В этом сила Сергеева: любую директиву, инструкцию, приказ он помнит и знает наизусть. Сорок третий год - когда это было! - сколько воды утекло, сколько времени прошло, а он отвечает так четко, будто только сегодня все это выучил.
- Ну, танки по воде не пустишь - не ходят, - замечает полковник Кириллов. - Катер нужен быстроходный и с минимальной осадкой, чтобы нигде не застрял.
- Товарищ полковник, - оживляется Сергеев, - а что, если нам переправить генералов на плацдарм на автомобилях-амфибиях?Они менее заметны на воде, чем катера, и моторы у них потише.
Полковник несколько секунд молчит, словно обдумывая, затем неожиданно вспоминает:
- У Василия Афанасьевича Хоменко я был в тридцатой армии… в сорок первом, под Смоленском… В самые тяжелые недели… Толковый был, волевой генерал…
- Что же толкового? - удивляется Сергеев. - Там в директиве все ведь подробно описывалось: сам сел за руль, командир корпуса его останавливал, а он ему: "Вы меня не учите, я в карте не хуже вас разбираюсь и ориентируюсь!" Вот и сориентировался, и разобрался! И второго генерала погубил.
- Волевого генерала, если он принял решение, остановить трудно, считай, невозможно, - спокойно объясняет Кириллов. - И убитого обсуждать нам, Сергеев, негоже. Тем более генерала. А насчет амфибий надо подумать. Сколько нам потребуется машин и сколько в наличии?
- С подстраховкой - две, с двойной подстраховкой - три, а в наличии пять больших амфибий и две маленькие.
Кириллов снова молчит, раздумывая.
- Чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников… Нет, я на себя брать это не могу и не буду, пусть комдив решает! - помедля, говорит он. - Подготовь предложение от моего имени, и с первым плавсредством - на плацдарм… Чтобы в течение часа было решение. Письменное! Если комдив одобрит, подготовь три машины с лучшими, самыми опытными экипажами!.. Радиостанция у нас есть, и проводник опытный… Ты, Федотов, старшим плавсредства сколько раз переправлялся?
- Через Одер три раза. С группой захвата… командира дивизии высаживал и знамя с ассистентами переправлял… на утках.
- Как? На чем? Ты кому голову морочить собираешься?! - с яростью кричит подполковник Сергеев.
- Разрешите пояснить, товарищ подполковник. "ДАК" - американский автомобиль-амфибия. "ДАК" по-английски - утка. Эти машины называются "утками".
- А на других реках? - спрашивает Кириллов.
- Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.
- Что ж, опыт форсирования достаточный, - замечает Кириллов.
- Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона, - замечает Сергеев.
- Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем, - не соглашается Кириллов, - и вот - плавает, и на воде и под водой, - уточняет он. - Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова.
- Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?
- В случае невозможного визуального определения и для обозначения "Здесь наши войска" подаю сигнал серией, то есть две - три красные ракеты, которые выпускаются с интервалом не более трех секунд под углом шестьдесят градусов к горизонту в сторону противника, или только одной ракетой - для обозначения "На этом рубеже (в этом пункте) наши войска" с интервалом в две - три минуты, а при появлении своей авиации - с интервалом в двадцать - тридцать секунд…
- Отставить! - приказывает Сергеев. - Знаки опознания, установленные Директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица "Я свой самолет" до разведроты не доводится, - объясняет Сергеев Кириллову.
- А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! - убежденно говорит Кириллов. - Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками, - перечисляет он, - и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!
- До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?
Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Елагина и Арнаутова видел считанные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, и командир полка майор Елагин, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но если я признаюсь в этом, у них могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:
- Так точно… Доводили…
- Давай! - приказывает подполковник.
Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но, тем не менее, бормочу:
- Последней директивой Ставки… войскам установлены новые опознавательные знаки… для встречи с союзниками… установлены новые знаки… опознания… директивой Ставки… войскам… поставлена задача…
- Говори по существу. Конкретно!
Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения после короткой паузы я на секунды умолкаю и тихо признаюсь:
- Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!
Как учил меня мой друг шифровальщик дивизии старший лейтенант Николай Пушков, чтобы легче перенести ругань начальства, необходимо внутренне расслабиться, не возражать и изображать полное согласие.
- Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!
- Слушаюсь! Понял!
- Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера "виноват" - это не позиция! - строго замечает Сергеев. - Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников "виноват" - это не оправдание, - и, обернувшись к радисту, рявкнул: - Как стоишь?! Стать смирно!
- Виноват!
- Отставить! Сопля! - вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперед руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. - Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!
Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в нее и снова засовывает в карман брюк.
- Товарищ подполковник, разрешите доложить, - вступаюсь я. - Он простужен, разрешите ему выйти.
- Идите! - приказывает Сергеев и, как только Якимшин выходит, набрасывается на меня: - Вы что, в санчасть приперлись? Зачем ты его взял? Командующий и командир корпуса только соплей ваших не видели! Вы что, всю дивизию опозорить хотите? Ты, Федотов, не осознал ответственность!
- Осознал, - заверяю я. - Честное офицерское, осознал.
Я тянусь перед ним так, что, кажется, не выдержит позвоночник.
- Надеюсь, в твоем взводе все умеют плавать?
…И тут я вспоминаю, как Прищепа, всегда спокойный, невозмутимый, обучал бойца из моего взвода держаться на воде перед переправой на Днепре.
- Плавать я тебя зараз научу… Сигай в воду!
Секундная заминка - и робкий голос:
- Разрешите раздеться, товарищ сержант!
- Раздеться? Фрицев за Днепром без штанов догонять будешь? Некрасиво! А стрелять чем? Из личного нетабельного пулемета? Пушка слабовата! Сигай в полном комплекте!..
Слышен громкий всплеск от неуклюжего падения тела.
- Держись за меня! - подбадривает Прищепа. - Выгребай!.. Вот так. Стиль баттерфляй… - по-русски - як топор. Цепляйся за лодку! Хорош! И хлебало прикрой! Уровень в Днепре не понизишь! Ще пару раз и чесанешь через Днепр - на лодке не догонишь!..
- Так точно! Стилем баттерфляй, - улыбаюсь я.
- Ты что, Федотов, родимчик мне устроить хочешь? Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Это и видно! Ты щенок желторотый, сопляк и разгильдяй. Удивительно, как тебя на роту поставили. Ты втерся в доверие к командарму… К командованию дивизии, - поправляется Сергеев. - А в действительности ты пустышка! Извилины мелковаты, рельеф не тот! И помяни мое слово: когда-нибудь ты сгоришь, как капля бензина! Ты давно командуешь ротой?
- С октября сорок четвертого, после успешной…
Не слушая меня, Сергеев подсчитывает:
- Восемь месяцев?
- Шесть, - сообщаю я.
- Вот и видно, что ты недоносок. Скороспелый, интеллигентный.
То, что он говорит, оскорбительно и, по моему убеждению, несправедливо, особенно неприятно, что он задевает Астапыча, острая обида пронзает меня, но в этот день я ни на минуту не забываю один из основных законов не только для армии, но и для всякой жизни: главное - не залупаться! - и потому тянусь перед ним.
За что он меня ненавидит? Не возражая в принципе против "молокососа" и "щенка", в душе я не мог согласиться с унижающим мою честь "разгильдяем" и, хуже того - "недоноском". Робкая попытка изменить его мнение обо мне была прервана, так и не начавшись…