Хриплый голос запел под бренчащую гитару: "Жулик будет воровать, а я буду продавать, мама, я жулика люблю", - вот без каких русских песен она не может жить, бог с ней, нет мне до неё никакого дела!
Иван подсел к нам, обняв меня за плечи:
- О чём вы тут секретничаете? Или ты нашёл себе лучшего переводчика?
- Программу мою изучаем. Луи волнуется, когда я к нему приеду?
- Твой визит к Луи предвиден на субботу, он тебя с собрания заберёт в свой дом.
- Ай да Иван. Ты молоток, Иван. Мигом разрешил все проблемы. Выпьем по такому случаю.
- Как ты разговариваешь по-русски? - удивился Шульга. - Почему ты назвал меня молотком? Разве я такой глупый?
- Что ты, Иван? Совсем наоборот, Иван. Молоток значит молодец, так сейчас в Москве говорят.
- Ну раз я молоток, - улыбнулся Иван, - тогда ладно. За наших "кабанов". Чтобы ты всё узнал про них.
- Подождите меня, - сказала мадам Люба. - Я тоже с вами. Только узнавать там нечего. В этой группе "кабанов" был предатель, потому они все и погибли на мосту.
Я выпил, но закашлялся. Иван пронзительно засмеялся, хлопнув меня по спине. Это мне помогло, я окончательно пришёл в себя.
Странно, но в мире все оставалось по-прежнему. Мадам Люба глядела на меня с осуждением. Магнитофон продолжал свою песню: "Что нам горе, жизни море надо вычерпать до дна". Сюзанна спешила с шампиньонами. Ничего не изменилось в мире, только я сделался другим человеком, хотя моя рука продолжала двигаться по инерции, опуская на стол рюмку. Я знал, что так останется до тех пор, пока я не узнаю всего. Сначала возникла женщина, теперь предатель. Недаром Скворцов сказал: "Там странная история". Как в воду глядел.
Продолжая улыбаться, я повернулся к Ивану.
- А ты и в самом деле молоток, Иван. Что же ты мне сразу не рассказал, что там был предатель?
- Какой предатель? - невинно удивился Иван.
- Ты что, не слышал, что Любовь Петровна сказала? Повторите ему, Любовь Петровна.
- Разве я что-нибудь сказала? - удивилась, в свою очередь, мадам Люба.
- Сейчас я у неё спрошу, - быстро сказал Иван и тут же перешёл на французский.
Я ничего не понимал. Ловко же они меня провели.
- Что происходит? Теперь вы засекретничали? - спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринуждённо и весело.
- Я спрашиваю у неё, откуда она узнала это? - ответил Иван, не оборачиваясь.
- Так спрашивай же по-русски, чёрт возьми, - не выдержал я. - Есть же нормы общения. Кто же всё-таки вам сказал, Любовь Петровна?
За Любу ответил Иван:
- Она говорит, что слышала это от людей.
- А ты? - взбесился я. - Что ты говорил ей?
- Я спрашивал: у каких людей она слышала это?
- И дальше. Только все говори. И по-быстрому.
- Слушай, Виктор, - Иван посмотрел на Любу, положил руку на моё колено. - Ты сам подумай, откуда она может знать про это дело? Она к нам сюда приехала только в сорок пятом году, когда война уже перестала. Про нашу войну с бошами она ничего не знает. Она пришла сюда на все готовенькое, а теперь берётся судить о наших делах.
- Я собираю материалы, - невозмутимо заявила мадам Люба.
- А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? - обиделся Иван.
- Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.
- Ты в немецком лагере сидела? - Иван задумался. - Я слышал, ты на ферме работала.
Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.
- Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? - пропела Ирма. - Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.
- Вы всё-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, - сказал я мягко, но настойчиво.
- Давно я слышала, лет десять назад, - в голосе Любы звучало притворное равнодушие. - Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про "кабанов" материалы не собираю…
- Вот видишь, - оживился Иван, - слышала звон, а не знает, откуда он звонит.
Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами ещё труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.
Луи увлечённо беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, "рыжий" полицейский посапывал на диване.
- Хорошая встреча, - сказал вдруг по-русски Виллем. - Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.
Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.
- Мы едем во Францию, - говорил Виллем, - у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живёт её приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год всё-таки удаётся вырваться. Посмотрите на мои руки. - И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. - Но я люблю своё дело.
- Молодец, Виктор! - крикнула через стол Ирма. - Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.
- О, я люблю русских, - подтвердил Виллем.
Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита - как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что я буду и есть. Он ничего не узнает и не расскажет. Но я-то могу узнать о нём, хочу знать, должен знать.
- Я тоже участвовал в Сопротивлении, - говорил Виллем. - Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.
Я заинтересовался:
- Сколько человек было в вашем отряде?
- Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своём доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.
- Какой?
- Честь и свобода. И ещё мы складывали два пальца в виде буквы V - виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.
- Интересно, как он по-голландски звучит?
- Феер ен фрейхайт.
- Феер ен фрейхайт, - повторил я задумчиво. - Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.
- У нас он был, - живо отозвался Виллем. - Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.
Иван с грохотом отодвинул стул и плюхнулся между нами.
- Ты мне не веришь, Виктор?
- А, Иван? Оказывается, ты ещё не разучился говорить по-русски. Я тебе верю, Иван. Ты молоток, Иван.
- Нет, я вижу, ты мне не веришь, - обиженно упорствовал Иван. - Но если ты мне не веришь, давай спросим Луи.
- С Луи я уже говорил. Все, что Луи знает, он мне расскажет. Но про "кабанов" он не знает. Я сам знаю, кого надо спросить.
- Кого?
Антуан стоял в дверях, держась одной рукой за косяк, и внимательно глядел на меня. Взгляд его был спокойным и изучающим. Странно, но я до сих пор как бы не замечал Антуана. Он был тут хозяином, но это никак не обнаруживалось. Он почти всё время молчал, но видел все. А теперь он посмотрел на меня - и я будто заново узнал его. Он был невысок и крепок. Я перевёл глаза на фотографию, прикреплённую к стене, Антуан был там в борцовской майке с глубокими вырезами, в мягких башмаках, снимок сделан в Будапеште, где Антуан выступал в полусреднем весе на европейском первенстве. И сейчас он стоял в той же позе, крепко упёршись ногами, и глаза его видели все. Только взгляд был у него сейчас иным, нежели на фотографии. Он смотрел на меня спокойно и твёрдо, словно знал, о чём я думаю, но ещё не решил, стоит ли говорить мне о том, что знает он сам. Встретившись с моим взглядом, он не дрогнул, а продолжал смотреть так же уверенно и пытливо. Конечно, он слышал разговор Ивана с Любой и имел своё суждение на этот счёт - так говорили его глаза. Но он ещё раздумывал и решал. Ну что ж, решай, Антуан!
Меня словно подбросило к нему.
- Поборемся, Антуан?
Он легко отделился от двери и сделал шаг навстречу.
- Давай поговорим, Виктор, - сказал он, и это было его ответом.
Мы сели. Виллем потянулся к нам с бутылкой.
- Выпьем по маленькой.
- Чуть позже, герр Виллем, - ответил я. - Сейчас мы немного поговорим.
- Я понимаю, - сказал Виллем, улыбаясь добродушной улыбкой. - Серьёзный мужской разговор.
- Да, Виллем, серьёзный мужской разговор. Садись сюда, Иван, и не вздумай переводить отсебятину. Только то, что я буду говорить. Иначе обойдусь без тебя.
- Сидишь и сиди, - отругнулся Иван. - Я буду переводить точно.
Антуан передвинулся на стуле, подался вперёд, поставил локти на колени, сцепил пальцы рук и снова посмотрел на меня тем же спокойно-пытливым взглядом.
- Иван, спроси Антуана, - начал я, - знает ли он, что в группе "Кабан" был предатель и потому эта группа погибла?
Антуан ответил тут же. Голос его был задумчивым, словно он размышлял наедине с собой.
- Он говорит, что не знает фактов, хотя и думал об этом. Но теперь ты сам приехал сюда и сам должен узнать это. Завтра ты поедешь на мост и сам увидишь, как это случилось.
У меня от сердца отлегло: да, теперь я знаю, кому надо задавать мой главный вопрос. И вопрос свой главный знаю - что было на мосту? И каким бы ни был ответ, я его выслушаю. И после этого я поступлю так, как повелит мне сыновний долг.