Об этом происшествии батальонный комиссар узнал перед ужином. Он немедля вызвал к себе Кочеванова и, когда тот появился, не без осуждения спросил:
- Что же ты, герой, натворил? Я ведь на тебя рассчитывал.
Кочеванов молчал.
По его лицу было видно, как он утомился за день. От усталости покраснели веки, погасли живые искорки в глазах. Перед комиссаром стоял немало переживший человек, который ежедневно встречался со смертью лицом к лицу. Такого действительно неловко было "воспитывать", как школьника.
Пригласив сесть, Виткалов изменил тон, заговорил с Кочевановым по-дружески:
- Ты ведь бывший работник райкома комсомола, я вправе ждать от тебя помощи. А ты черт-те что позволяешь себе! Полез в драку. И где?.. На действующем военном аэродроме… после гибели командира! Ни в какие ворота не лезет!
- Вас неточно информировали: драки не было, - возразил Кочеванов. - Ее пытался разыграть образцово-показательный Шубник, но его вовремя удержали. Мы не ссорились. Дело гораздо серьезней. Хотите знать правду?
- Для этого я тебя и вызвал.
Кирилл стал рассказывать о своих догадках, связанных с гибелью сержантов и капитана Лобысевича. Виткалов был убежден, что лейтенант не кривя душой делится с ним своими невеселыми мыслями, но ему не хотелось подозревать отличника в преднамеренной подлости. "Видно, неприязнь толкает Кочеванова искать в Шубнике только плохое, - думал он. - Ей нельзя довериться. Неприязнь - плохой судья".
- Скажи честно, - перебил он Кирилла, - если бы тебе в лицо сказали этакое, ты не кинулся бы с кулаками?
- Кинулся бы.
- То-то, друг! Прежде чем обвинять, подумай: "А есть ли у меня веские доказательства?" Интуиция и догадки приводят к ошибкам. О вашей схватке на аэродроме уже известно и командиру полка. Взыскания не избежать.
- Видите ли, меня ежедневно поджидает такое взыскание, против которого все остальные - ничто. Я не боюсь их. Это была не драка, уверяю вас.
- Верю и постараюсь уладить, - пообещал Виткалов. - Ступай ужинай, а я еще поговорю с Шубником. Думаю, он не из тех людей, которых следует презирать.
Но с Шубником откровенного разговора не получилось. Он держался настороженно, словно сидел перед следователем.
- Кочеванов озлоблен. Он мне завидует, - коротко отвечал лейтенант.
- Чему? Вы больше, чем он, сбили самолетов?
- Нет, завидует моей репутации.
- Репутация истребителя - сбитые самолеты противника. Не так ли?
- Этого недостаточно. Есть еще политико-моральные факторы. Кочеванов с Ширвисом ведут себя возмутительно, а тех, кто им не подражает, зовут трусами. У меня никогда не было взысканий - одни благодарности…
"Кого он мне напоминает? - слушая Шубника, напрягал мозг батальонный комиссар. - Видимо, Шурика Смирновского… гладенького, смазливого, всегда причесанного мальчика из седьмого "В", испорченного чрезмерным воспитанием. Да, да, как ни странно".
Виткалов с недоверием относился к идеалу некоторых воспитателей - приятным мальчикам и девочкам, казалось не требующим педагогических забот. Его больше привлекали задиры, непоседы и даже лентяи. Из этих неуравновешенных ребят после больших усилий можно было вылепить порядочных людей, а из прилизанных шуриков, привыкших ходить в отличниках, чаще всего получались черствые негодяи. Они заботили директора больше, чем сорванцы.
Выделенные из массы шурики смирновские, которым говорили: "умница… исключительный ребенок", - и от которых требовали учиться только на "отлично", сами начинали воображать, что они исключительные личности, что звание "отличник" присвоено им пожизненно, И если вдруг преподаватель выставлял им плохую отметку или посредственную - одни шурики проливали слезы, а другие, обнаглев, бежали жаловаться, добиваясь отмены справедливой оценки. И часто взрослые папы, мамы, воспитатели и даже представители районо пасовали перед ними, начинали уговаривать преподавателя: "Нельзя такому ученику портить средний балл! Кто же тогда будет отличником? Надо подумать и о репутации класса, школы". А маленький наглец, добившись своего, с чувством превосходства поглядывал на справедливого преподавателя и был уверен, что все, кто не заботится о его хороших отметках, будут посрамлены.
Шубник тоже твердит о незапятнанной репутации: "Кочеванов и Ширвис ведь на дурном счету, как можно им верить?" Этот смазливый лейтенант, видимо, привык ходить в отличниках и хотел бы на войне получать ордена и повышения только потому, что нельзя же без них обходиться образцово-показательному летчику. Но способен ли такой на подлость в бою? Не заблуждаются ли его товарищи?
У храброго Кочеванова и отчаянного Ширвиса еще не выветрилось мальчишество, а этот умеет себя держать. Он приятен. Так кто из них Лучше? Кого бы ты, батальонный комиссар, показал, если бы вдруг нагрянула инспекция, проверяющая политико-моральное состояние? Шубника, конечно! С его внешностью, опрятным видом, умением отвечать бойко и правильно создалось бы впечатление об отличной выучке, и все прошло бы гладко. А с кем бы ты, Виткалов, отправился в тыл к противнику на разведку? Не раздумывая, конечно, взял бы Кочеванова или Ширвиса, потому что знаешь: в беде они не покинут товарища и будут драться за него с остервенением, не щадя себя.
Что же на войне делать с шубниками? Надо искать подход к ним.
- …Кочеванов по злобе наговаривал, - продолжал твердить Шубник. - Все знают: я больше их уважал и любил Лобысевича. Тот не зря меня выделял и сделал командиром первого звена. Если бы я видел, что он в трудном положении, - обязательно прикрыл бы.
- Я вам верю, - успокоил его Виткалов. - Только не считайте себя самым порядочным и непогрешимым. Покажите на деле, как умеют драться отличники. Это лучший ответ сплетникам, они все будут посрамлены.
- Есть, товарищ батальонный комиссар!
Глава одиннадцатая
Капитана Лобысевича нашли на четвертый день. Даже тяжело раненный, он остался верен себе: беспокоясь за целость машины, сумел произвести нелегкую вынужденную посадку на болото. Вывалясь из кабины, Лобысевич, волоча за собой парашютный ранец, дополз до сухого места, и там, уткнувшись лицом в сухой мох, умер.
Его похоронили со всеми почестями: говорили речи, дали три залпа из винтовок в воздух. Особенно горевали его старые сослуживцы - инженеры и интенданты.
- Жалко Никанора Васильевича, - говорили они. - Настоящим хозяином был. При нем наш брат мог не беспокоиться.
Командиром эскадрильи стал капитан Шворобей. Это воодушевило молодежь. Война испытывала людей на духовную прочность. Новый комэск выдержал экзамен: со всеми он был ровен, никогда не срывался на крик, был справедливым, а главное - никто его не видел унывающим. Капитан даже в трудные дни сохранял чувство юмора. Веселая шутка стала его верной спутницей.
Капитан Шворобей был невысоким, сухощавым крепышом с легкой походкой и удивительной точностью движений: садился в самолет в два приема и управлял машиной твердой, уверенной рукой. Ведомые всегда понимали его.
В заместители себе новый комэск взял лейтенанта Кочеванова. Это вызвало недовольство Шубника и шутливое огорчение Ширвиса:
- Теперь тебя понесло в большое начальство. Оторвешься и зазнаешься.
- Боюсь, что в этом ты больше преуспеешь: за последнее время я стал замечать в тебе зачатки мудрости больших военачальников. Выдержки, жаль, не хватает.
- Ну вот, стоило чуть выдвинуться, и он уже о выдержке заговорил. Все ясно, товарищ Кочеванов, вопросов больше нет.
Шубник, как бы идя на примирение, при всех подошел поздравить Кирилла и с вызовом сказал:
- Надеюсь, новое выдвижение сделает, тебя справедливым. Наша ссора не отразится на служебных отношениях?
- С тем условием, что так называемая "ссора" не будет для тебя прикрытием, - ответил Кочеванов.
- Во-во, я предвижу: мне придется подавать рапорт о переводе в другую эскадрилью.
Кирилл не стал разубеждать его и лишь заметил:
- Вряд ли это будет выходом. Не проще ли изменить свое поведение в бою и не думать, что у других шкура дешевле.
Поредевшую группу Шубника требовалось пополнить, но никто добровольно не хотел идти к нему. Молодые летчики не желали летать с лейтенантом, который непонятным образом выходил из боев без царапины. Все, кого намечали перевести к Шубнику, были встревожены. С таким настроением молодых пилотов нельзя было пускать в воздух. Новому комэску пришлось на время взять Шубника на штабную работу, а Хрусталева и Коваля назначить командирами звеньев.