Когда второй взвод роты занял траншеи и командир взвода доложил, что бойцы готовы к отражению танковой атаки, Егоров крикнул:
- Наседкин, запускайте танк!
Наседкин и сопровождавшие его бойцы с большими усилиями столкнули бочку, наполненную булыжником, с места и докатили ее к спуску. Бочка была так тяжела, что даже здесь, внизу, у подножия сопки, было слышно, как скрипит под ней песок и галька.
В этот момент бойцы, сидевшие в окопах, замерли в ожидании дальнейших событий, а Шлёнкин обернулся к роте и посмотрел так победоносно, что все засмеялись.
Наседкин и бойцы, находившиеся с ним, еще раза два подтолкнули бочку и остановились. Дальше толкать ее не требовалось. Она покатилась под гору сама, набирая скорость с каждым новым витком.
Через три-четыре секунды бочка неслась уже со страшной быстротой. Чтобы создать иллюзию движения танка, Егоров взял у шофера цепи, которыми тот обматывал колеса грузовой машины в ненастную погоду, и приспособил их к бочке. Теперь эти цепи вместе с булыжником, перекатывавшимся во чреве бочки, производили такой грохот, что можно было подумать, что движется не один танк, а целая армада. К тому же цепи, которыми была обмотана бочка, вздымали с промерзшей земли густое облако пыли, и это еще больше усиливало впечатление, что движутся настоящие танки.
Когда бочка стала приближаться к ходам сообщения, она издавала уже не только звон и грохот, но и от быстрого движения - пронзительный, как бы рвущий воздух свист.
Бочка неслась прямо на Шлёнкина. Все видели, как Шлёнкин заметался в окопе, намереваясь выпрыгнуть из него. Но выпрыгивать было уже небезопасно, да и вокруг были товарищи, только что слышавшие его презрительно-иронические слова: "Бочка есть бочка". Шлёнкин поспешно, не глядя, метнул увесистую деревянную модель бутылки, метнул не в бочку, а куда-то в сторону и опустился в окоп, подгибая голову более, чем требовалось. А спустя несколько секунд он, сжавшись весь, слышал, как над его головой через окоп пронеслась бочка. Теперь он был обязан быстро вскочить и бросить еще одну бутылку, а может быть, и вторую и третью, но попасть в бочку, так как опыт фронта учил, что танки врага уязвимы не только спереди, а еще в большей степени - сзади. Но грохот и свист, с каким пронеслась над ним бочка, ошеломили его, и собраться вновь с чувствами он так быстро не смог.
Витя Соколков, находившийся со своим взводом в окопах, в пяти шагах от Шлёнкина, увидев, что Терентий не попал в бочку с первого удара, был убежден, что он воспользуется случаем и не упустит бочку теперь, когда она перекатилась через его окоп и находится рядом. Но текли дорогие мгновения, бочка удалялась, а Шлёнкин даже не показывался в окопе. И тогда Соколков, не зная, похвалят или заругают его командиры за это, метнул вслед бочке свою бутылку. Бутылка ударилась о бочку и отскочила в сторону. Соколков метнул вторую бутылку, и она, также ударившись о быстро мчавшуюся бочку, отскочила назад.
Для кого все это было только игрой - для Викториана Соколкова это был момент, полный смысла и напряженных переживаний. Он так был увлечен всем происходящим, что невольно забыл, где он находится. Он чувствовал себя так, будто был на настоящем фронте, и бочку, обмотанную цепями, он воспринимал как настоящий танк, в котором сидят настоящие, живые фашисты - враги его Родины. И потому он не мог допустить, чтоб эта бочка-танк на его глазах промчалась через наши траншеи непораженной.
Поступок Викториана Соколкова достойным образом мог оценить только Тихонов. Побывав на Халхин-Голе в самых неожиданных переплетах и теоретически представляя все сложные перипетии войны, он хорошо знал цену солдатской находчивости и смекалки. Да и теперь там, на фронте, она стоила очень дорого и была той силой, которая творила будущее счастье страны. И потому, как только Тихонов увидел меткие и точные удары Соколкова, он закричал во всю мочь своих голосовых связок:
- Молодец, Соколков! Молодец!
Удары Соколкова, его находчивость и ловкость вызвали у всех наблюдавших за ним чувство восторга, и потому теперь, когда послышался голос капитана, бойцы дружно захлопали в ладоши.
Шлёнкин, все еще пребывавший в окопе, заслышав голос капитана и хлопки, поднялся наконец и непонимающим взглядом смотрел на товарищей.
- Ну как, Шлёнкин, сильно перепугался? - спросил без улыбки Тихонов.
- Вот нечистая сила, думал, сомнет, - под смех бойцов проговорил Шлёнкин.
- А хвалился-то как! Бочка есть бочка! - подражая Шлёнкину, баском сказал Егоров.
- Ну вот что, Егоров, - вдруг неожиданно жестко сказал Тихонов. - Соколкову запишите от моего имени благодарность, а Шлёнкина не выпускайте из окопа до тех пор, пока не научится встречать танк грудью.
- Есть. Будет исполнено, - откозырнул Егоров.
Бочка-танк между тем уже остановилась, и несколько бойцов, все из того же взвода старшины Наседкина, принялись выкладывать из нее серый булыжник.
Тут надо попутно заметить, что мысль об использовании бочки в качестве средства для обучения бойцов борьбе с танками пришла Егорову не сразу. Вначале он предполагал использовать ее лишь в качестве транспорта. Для обучения своих бойцов умению штурмовать долговременные огневые точки врага ему необходимо было выстроить дот. Дерева не хватало и на более неотложные нужды, связанные с оборудованием даже жилья, и он решил прибегнуть все к тому же серому, тяжелому камню.
В распадках камень был уже повыбран, когда сооружались землянки и склады батальона, а на вершинах сопок он лежал сплошным слоем. Но за морем телушка - полушка, и Егоров, не зная, как добыть этот "подлый" камень с верхушек сопок, начал присматривать залежи булыжника на старых местах.
Тут-то он и наткнулся у продсклада на старую бочку, осмотрел ее и решил, что она может навозить ему булыжника на целый дворец. Когда бочка честно принялась исполнять роль тяжеловоза, у Егорова мысль забила ключом и понесла его, понесла…
Четыре часа продолжались занятия по обучению бойцов борьбе с танками. Когда горнист просигналил обеденный перерыв, все изумленно посмотрели друг на друга, взглядами спрашивая: "Неужели обед? Не ошибка ли? Скоро что-то". Бойцы, увлекшись занятиями, не заметили, как миновала первая половина дня.
Тихонов приказал роту вести на обед, а командирам ненадолго задержаться на летучее совещание.
- Ну, вот что, товарищи, - сказал Тихонов, когда ротные и взводные командиры окружили его. - Занятия по борьбе с танками вполне удались. Отмечаю заслугу Егорова. Хорошо придумано. Отныне эту сопку именуйте, Власов, в приказах и расписаниях Танковой. Бочку, Егоров, из собственности роты передайте в собственность батальона. Примите ее, Власов, как учебное имущество. Синеокову и Королеву в ближайшее время провести такие же занятия со своими ротами. Кроме того, - усмехнулся Тихонов, - надо заснять эту бочку на фотографию и поместить в альбом истории нашего батальона.
15
Открытие батальонного клуба совпало с двумя значительными событиями. Одно из них было масштабов потрясающих, мировых. После ожесточенных боев на подступах к Москве Красная Армия обратила немцев в бегство. Каждый день Совинформбюро сообщало о новых городах, отвоеванных нашими войсками. Второе событие было местного батальонного значения, но тоже важное, вызвавшее много толков и тронувшее сердца всех бойцов. По приказу вышестоящего штаба батальону капитана Тихонова предстояло выделить в формирующуюся маршевую роту взвод лучших, хорошо обученных бойцов.
Таких бойцов теперь в батальоне было уже немало, и, посоветовавшись, Тихонов и Буткин решили отбор произвести по принципу добровольности, на основании личных рапортов. Но, как и можно было ожидать, ехать на фронт изъявил желание весь батальон. У Власова скопились две пухлых папки рапортов. Буткин перечитал их и, подозвав Тихонова, сказал:
- Ты послушай, Прохор Андреевич, что бойцы пишут. Ефим Демидков заявляет: "Отпустите на фронт. Душа истомилась. По ночам снится мне тятя, разорванный немецкими танками. Вижу я его как живого. Приходит он будто ко мне и все попрекает: "Когда же ты, сын, отомстишь им за меня и Леню?"".
- Ну, это бесспорная кандидатура, и выучка у него отличная, - проговорил Тихонов, и комиссар отложил рапорт в особую папку.
- А вот рапорт Прокофия Подкорытова: "На Халхин-Голе всыпал японцам по первое число. Немец тоже не каменный. Прошу…"
- Подождем. Этот может пригодиться здесь, - сказал капитан.
- "Немцы разоряют колхозы… Я, как особо приверженный к колхозной жизни, увидевший через нее свет в своей батрацкой доле…" - читал Буткин.
- Это Петухов? - спросил Тихонов.
- Он.
- Подождет. Слабоват еще в стрельбе.
- "Считаю своим святым долгом комсомольца быть там, где решается судьба Родины. Обещаю, что в бою не запятнаю имя нашего батальона. Викториан Соколков", - прочитал Буткин и вопросительно взглянул на Тихонова.
Капитан в задумчивости почесал затылок, убежденно сказал:
- Этому верить можно, а только тоже подождем. Молод.
- "Исходя из желания сражаться за Родину на западе и на основании вашего предложения…" - читал Буткин.
- Что это за канцелярист? Исходя да на основании… - проговорил нетерпеливо Тихонов.
- Шлёнкин.
- А, вон кто! Шлёнкин! Ну, этот пусть еще у нас в котле поварится. Бутылки и гранаты в танк метать научился, а стрелять не умеет.
- И вот послушай-ка, Прохор Андреевич, что Соловей пишет: "Категорически настаиваю на отправлении меня на фронт. Желаю принять непосредственное участие в освобождении от фашистской заразы моей родной области - Смоленской. Если будете препятствовать - убегу на фронт самовольно".