V
Ночью бригада выступила к мельнице Баранова. Не звякнув ни стременем, ни котелком, кочубеевцы спустились по балке и сосредоточились на берегу Кубани. Кочубей, оставив заместителем Михайлова, выехал к Рождественскому хутору в рекогносцировку, прихватив с собой Роя, Левшакова и Ахмета. Они двигались в густой южной темноте, и кони, мягко ступая копытами, непривычно обвязанными тряпками, передвигались и похрапывали.
- Надо поглядеть, начальник штаба, шо и як… пехота же, - тихо делился своими сомнениями Кочубей, приникнув к уху Роя. - Митро думает, шо я всю бригаду пошлю вплавь… Может, нема расчета вьюки в речке полоскать, может, помогнем невзначай Митьке. Проскочим в Невинку по мостам?
Оставив Ахмета с лошадьми у околицы, они пошли в хутор. У хат, заборов, канав - повсюду лежали люди. Близко бежала Кубань, и с вражеского берега слышались голоса и тихое пение. Изредка оттуда постреливали по хутору, - очевидно, белые не догадывались об операции.
- Во це гарно, дуже гарно сгарбузовались, - шептал Кочубей, всегда умевший ценить подлинное военное искусство.
Поймав слухом приглушенный, тихий говор у реки, они крадучись подошли к группе лежащих людей. Поднялись штыки. Кочубей отпрянул:
- Тю, нечистая сила, своего чуть не запороли, як кабана.
- Пропуск? - спросил один.
- Да я - Ваня Кочубей!
- Пропуск? - раздельно повторил тот же голос.
- Начальник штаба, скажи им пропуск, я шось запамятовал, як там…
- Мундир.
Штыки опустились. Человек в мохнатой папахе, спросивший пароль, шепнул на ухо Рою отзыв:
- Москва, - и добавил, не оборачиваясь: - Ложитесь!
Невдалеке еле слышно стонал человек.
- Шо с им? - спросил Кочубей.
- Высунулся, ранило, - отвечал человек в папахе.
- Пулька дура: высунулся - и чик его, - скороговоркой произнес лежавший рядом; у него был тонкий, даже пискливый голос.
- В бедро ранило, - добавил третий, в черкеске.
- Перевязку-то сделали? - забеспокоился Кочубей.
- Да. Старцев перевязал, как умел, - ответил человек в папахе. - Ему больно оттого, что кричать нельзя. Будь ему свободней, он бы всю боль криком выгнал.
- Надо сестру с моего госпиталя. Добра есть у меня милосердная сестра.
- Как хвалиться, лучше позвал бы.
- Надо - позову.
- Ну как же не надо, - заметил тот, что был без шапки: до утра кой-кого еще подденет…
Кочубей приказал:
- Адъютант, за сестрой!
В темноте скрылся Левшаков, самый преданный и самый, по внешнему виду, невзрачный адъютант, которого знала история. Он с гордостью именовал себя адъютантом, но никогда не интересовался внешними отличиями этого чина. Однажды ему предложили аксельбанты, снятые с убитого офицера. Аксельбанты Левшакова обидели, и он приспособил их на репицу своего боевого коня.
Кочубей, отослав Левшакова, полюбопытствовал:
- А кто ж вы будете: рядовые брюхолазы або начальство?
- Можно и познакомиться, - просто сказал человек в папахе. - Кандыбин - помощник комиссара фронта.
- Старцев - военный руководитель, да и комиссар тоже, - представился человек в черкеске.
- А он тоже комиссар? - неприязненно, ткнув пальцем в третьего, с тонким голоском, спросил Кочубей.
- Нет, это Птаха - командир кавалерии у Кондрашева. Наездник, - ответил Кандыбин и передвинулся ближе к плетню , так как ему показалось, что с той стороны плеснули весла.
- Эге, - покрутил головой Кочубей, - этот для меня понятный, вот этот самый Птаха, а вот як комиссары в самый переплет влипли, га?
Кандыбин сдержанно засмеялся.
- Потому что комиссары, больше не почему.
Вскоре прибыла сестра. Вынырнув из темноты вслед за Левшаковым, она деловито спросила:
- Где раненый?
Раненый подполз. Наталья начала возиться около него, тихонечко покрикивая:
- Ну, ну, не скули. Переворачивайся же! Ну и колода! Пустяковая рана. Тише скули, а то кадет подслухает. Ну и мужики дохлые пошли.
Пехотинец был ранен в бедро, потерял много крови. Рана была серьезная. Боец поворачивался с трудом.
- Эй, вы, - позвала Наталья, - помогите! Замучилась.
Провожаемый шутками товарищей, на помощь подполз боец.
- Ничего не вижу. Куда тащить?
- Не знаешь куда? Первый раз? - прикрикнула на него сестра.
Раненый вскоре притих и лежал, будто перерезанный надвое белым бинтом перевязки. Наталья, развернув узел, принесенный с собой, наливала в кружку молока. Во фляге булькало, и помогавший Наталье боец, почуяв, что у нее имеется кое-что перекусить, потянулся к узлу. Наталья ударила его по спине.
- Прими руки. Это раненым.
- Да, может, я сейчас буду раненый, - отшучивался солдат.
- Таких пуля за три версты облетает.
Начальник штаба, оставив Кочубея разговаривать с новыми знакомыми, присел возле Натальи. Она была в кофте из легкого ситца.
- Легко одеты, ночь довольно холодная, - заметил Рой, притрагиваясь к ее полной руке.
- Ладно уже, заботливый, - отрезала Наталья.
Рой этого не ожидал. Он сам не заметил, как прикоснулся к ее руке. Ему было неприятно, что эта белокурая красивая девушка, которой он часто любовался издали, истолковала его жест ложно.
- Да нет же, вы меня не так поняли, - пробовал он оправдаться.
- Куда уж мне понять… Ладно, уходи. Пристала к вам, жалею… Липнете все, как мухи… Тошно!
- Вы останетесь здесь, в хуторе, - решив уйти, сказал Рой. - После взятия станицы - на прежнее место. Вероятно, на правый берег переведем санитарную часть не раньше завтрашнего вечера.
На обратном пути Кочубей нервничал:
- Надо поспешить. Проваландаешься тут, и, может, так дело повернется, шо комиссары Невинку заберут, а Кочубей будет у кобыл хвосты обкусывать.
И категорически распорядился:
- Оставь, начальник штаба, в леваде особую партизанскую сотню, а всех остальных - по Митькиному приказу. Надо, мабуть, на переправу послать с отрядом Михайлова и того белявого, шо Кондраш прислал вечером. Як его?..
- Батышев?
- Вот, во, Батыша. Он, кажись, добрый рубака, сердитый с виду и при всей форме…
В полночь Михайлов увел большую часть отряда.
VI
Кочубеевский гонец Володька, ласково принятый Кондрашевым, был накормлен и оставлен связным при штабе. Сюда являлось множество командиров. Одни из них были похожи на блестящий комсостав Кочубея и радовали сердце Володьки напускной грубостью и богатством оружия, другие же казались серыми и обыкновенными.
Володька сидел у ворот на дубовой корчаге. Ворота были сняты с петель и стояли поодаль, у забора. То и дело к штабу подлетали верховые, соскальзывали с седел и, торопливо привязав коней, бежали в дом. Во дворе дежурили ординарцы - черкесы. Они стояли у подседланных коней, красивые и затянутые в черкески; если и говорили, то все вместе, а если молчали, то тоже одновременно и долго.
- Связного Кочубея, - зычно крикнули из окна, - до комиссара Струмилина!
Володька, оправив парабеллум и отряхнув синие, касторового сукна, шаровары, медленно пошел к дому. Он здесь представлял отряд непревзойденного, по его мнению, командира Кочубея, и поэтому следовало держаться солидно.
- От Кочубея? - спросил вошедшего в комнату Володьку улыбающийся белокурый человек в солдатской гимнастерке.
- Да, - важно ответил Володька.
- Вот что, парень. В вашем отряде есть коммунисты?
Володька, прежде чем ответить, оглядел присутствующих: запыленные люди, по виду из железнодорожных рабочих, знакомых ему по прежней беспризорщине. Люди, очевидно, прибыли с фронта.
- Нет коммунистов в отряде, - гордо ответил Володька.
- Я ж говорил тебе, Саша, нет большевиков у Кочубея, - развел руками Павел Ковров, боевой друг комиссара, старый товарищ по рудничному забою.
Володька вспыхнул.
- Врешь ты! Коммунистов нет - это да, а большевики есть.
- Кто же? - насторожился обрадованный Струмилин.
- Я, батько Кочубей, Михайлов, Наливайко, Рой, Пелипенко, - захлебываясь, перечислил Володька и совсем неожиданно выпалил: - Весь отряд большевики.
Когда поумолк смех и люди утихли, комиссар, деловито объяснив обстановку коммунистам, отпустил их по частям. Все коммунисты были расписаны по ротам рядовыми бойцами, и сам комиссар был рядовым первой роты. Вечерело. Штаб постепенно пустел. Вскоре, когда в темноте пропали Кондрашев и Струмилин, черкесы отвязали от крыльца пику с красным флажком и повезли ее к новому командному пункту.
Ночь и напряженность ожидания усиливали шорохи, и обычный голос Кондрашева, не сниженный до шепота, казался Сердюку громким криком в этой удивительной тишине, насыщенной только редким шуршанием ящериц и стрекотанием цикад.
- Сердюк! Тебе первый удар по мостам. Кочубей и черноморцы на флангах. Помни, Сердюк, чтобы не было повторения прошлого боя…
Сорвался Сердюк, безмолвный и решительный командир батальона, и лег за его скакуном невидимый ночью след по влажным степным пыреям и белоголовнику. "Не будет того, что было в прошлый раз".
О позоре недавнего наступления так и записал в свой дневник - желтую полевую книжку - командир второй партизанской дивизии, бывший сапожник и фронтовик Кондрашев: