Мимо Кондрашева, мимо пехоты, расшвыривая траву и землю, зараженная неукротимой яростью, пролетела дико орущая ватага. Впереди был Кочубей в белой папахе, на лучшем своем жеребце; кубанский башлык развевался по ветру, и казалось, вслед за отчаянным вожаком несся трепетный сокол, пылая небывало ярким оперением.
Мосты прозвенели на ураганном аллюре, и на тот берег вырвалось на стрельчатом древке багряное знамя. Солнце выбросило из-за невинномысских высот алый сноп; подул утренний ветер с великого Ставропольского плато; туманы, выдуваемые ветром, клубились, хирели и таяли.
Перемычка была взорвана. Пехота вливалась в Невинку через узкие горла мостов. В станице еще отбивался, оскалив зубы, упорный враг. Все торопились. На мосту лежала раненая женщина. Кое-кто перепрыгивал через ее тело, другие спотыкались, падали, ругались. Бой продолжался, и людям было некогда думать о милосердии.
* * *
На базарной улице освобожденной станицы почти столкнулись на галопе два всадника. Одновременно повернулись, спрыгнули.
Кубанские башлыки были у обоих за спинами, черкески, шапки бухарского смушка с золотым позументом поверху и дорогое боевое оружие. Они еще не знали друг друга. Сошлись, и первым быстро сунул сухую ладонь человек небольшого роста, гибкий и мускулистый.
- Ваня Кочубей!
- Дмитрий Кондрашев!
Задержав рукопожатие, начдив улыбнулся, быстро отер кистью руки губы и просто спросил:
- Давай поцелуемся, Ваня?
- Давай, Митя!
Они поехали вместе, шутили и делились впечатлениями боя. Кондрашев хвалил Кочубея за блестящую атаку, и, несколько смущенный, Кочубей отнекивался:
- Да какая там атака! Кабы не сестра с бомбами, все б поплыли по Кубани, як коряги, до самого Катеринодара. - Не оборачиваясь, позвал адъютанта: - Левшаков!..
- Я, товарищ командир, - подлетел Левшаков.
- Гони зараз к мосту и окажи милосердие той дивчине, шо пособила нам. Одна нога тут, одна там. Я буду на площади, возле церкви. Да передай ей от моего имени спасибо.
Левшаков сорвался исполнять приказание, а Кочубей продолжил разговор:
- Мы дырку пробуравили, и все. А твоя, Митька, пехота в дырку проскочила и тоже кровь пустила кадету в Невинке. Видел я комиссаров твоих… Чернильные души, а тоже дрались львами… Комиссары, а так кровь пускают… - он покачал головой. - Непонятно. Хоть проси себе в отряд комиссара.
Кондрашев, будто случайно, заметил:
- Теперь, Ваня, у тебя не отряд будет, а бригада. Входишь в мою дивизию…
Кочубей отстранился от Кондрашева.
- Это для чего же? По якому такому случаю? - спросил он и сжал узкие губы.
Минут пять они ехали молча. Казалось, неминуем взрыв. Кондрашев был готов ко всему. Кочубей заметно волновался, и комиссар Струмилин, приблизившись к нему с правой стороны, тихо сказал:
- По случаю революции. Гуртом бить лучше. Кочубей оглядел Струмилина, сдвинул на глаза шапку и резко отчеканил:
- Раз для революции надо, добре. Пусть бригада, и пускай под твоим доглядом , Митька. Только не под Сорокиным. А тебя предупредил, Митька. Молодой был - атаману брюхо штыком пропорол , в Урмии двух офицеров срубал. Свободу люблю. Дуже я до свободы завзятый.
* * *
На площадь сгоняли пленных. Офицеров было мало. В плен попали сотни две казаков-пластунов. Пластуны виновато поглядывали на своих врагов и курили часто и сосредоточенно. Офицеры , в большинстве молодежь, держались по‑разному. Одни храбрились, вызывающе грубили, другие размякли, нервничали и охотно отвечали на вопросы, хотя говорили сбивчиво и невпопад.
Кочубей, растолкав плечами конвойных, прошел в гущу пленных. С ним вразвалку шел Рой.
- Тю ты, свои ж, казаки, а дерутся против, - нарочито удивлялся Кочубей. - Якой станицы?
Казак, с коротко подстриженными усами, в рваном бешмете, ответил:
- Платнировской.
- Ишь! Земляк. А я с Александро-Невской, слыхал?
- Слыхал. Станция Бурсак.
- Эге, верно, - обрадованно произнес Кочубей и просто спросил: - У меня служить хочешь?
Казак поглядел на товарищей, смутился.
- Не знаю.
- А кто же знает? Верблюд?
Казак улыбнулся. Кочубей моргнул Рою.
- Зачислить в особую сотню. - И, подбоченившись, гордо уведомил: - Будешь служить у самого Кочубея.
Роя начали останавливать и просить внести в списки.
- Говорили, у большевиков одни коммунисты да жиды, а тут, глянь, свои ж казаки в командирах ходят.
- Да у нас лычки быстро нашьем, - шутил Рой. - А где Шкуро, ваш генерал?
- Какой он наш! Сука, а не генерал. Как ударили ваши с левого фланга бросил все и задал стрекоча! на Баталпашинку. Конь у него быстрый.
Когда вернулся Левшаков, Кочубей допрашивал дроздовского офицера. Узнав, что сестра подобрана и жива, отмахнулся от подробностей.
- Начальнику штаба доложи.
Рой слушал Левшакова. Сестра ранена осколками гранаты. Ранение не угрожает жизни. Помещена в школе. Левшаков тянул, многословил.
- Кровать есть, - перебил его Рой.
- Лежит на полу.
- Уход?
- Какие-то старухи ведут уход.
- Что требуется раненой?
- Да я не спросил, а она сама черта два скажет, - обидчивым тоном ответил Левшаков. - Со мной и говорить не стала. Прогнала.
- Да вы что - приставали к ней, что ли? - обозлился Рой.
- Вот поезжайте сами, товарищ начальник, и поглядите, - посоветовал Левшаков, обидевшись, - кому-сь кислицы снятся…
Рой решил лично проведать сестру.
- Товарищ командир, разрешите…
- Подожди, начальник штаба, - притянул его за руку Кочубей. - Вот гляди, який кадет попался. Прямо катрюк , а не кадет.
Офицер передернулся.
- Прошу без оскорблений.
- Слышишь, начальник штаба? Слышишь, як он надо мной выкаблучивает? - еле сдерживаясь, шипел комбриг на ухо Рою и громко спросил: - Ты мне скажи, довезешь мое слово до своего Шкуры аль нет?
- Я повторяю: Шкуро достаточно серьезный генерал, и ваши… - офицер замялся, - странные предложения, абсолютно странные предложения, не примет. - Обращаясь к Рою, точно ища у него поддержки, офицер устало добавил: - Ваш командир, как он себя назвал… Ваня Кочубей предлагает мне под честное слово вернуться в случае неуспеха моей миссии. Но вы поймите, Шкуро-то меня не отпустит обратно, а слово Кочубей с меня требует!
- Погляди на него, товарищ начальник штаба, - еще хомут не засупонил, а он уже брыкается, - тыча в офицера пальцем, сетовал комбриг.
- Что вы от него хотите, товарищ комбриг? - спросил Рой, пока еще ничего не понимая.
Он разглядывал офицера, его грязные сапоги, изорванный в нескольких местах френч, скорбное продолговатое лицо, обросшее и землистое. Рой понял состояние этого человека. Офицер хотел спать. Вероятно, был утомительный марш, потом бессонные ночи дежурств и ожиданий, потом бой. Рою хорошо было знакомо состояние, когда организм отказывается работать и наступает предел утомления. В это время даже смерть не страшна, ибо она похожа на сон, на отдых. Офицер прикрыл глаза и покачнулся. Непреклонный Кочубей толкнул его в бок.
- Не дремай, когда с тобой по-людски говорят. Я четвертые сутки без передыху кишки вам мотал и, гляди, держусь на ногах, як кочет. Можу зараз на забор вскочить и сто раз кричать кукареку.
Обращаясь к Рою, горячо заговорил:
- Я просю его, дохлого: садись на коня, поняй до Шкуры и зови его на честный бой, один на один. В чистом поле и ударимся: на шашках, на маузерах, на кулаках, на чем он захочет. Убью я Шкуро - его войско до меня, он одюжит - мой отряд до его…
- Ничего не получится, ничего, - повторил офицер раздраженно, - не пойдет Шкуро на такой поединок.
- Почему? - повысил голос Кочубей. - Почему, га?
- Времена куликовских битв прошли. Да и убьете вы его. Я теперь вижу - убьете, а Шкуро, вероятно, гораздо раньше меня с вами познакомился. Определяйте нас куда-нибудь, - обратился он снова к Рою, - к стенке или спать. Если убивать, то поставьте на солому. Упадешь, и так-мягко, приятно… - Офицер потянулся и мечтательно улыбнулся.
Раздосадованный Кочубей уже не слушал его. Обращаясь к пленным казакам, тесно обступившим его и глядевшим на него зачарованными глазами, выкрикивал:
- Так по какому праву он людей мутит, га? Спокойной жизни не дает никому. Генерал, а от урядника своего бегает, як заяц.
- Запишите и меня, - просили Роя, - станицы Беломечетской.
- Запишите, товарищ, нас, Суворовской станицы… трех братов казаков. Хай ему бес, проклятой Шкуре, раз он такой.
Широко раздвигались пленные, уступая дорогу Кочубею. На перепавших лошадях подъехали Михайлов, Батышев и несколько командиров. Шумно спешились. Кочубей, обрадованный, быстро подошел к Михайлову и, крепко расцеловав, поздравил его и прибывших с ним с боевым успехом.
По пути к месту сбора они скупо поговорили о сегодняшнем бое, как о чем-то незначительном. Кочубей опять перешел на тему о трусливом генерале и беспокойном уряднике.
Рой отстал и, найдя школу, превращенную в лазарет, направился в сопровождении санитара к раненой сестре.