Танцуя, она всем телом прильнула к нему и не могла удержаться, чтобы не шепнуть:
- Как ты его сегодня разделал! Молодец!
- Еще не так будет, - не без бахвальства ответил Ян.
Валин с завистью смотрел на танцующих. Он еще больше расстроился, заметив, как голова Зоей склонилась к плечу боксера.
А Ирина рассеянно рассматривала густую толпу гуляющих. И вот среди кепок, беретов и шляп она заметила коротко остриженную голову. Ну да, это его шея, плечи! Ирина схватила Валина за руку и хотела потащить за собой, но Борис не трогался с места.
- Подождем, неудобно, - просил он, боясь своим уходом обидеть Кальварскую.
- Ну, как хотите, я ухожу.
Ирина исчезла в потоке гуляющих.
Кирилл встретил в парке парней из шестой комнаты общежития фабзавуча. "Тихони" уже работали на заводе: один по пятому разряду, другой по шестому.
У них водились деньги. На Острова ребята приехали чуть навеселе, поэтому разговаривали не в меру громко и беспричинно смеялись.
Нагнав эту компанию, Ирина прошла вперед и, остановись в тени тополей на повороте, окликнула Кирилла.
Он узнал ее голос, попрощался с ребятами и быстро подошел к ней.
Ирина стояла, прижавшись спиной к стволу. Трепещущие тени листвы колыхались на ее лице. Кирилл заглянул ей в глаза и понял: она переживает его поражение.
- Ирка, Ирушка! - как бы с укором сказал он и прижал ее к себе.
Она всхлипнула и, обвив его шею руками, осторожно поцеловала его в припухшую, разбитую губу:
- Тебе больно?
- Нет, не волнуйся, пустяки. У меня, видно, был шок после этой парашютной истории. Понимаешь, все не так чувствовал, как обычно. А теперь, кажется, опять вхожу в норму.
- Но ты не будешь больше драться?
- Почему же? Жалкое зрелище было, да?
- Нет, мне просто не хочется, чтобы тебя изувечили. Ведь ужасно будет, если тебе выбьют зубы и расплющат нос. После бокса я сама как избитая.
- Ничего, завтра я уже буду прикрываться так, что не прорвется ни один кулак. Надо хоть на второе место выйти.
Они вместе пошли к дому, держась за руки. У ворот Ирина заставила Кирилла присесть и еще раз нежно поцеловала его распухшую губу.
- Чтобы она скорей зажила и могла улыбаться, - сказала девушка, стыдясь своей нежности.
Кирилл крепко сжал ей руку.
Глава одиннадцатая
Победу Ширвиса над Кочевановым Сомов переживал как собственное поражение. Бой был нелепым: непонятное начало и совсем бредовый последний раунд. Он правильно сделал, что выбросил на ринг полотенце. Кирилл был в шоке, бой следовало прервать. Но когда Кочеванов нарвался на точный удар? Почему так плохо защищался? Нет ли изъянов в тактике и тренировках?
Ширвис победил боксерской злостью и физическим превосходством. Может, все бьет эта грубая сила? Нет, Сомов не раз видел, как боксеров с мощной мускулатурой побеждали спортсмены менее сильные, но хорошо владевшие собой. Кирилл не трус. Это доказывает его увлечение парашютным спортом. Впрочем, и у Ширвиса не слабей воля к победе. Он привык первенствовать. Надо, видимо, сделать поправки в тактике на психологию противника.
Утром Сомов вызвал Кочеванова к себе и, узнав, что Кирилл скрыл свое недомогание после прыжка с парашютом, невероятно раскипятился:
- Ты инвалидом, что ли, хочешь стать? Перед серьезным матчем вздумал прыгать! Седых волос мне прибавил. Я всю ночь глаз не сомкнул. Нет, брат, видно, неважно я тебя воспитывал. Ну что ж, на ошибках учимся! Снимаю с соревнований. В таких делах не либеральничают. Пусть Гарибан радуется: в среднем весе не будет опасного соперника. Сами сдались - белый флаг выкинули.
Кирилл не оправдывался, - он был виноват в том, что подвел себя и дядю Володю. Прыжок следовало отложить.
Не разговаривая больше о боксе, они с Сомовым поехали на стадион. Там дядя Володя ушел на заседание судейской коллегии, а Кирилл отправился к товарищам.
Боксеры в тренировочных костюмах отдыхали в тени деревьев. Они очень удивились тому, что Кочеванов не будет больше драться. Кирилл наскоро выдумал причину своего отказа и, хмурясь, пошел смотреть, как плотники заново перетягивают канаты и укрепляют стяжки ринга. И вот здесь он по-настоящему ощутил горечь дисквалифицированного.
Через три часа трибуны заполнят зрители, боксеры забинтуют руки и наденут халаты, а он будет сидеть где-то в публике. А из-за чего? Из-за сомовского характера. К чертям! Надо пойти на судейскую коллегию и заявить свое несогласие с тренером. Что за самодурство!
Кирилл уже хотел направиться в кают-компанию, но в это время некстати появился Ян:
- Чего это ты вчера таким чертом из лодки выскочил? Тоже товарищ!
Кирилл недоумевающе смотрел на него, потом, поняв, о чем идет речь, сказал:
- Мне не до гуляний.
- Я тебе говорил: дерись в другом весе. Не послушался - пеняй на себя.
- Пеняю. Но вес тут ни при чем. Я проиграл потому, что прыгал с парашютом за два дня до соревнований.
- Не придумывай себе оправданий. Бокс есть бокс: побеждает сильнейший.
* * *
Вечером Ян нокаутировал противника во втором раунде. Зося снова ждала его у раздевалки.
- Где Ирина? Или вы уже поссорились? - как бы невзначай поинтересовался он.
- Не думали. А тебя она очень интересует?
- Не так чтобы очень, ну и не очень чтобы очень, - отшутился Ян одной из своих излюбленных вздорных фраз.
Они пошли по саду. Кальварская прижималась к его мускулистой, сильной руке.
- Сегодня мы только с Зосей будем гулять? - спросила она по-детски, зная, что это у нее хорошо получается.
- Нет, мы пойдем бай-бай, - в лад ей ответил Ян. - У нас режим, мы в карантинном домике.
- У-у, всегда так, - протянула девушка, обиженно надув губы. - А потом в Москву, да?
- Угу. Мы в чемпионы метим.
- Тогда - ни пуха ни пера!
Распрощавшись с Яном, Зося взгрустнула: она не привыкла без провожатых возвращаться домой. Еще в детстве из школы и в школу ее сопровождала бабушка или мать, а когда подросла - влюбленные мальчишки.
Зосе все в жизни доставалось легко. Она не знала настоящего горя и нужды. Отец, геолог, баловал ее.
На школьных вечерах Зося старалась затмить подруг. Она выступала на сцене - декламировала, пела. На танцы надевала яркие ленты и тонкие блузки. Старшеклассники осыпали ее записками. В провожатые Зося выбирала гордых и недоступных мальчишек, по которым вздыхали ее подруги. В полумраке ворот, боясь быть замеченной, жмурясь от страха, она принимала их торопливые поцелуи и, довольная, с бьющимся сердцем, убегала домой.
Зосе нравилось, когда на нее обращали внимание и смотрели восхищенными или завистливыми взглядами. Она тянулась к известности, обожанию и славе.
Она всегда думала, что самоотверженная любовь - это выдумка писателей, на самом же деле нельзя любить никого, кроме самой себя. Жить следует только для удовольствий, день за днем, час за часом, не грустя, не думая ни о чем печальном и неприятном.
Она верила в свою неотразимость и держалась так, чтобы привлечь к себе внимание. Она умела приспосабливаться к среде и быть всегда на виду. Эту несложную премудрость Зося переняла от матери, жившей весело и легкомысленно.
Отец умер внезапно в одной из своих длительных командировок. Мать недолго была вдовой: через полгода она вышла замуж за капитана дальнего плавания и продолжала вести беззаботную жизнь обеспеченной женщины, занятой лишь своей внешностью, поклонниками и шитьем нарядов. На девочку она почти не обращала внимания.
Зосю воспитывала богомольная, но очень безалаберная бабушка, не пропускавшая ни одного нового фильма.
Около нее всегда суетились какие-то заискивающие старухи, с которыми бабушка держала себя высокомерно и придирчиво, так как считала их бестолковыми дурами, хотя сама повторяла лишь чужие мысли и слова, казавшиеся ей верхом житейской мудрости.
Слезливость она называла переживаниями, умение льстить - порядочностью, обыкновенную тупость - солидностью.
Богу старуха молилась только из боязни, что он накажет ее. Зося не раз слышала, как бабушка утаивала свои прегрешения, перечисляя их перед распятием. От старухи она научилась лукавить и всех подчинять своим прихотям.
Из парней Зосе больше всех нравился Ян Ширвис, хотя она не признавалась себе в этом и частенько называла его "неумеренно гордым и грубым животным". Ян ни с кем не желал считаться. О чем бы ему ни говорили, чужая точка зрения была ему глубоко безразлична. Он любил появляться и исчезать, когда ему вздумается, и совершенно не хотел быть скованным какими-либо обязательствами.
"Свобода дороже любви, - говорил Ширвис. - Только не все это понимают". В нем не было постоянства, на такого невозможно положиться в жизни, но в то же время в его поведении, уверенности, смелых суждениях было нечто такое, что подкупало Зосю и привлекало на свой лад. Ян просто не способен был по-иному держаться и относиться к окружающим.
Зосе неважно было, что он с презрением относится к людям, что чувствует себя выше других, обо всем судит безапелляционно, - ее занимало другое: часто ли он бывает беззащитен перед ней, можно ли надеть узду и приручить его?
Кочеванов тоже был интересен, он как-то сразу располагал к себе. Но с Кириллом что-то случилось: почему-то он перестал с обожанием смотреть на нее, избегает встречаться и разговаривать наедине. "Он мне не верит, - догадывалась Зося. - У него, видимо, слишком преувеличены понятия о верности и долге. С таким будет трудно".