* * *
Старый Ширвис, прослушав у радиоприемника последние спортивные известия, встревожился:
"Почему Ян опять не участвовал? Не случилось ли чего с ним?"
Он позвонил своему приятелю - начальнику Морского порта - и, объяснив, какая мысль тревожит, спросил: нельзя ли связаться с Осло по радио?
- Устрою, - ответил тот. - В порту Осло наш теплоход. Кого вызвать?
- Моего Яна или их руководителя - Владимира Николаевича Сомова.
- Есть, вызову. Приезжай.
Ширвис потребовал машину и поехал на радиостанцию Морского порта. Зная, что ждать придется долго, он отпустил шофера домой.
Ждать действительно пришлось часа два. Наконец ему сказали, что у микрофона Сомов.
- Володя, это ты? - недоверчиво спросил Эдуард Робертович, а узнав голос старого друга, обрадовался - Здравствуй, дорогой! Поздравляю с победой. Прости, что потревожил. Мать и я волнуемся. Что с Яном? Почему ничего не слышно о нем? Не заболел ли?
- Нет, Эдуард, медики ему не нужны. Но порадовать тебя не могу… он ведет себя хуже, чем я предполагал, - ответил Сомов, и даже сквозь треск в эфире чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и раздражение. - Был не в форме, пришлось заменить.
- Алло! Что такое? Почему? - встревожась, допытывался Ширвис.
- По радио не скажешь. Были серьезные причины. Он дважды пропадал и возвращался в непотребном виде.
- Не может быть, Володя, он никогда этим не грешил.
- К сожалению, я сам в этом убедился.
- Позови его немедленно к микрофону! - потребовал старый Ширвис.
- Я бы позвал, но его сейчас нет в гостинице. Ян исчез после матча. Ребята искали всюду и не нашли. Он якшается с какими-то неизвестными нам людьми.
- Как ты мог допустить? Я так надеялся на тебя.
- Не укоряй, я ведь предупреждал. Поблагодари за все Гарибана.
- Что же ты предпримешь? - допытывался уже упавшим голосом Эдуард Робертович. - Даю тебе все отцовские права. Поступай, как мог бы поступить я.
- Не волнуйся, сделаю все возможное. Бетти пока ничего не говори.
- Хорошо, Володя. Разыщи Яна сегодня же и скажи, что я в ярости. До встречи!
Закончив разговор, Ширвис почувствовал, как заныло у него сердце. Боясь упасть, он сел на скамейку и стал вспоминать все, что сказал Сомов. Но это не принесло успокоения.
"Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! - возмущался Эдуард Робертович. - Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, - размышлял он, - куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?" Но другой голос, внутренний, издевался над ним: "Как же! Тебе немедля дадут отпуск и визу. Ты воспитал чудесного сына! Поезжай, обними его на радостях".
Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?
Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.
Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.
На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.
А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.
Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.
Девушка спросонья ничего не понимала:
- Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?
Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.
Ирина слушала его с закрытыми глазами. Сон одолевал ее. Она силилась понять невнятный голос старика, но у нее ничего не получалось: доносились лишь обрывки фраз.
- Вы позвоните утром, сейчас я всё перепутаю, - попросила она. - И, пожалуйста, не волнуйтесь, вам вредно.
Ширвис опомнился: "Зачем я тревожу ее, пусть спит спокойно". Попросив прощения за нелепый разговор, он дал отбой и вышел.
Часы показывали второй час ночи.
"Куда же поехать? Домой - бессмысленно; Бетти сразу поймет, да и не уснешь. Может, к Гарибану? Ну конечно! Почему этот боров безмятежно спит? Пусть он мне расскажет, какие у них были разговоры и кто в Осло совращает Яна".
Он опять зашел в кабину, позвонил на квартиру к Гарибану и, услышав женский, голос, потребовал:
- Позовите к телефону Евгения Рудольфовича.
В трубку некоторое время доносились шуршание и шепот, словно на том конце провода мембрану прикрывали рукой и совещались. Потом вновь послышался тот же голос:
- Доктор спит, он так поздно не подходит к телефону. Что ему передать?
- Он не должен спать в такой день. Сейчас же разбудите и скажите: "Нужен по срочному делу Ширвису".
- Простите, я сейчас…
Это была Кальварская. Она пришла к Гарибану послушать репортаж из Осло. Его передавали по радио в первом часу ночи. Зося надеялась узнать хоть что-нибудь о Яне. Но о нем не сказали ни слова. И вдруг неожиданный звонок старого Ширвиса.
Гарибан нехотя взял переданную трубку:
- Эдуард Робертович? Чем могу служить?
- Мне нужен разговор с вами. Надеюсь, вы будете дома?
- Но сейчас ночь…
- Для наших дел не может быть ночи. Вы должны ждать меня, - настаивал Ширвис.
- Хорошо, заходите. Такова, видно судьба тренеров и врачей. Я вас жду.
Гарибан снял пенсне и, протирая стекла, стал размышлять: "Для чего я так поздно понадобился Эдуарду? Будет выпытывать или сам имеет вести оттуда? - Зря он не позвонит. Разговор лучше вести без свидетелей".
- Тебе, Зося, придется уйти, - сказал Евгений Рудольфович. - Неудобно, если в такой поздний час старик тебя застанет у меня.
- А вдруг что-нибудь новое?
- Всё равно. Позвонишь утром и узнаешь.
Выйдя на улицу, Зося всё же стала ждать старого Ширвиса, чтобы спросить: не знает ли он чего-нибудь о Яне?
Вскоре из соседнего переулка подкатило такси и остановилось под фонарем.
Из автомашины выбрался на панель высокий, немного горбившийся, седой человек. Вид у него был такой суровый, что Зося не решилась подойти и спряталась за ствол тополя.
Эдуард Робертович прошел в открытое парадное и стал медленно подниматься по лестнице. До четвертого этажа он добирался минут десять. Отдохнул, прислонясь к стене, и позвонил.
Дверь открыл сам Гарибан. Сверкая стеклами пенсне, он широким жестом пригласил гостя пройти и тут же не без тревоги подумал: "Стряслась какая-то беда. У него ужасный вид".
Ширвис был бледен, под глазами набухли синеватые мешки. Одышка не давала сказать ему слова. Спотыкаясь, он прошел за Гарибаном в кабинет и там тяжело опустился в кресло. Евгений Рудольфович сначала с укоризной смотрел на него, а потом по-профессиональному рассердился:
- Что вы делаете с собой? Разве можно так! На вас лица нет. Как отпустили родственники? Я сейчас же позвоню вашей жене.
- Не надо, - слабым голосом запротестовал Эдуард Робертович. - Она не знает, что я поехал к вам.
- Но это же легкомыслие. Вы могли свалиться на улице.
- Ничего, я не свалюсь… не беспокойтесь. Вы лучше скажите, кому передоверили Яна?
Гарибан, будто не слыша его, не торопясь отсчитал двадцать пять капель, налил из графина в стаканчик воды и, повернувшись, строго сказал:
- Выпейте ландышевых, они успокоят.
- Мне не надо успокаиваться. Я спрашиваю, кто виновник моего несчастья?
- Виноват один. Зовут его Владимиром Николаевичем. Вы же знаете сомовский характер! Нужно было ждать, что он отстранит Яна.
- Прежде я таких разговоров не слышал.
- Я всюду твердил: самодура Сомова нельзя посылать, он отравит жизнь молодежи, будет пакостить и вредить чужим ученикам.
- Вы это и Яну сказали? - перебил его Эдуард Робертович.
- Н-н… - замялся Гарибан. - Может, что-то такое говорил, не помню. У вас какие-нибудь новости?
- Да, очень хорошие новости! Он ведет себя как последний мерзавец. У вас, говорят, этому научился, бражничает там.
- У меня? - изумился Евгений Рудольфович. - Да я месяцами спиртного в рот не беру. Клевета, инсинуации Сомова! Наоборот, я учил Яна вести себя так, чтобы не давать повода.
Остро вглядевшись в глаза Гарибана, Ширвис уловил в них растерянность и тревогу.
- Лжете! - крикнул он, ударив кулаком по столу. - Я Володю как себя знаю… Мы из одного котелка…
Он сделал такое движение, точно хотел подняться, и вдруг схватился за грудь. Старому Ширвису показалось, что в этот момент в комнате с треском лопнула электрическая лампочка… Горячий и острый осколок ее застрял у него под лопаткой. Боль отдалась в левый локоть. Стало темно…
Эдуард Робертович хватал открытым ртом воздух, а в легкие, казалось, ничего не поступало. Внутри жгло. И точно издалека доносился настойчивый голос Гарибана:
- Выпейте.
Ощутив на губах холодное стекло, Ширвис сделал несколько судорожных глотков, и ему как будто стало легче.