В течение тех недель, когда он ждал Корнуэлла и необходимых известий из Лондона и Вашингтона (впрочем, он не слишком рассчитывал на благоразумное вмешательство Рузвельта), они часто гуляли по набережной, где благодаря тактичному покровительству Пишты могли ничего не опасаться. И в этот вечер они глядели за реку, на темные горы, не осененные цивилизацией, и вновь делились сомнениями: благоразумно ли, да и вообще можно ли довериться диким и ненадежным славянам, обитающим там?
- Хотя, не забывай, определенный элемент риска неизбежен, если мы решим совершить этот… этот переход. В Будапеште я так им и говорил. Телеки, когда он был премьером, понимал это. Но я не вполне уверен, понимает ли Каллаи.
Во всяком случае, приключение обещало быть интересным.
- Но знаешь ли, - размышлял он в ритме их неторопливых шагов, - иногда наступает минута, когда мыслитель должен превратиться в человека действия.
Он выпрямил могучую спину, притопнул пятидесятилетними ногами в глубоком убеждении, что это возможно - если не для других, то, во всяком случае, для него, патриота, одиноко стоящего над схваткой, - и напомнил ей, что в молодости нередко проходил за день по тридцать миль.
- Необходимо, - продолжал он, - спасти хотя бы корни нашей цивилизации. Как мы их спасли - я могу смело сказать это - в битве с турками при Могаче.
Они еще некоторое время медлили у холодной реки, зябко поеживаясь при виде дальних обрывов Варадина за стремительно бегущей водой - серых, отливающих легкой желтизной набальзамированного трупа, полупогребенных под полосой густого леса.
- Пишта говорит, что эти горы кишат партизанами.
- Это же сказал и капитан Корнуэлл.
- Да-да, совершенно верно.
Они вернулись к своей маленькой калитке в укромной стене, поднявшись к ней с набережной Дуная по узкому проулку, а солнце тем временем опускалось в пасмурной скорби к неведомой земле за черными горами. Они вошли в свою калитку и заперли ее за собой. До них донесся уверенный, четкий шаг патруля, проходящего по улице.
- Наши соотечественники, деточка. Бедняге Пиште удалось добиться этого с очень большим трудом. Гестапо, кажется, начинает не доверять ему.
Они вновь подтвердили друг другу, что будет достаточно подождать еще семь дней - не дольше, да и это уже, пожалуй, опрометчивое великодушие. Исходя из соображений политического реализма, не говоря уж о самоуважении и даже личной безопасности, этот срок следовало бы сократить. - Тогда я отошлю тебя в имение Найди, деточка, а сам попробую выбраться через Стамбул. Пока у власти Каллаи, с нашей стороны помех не будет, но немцы…
Она начала его успокаивать и выторговывать лишнее время, потому что ее снедало жгучее желание поскорее выбраться в широкий мир.
- А к тому же, - нежно поддразнил он, - ты чуть-чуть влюблена в нашего доблестного английского капитана. Самую чуточку?
Даже мысль о том, чтобы взять ее с собой в такой путь, казалась нелепой, но ведь и само время было нелепым.
Она удовлетворенно засмеялась и ушла к себе в спальню, обставленную старинной мебелью. Она встала перед высоким зеркалом в золоченой раме, передвигая свечу то так, то эдак, любуясь своими яркими губами и темными глазами, улыбаясь себе, призывая жизнь и все чудеса жизни, ждущие ее в том, еще незнакомом мире, который, конечно, ни в чем ей не откажет. В комнате веяло запахом лаванды и жаром высокой белой печки. Она распахнула окно, ощущая свою внутреннюю силу. Она сильна, молода, полна надежд - даже война не сможет отнять у нее то, что ей положено по праву. Она оперлась нежными локтями на подоконник, глубоко вдохнула деревенские запахи пригорода, уловила среди них аромат счастья, уходящего за пределы тихой ночи, и затрепетала от восхитительного предчувствия.
Тем не менее опять полил дождь.
Глава 4
Всю ночь они, удаляясь от реки, кружным путем шли к городу, а день провели под проливным дождем, укрывшись кукурузными стеблями, которые надергали из мокрой скирды. Час за часом они лежали посреди поля, измученные сыростью и усталостью, от которых болезненно, до судорог, ныло и словно распухало все тело. Деться им было некуда.
- Придется подождать, - объяснил Юрица. - Здешним крестьянам довериться нельзя. Они не из наших.
- А вы их распропагандируйте! - набросился на него Марко. - Чем вы все это время занимались?
- Жили тут, черт подери!
- И обжирались. Это сразу видно. Три копченых свиных бока на этом сеновале. Три, говорю я тебе.
- Погодите до завтра. Будете спать на перинах в ночных рубашках. Это уж я вам обещаю.
Утро прошло в коротких вспышках разговоров, а днем их наконец отыскал связной - коренастый парень с совсем еще мальчишеским лицом. Он сошел с дороги, насвистывая, как предписывала инструкция, и остановился возле них, у самой скирды. Его зовут Коста, объявил он, и все в полном порядке.
- Ну и вымокли же вы! - заметил он, внимательно их оглядев.
- И больше тебе сказать нечего, малый?
Ну нет, ему была что сказать - и все о деле. Во-первых, он принес им документы, хорошие документы.
- Как сделать лучше для этих товарищей, мы не знали, понимаете? - объяснил он, вытаскивая совершенно сухие документы из внутреннего кармана. - И записали их швабами. Они хоть по-немецки говорят?
- Понятия не имею. Как вы, капитан?
- Немного говорю. Ну, если понадобится.
- Тогда сойдет. То есть будем надеяться.
- Тут шутить нечего, товарищ комиссар, - возразил Коста. Он расставил ноги, засунул руки за кожаный пояс и посмотрел на них сверху вниз, наклонив свою мальчишескую голову. - Это очень серьезно.
Юрица фыркнул и сказал с гордостью:
- Послушайте-ка нашего соколика. Я же вам говорил. Тут живут серьезные люди.
- Рад слышать, а то я уже сомневался.
Коста спросил, нахмурившись:
- Что он хочет сказать, Юрица? Что мы тут бездельничаем?
- Он хочет сказать, дружище, что знает, как нам тут трудно.
Косту это не удовлетворило.
- Мы все подготовили. Хорошо подготовили. Так чего тут сомневаться?
- Ну конечно. Он просто пошутил.
Коста угрюмо смотрел на них, постукивая ногой об ногу. Руперт решил, что ему никак не больше семнадцати лет.
- Не надо бы вам шутить, товарищ комиссар, - вдруг сказал Коста. - Вы, товарищи, там, в горах, думаете, будто оставаться тут и работать в городе - одни пустяки. По-моему, это неправильно.
Стряхивая дождевые капли с носа и подбородка, Марко признал его правоту.
- Просто я уже немолод, - объяснил он, вздергивая подбородок так, что брызги полетели во все стороны, - и немножко осатанел от дождя. Так ты, будь другом, забудь.
Они поднялись на ноги и стояли на стерне, пока Коста объяснял план их дальнейших действий.
- Хороший план, - одобрил Марко.
- Конечно, хороший. А ты чего ждал?
- Придержи язык, Юрица.
Когда они пошли к городу, с дождевыми струями уже мешались сумерки. Их усталость сливалась теперь с умиранием дня, и они двигались как во сне - их ноги шлепали по набухшей земле в медленном, угасающем темпе, словно они шли уже вечность и так никогда и не остановятся совсем. Корнуэллу казалось, что он только отмечает время и идет для того лишь, чтобы остаться на том же месте. Деревья и кусты проплывали мимо в лениво струящейся реке, которая никуда не текла, а описывала полный круг и вновь и вновь тащила мимо него те же самые деревья и те же самые кусты, пока у него не начиналось размягчение мозга. Плоский серый горизонт впереди не менялся, и по нему не было заметно, чтобы они продвинулись хотя бы на шаг.
Один раз Марко заговорил с ним, но это было много раньше:
- Не надо было мне высмеивать этого мальчика.
- Ну какое это имеет значение?
- Большое. Мы должны подавать пример.
- Чего ради?
- Как чего ради? Ради того, чтобы мир стал лучше, когда все это кончится. Лучше и прекраснее. А иначе зачем мы здесь?
Какой замах… но хочешь не хочешь, а это утверждают люди, во всех других отношениях вполне разумные. И более того - это уже не звучит смешно. Во всяком случае, здесь, в этих краях, где не осталось ничего незыблемого. И здесь как раз в этом может заключаться внутренняя суть жизни, самый смысл существования. Руперт был способен это признать и даже воспринять в какой-то мере с тех же позиций. Если не считать, конечно, главного различия: сам он хотел вернуть Европу на рейд ее проверенной и безопасной истории, а они хотели отважно ринуться в неизведанные моря коллективизма… Он смотрел, как мимо лениво проплывают кусты, и пытался найти в своей схеме место для самопожертвования Марко, для его способности видеть в себе лишь орудие, лишь камень, мостящий дорогу, по которой движется вперед караван человечества, - Человечества с большой буквы. Но эти мысли были слишком весомы, чтобы ворочать их сейчас и рассортировывать. Он бросил их тонуть в трясине своего утомления. Как-нибудь в другой раз он обсудит с Марко великий вопрос о целях и средствах во всей его совокупности. И о необходимости главенства личности, - Личности с большой буквы.
- Ну вот, - сказал наконец Юрица. - Видите, вон там?
Из безликой плоскости набухшей земли и проплывающих кустов поднялись, рассекая ровный горизонт, несколько построек, небольших и обветшалых. Город был близко.
Было уже темно, однако недостаточно темно, и Коста остановился. Их ноги, освобожденные от постромок движения, дрожали и подгибались. Юрица сказал раздраженно:
- Послушай, малый, мы что же, так и будем торчать тут?