец вытащил из кармана немецко-русский разговорник, хмуря лоб, принялся листать его. Глаза у него были водянисто-голубые, ресницы светлые, а кожа на лице и шее - розово-белая, какая бывает у рыжих. Найдя нужные фразы, он сказал:
- Сдавайтесь… плен… прекращайт сопротивление.
Кирилл почувствовал холод мокрой одежды. Его трясло, болела голова.
- Развяжи руки, - сказал он. - Мне нужно высушить одежду.
Немец его не понимал. Он листал книжицу и не находил похожих по звучанию фраз.
- Хенде либерте, - соединив немецкое слово с французским, пытался объяснить Кирилл. - Фрост, - добавил он, вспомнив, что так на уроках немецкого языка звучало слово "стужа". - Я промок. - При этом он показал, как у него дрожит от холода челюсть.
Немец, видимо, понял его, потому что вытащил плоскую флягу, обшитую шинельным сукном, и дал из нее глотнуть.
Это был почти неразведенный спирт. От него перехватило дыхание, и тут же приятная теплота разлилась по всему телу, унимая дрожь.
Кирилл повернулся к гитлеровцу спиной, чтобы тот до конца выполнил его просьбу. Но гитлеровец замотал головой, - нейн, только глупец это сделает. Зачем ему рисковать головой? Они же враги. Он готов еще дать глоток спирту. И пора уходить отсюда.
Немец вытащил из планшета карту и карандашом показал, что ему нужно попасть в расположение своих войск. Он был уверен, что русский летчик хорошо знает местность и будет у него проводником.
Кирилл еще раз повернулся спиной и повторил:
- Хенде либерте!
Немец вытащил пистолет и, ткнув им в спину Кочеванова, сердито скомандовал:
- Лос… Лос!
Кирилл не подчинялся. Он уселся на землю и показал свои ноги, с которых сползли мокрые носки. Это гитлеровца озадачило. Без обуви русский, конечно, не выведет его из дикой тундры. Как же быть?
- О! - воскликнул немец после некоторого раздумья и жестами показал, что сейчас все будет устроено.
Связав поясным ремнем ноги Кирилла, он что-то буркнул и ушел вдоль озера.
Кирилл мучительно думал: "Если не поведу его - пристрелит. Зачем немцу обуза? Лучше сделать вид, что подчиняюсь, и уловить момент, когда можно будет пристукнуть или разоружить. У него, видно, и мой "ТТ". Что у меня с головой: рана, ушиб? Если рана - плохо дело. Надо обязательно обсохнуть. Куда он пошел? Нет ли там другого фрица? С двумя трудней будет справиться…"
Вдали послышался выстрел, за ним - другой. Минут через пятнадцать гитлеровец вернулся. В одной руке у него был ранец с аварийным пайком, в другой - пара поношенных сапог, похожих на бурки: головка кожаная, голенища войлочные.
Сев перед Кириллом на корточки, он развязал ремень на его ногах, брезгливо сдернул со ступней мокрые, выпачканные в тине носки и начал натягивать на правую ногу пленного сапог. Сапог не лез, нога застревала в голенище.
- Ноги сырые, разбухли, - сказал Кирилл. - Нужно портянки.
Немец не понимал его. Приложив подошву сапога к ступне Кирилла, он убедился, что обувь подходит, она даже больше нужного размера, но все его попытки натянуть сапоги на разбухшие ноги пленного ни к чему не привели.
Вспотев от усилий, гитлеровец в досаде уселся рядом и закурил. Он раздумывал, как быть дальше. Кирилл подсказал ему:
- Хенде либерте.
Гитлеровец вскинул настороженно глаза: "Не хитришь ли ты, русский?"
Все же иного выхода у него не было, - руки следовало развязать, иначе проводник свалится на полпути. Как тогда выберешься из этой глуши? Решившись, гитлеровец вновь вытащил пистолет и жестами дал понять: если пленник позволит себе хоть одно лишнее движение - получит в лоб пулю.
- Тотен… убиваль, - пояснил он.
- Не грозись, - ответил Кирилл, - знаю, чего от тебя ждать. Будь спокоен. Битте.
Видя, что пленник выражает покорность, немец повернул его к себе спиной и долго возился с путами, уже впившимися в распухшие руки. Наконец, он отскочил в сторону и предупреждающе поднял пистолет.
Кирилл почувствовал, как свалились путы, но руки у него оставались согнутыми, сами они не разгибались. Нужно было сильно встряхнуться, только после этого кисти опустились и пальцы коснулись земли. Они так онемели, что почти ничего не ощущали.
Кирилл с трудом уложил левую руку на колено и ладонью правой начал растирать синеватые скрюченные пальцы. Немец, продолжая стоять в стороне, настороженно наблюдал за ним.
Пальцы постепенно выпрямлялись, и вскоре Кирилл ощутил покалывание. Он потрогал голову, нащупал шишку. "Видно, рукояткой пистолета ударил, - подумал он. - А фриц не из храбрых, и лицо безвольное. Попробую выжать воду. Что он мне сделает? Ему нужен спутник".
Немец, видя, что русский начал раздеваться, замахал руками, но тот не слушал его и упрямо продолжал свое дело: сбросив с себя все, начал выжимать воду из майки, йотом из трусов, гимнастерки, брюк, меховой безрукавки…
Развесив одежду на кустах, Кирилл собрал засохшие стебли камыша, валявшиеся сучки, обломки полусгнивших коряг и жестом показал немцу, что ему нужны спички. Это вдруг взбесило гитлеровца. Решив, что русский дымом костра хочет привлечь внимание своей авиации, он ногами посбрасывал с кустов одежду и, злобно оскалясь, велел одеваться.
"Больше испытывать терпение фрица нельзя, еще сдуру выстрелит", - рассудил Кирилл.
Он надел влажную, похолодевшую на ветру одежду, с трудом натянул на ноги сапоги и сказал:
- Марш… пошли.
Немец, приказав надеть ранец, пропустил пленного вперед и зашагал сзади, держа пистолет в руке.
Они прошли вдоль озера и вскоре остановились у ручья, впадавшего в него. Здесь от намытого песка образовалась ровная площадка, поросшая мелким кустарником. Метрах в тридцати виднелся поломанный немецкий самолет. Он лежал с задранным хвостом, уткнувшись винтом в грязь.
"Скапотировал… вынужденная посадка, - определил Кирилл. - Это, конечно, один из тех, что мы подбили".
Когда они подошли к месту аварии, Кирилл заметил лежавшего на земле летчика с разбитым лицом. Он был без реглана и разут.
"Вот чьи сапоги на мне, - понял Кирилл. - Летчик, наверное, был тяжело ранен, его двумя выстрелами прикончил этот рыжий. Значит, я попал в руки довольно подлой скотины. Он и меня пристукнул бы, но ему, видно, хочется прослыть героем: привести на свой аэродром пленного офицера".
Гитлеровец, усадив Кирилла на замшелый камень, велел поднять руки на голову и, пригрозив пистолетом, пошел к самолету. Он почти ежесекундно оглядывался, проверяя, не изменил ли пленник положение. Кирилл не шевелился. С равнодушным видом следил он за гитлеровцем и обдумывал, как ему обезвредить этого осторожного ефрейтора.
Гитлеровец вытащил из самолета ранцы с парашютами и два спальных мешка. Вытряхнув из ранцев шелковые полотнища, он стал обрезать стропы.