Рассказы о Великой Отечественной войне, о героизме советских людей. Автор книги, военный инженер и писатель, сам прошёл по трудным дорогам войны.
Часть рассказов впервые выходила в этой же серии в 1966 году.
Содержание:
Отзовись! 1
Бычок 3
Сапёр 5
"Разлука" 7
Дом у моста 10
ДОРОГОЙ ДРУГ!
Эта книжка о войне, о том времени, когда твой отец, дед, дядя, твой сосед мужественно и стойко сражались за Родину против фашизма, против твоего врага, хотя тебя тогда еще и на свете не было. Тебе важно и нужно знать героическое прошлое твоей страны, подвиги отца и деда. Знать, как это было.
Писатель Илья Львович Миксон сам прошёл дорогу войны и пережил многое из того, о чём рассказывает в своих книгах. Он написал для взрослых десять книг, но и к тебе, юному читателю, обращается не впервые. В нашем издательстве вышли повести Ильи Миксона "Обыкновенный мамонт" и "Семь футов под килем".
Отзовись!
- "Зея"! "Зея"! Я - "Сура", я - "Сура". Приём.
Тихое, едва слышимое потрескивание, тяжёлый вздох, опять настойчивое:
- "Зея", "Зея"…
Зея… Знакомое имя. Восточное. Зея… Гибкое тело танцовщицы в газовых шароварах. Дымчатый шарф. Танцовщица кружится. Никак нельзя разглядеть её лицо и обнажённые руки. Только волны шарфа, полупрозрачные, как редкий туман. Ритмичные удары барабана отдаются в голове. А туман всё кружится, колышется.
- "Зея", "Зея"! - устало зовёт простуженный голос. - Я - "Сура", я - "Сура".
Страшная сила рвёт в клочья зыбкий туман. Будто лопаются сверху донизу сотни нитей прочного шва. В разрыве - оранжево-белые всполохи пламени. Многоголосый гул и частая дробь барабана. Непонятные выкрики, топот. Над самой головой захлёбывается автомат. Протяжный вопль, падение чего-то тяжёлого, громыхание металла. И тишина, звонкая до боли в висках. Но вот снова размеренное:
- "Зея", "Зея". Я - "Сура", я - "Сура". Приём.
Медленно возвращается сознание. Ощупываю себя. Кажется, цел, но во всём теле тупая, ноющая боль. Пытаюсь вспомнить, что же произошло.
…Мы наступали на Жиллен, разрушенный хутор с единственным уцелевшим домом под островерхой черепичной крышей.
Пологая возвышенность, на которой стоял хутор, судя по топографической карте, господствовала в этом районе. Впрочем, листы карты Восточной Пруссии устарели, обнаруживались неведомые дороги и неизвестные населённые пункты. За пять минут до начала артиллерийской подготовки командир дивизиона пришёл к выводу, что мы уже в Жиллене, а дом под островерхой крышей впереди - что-то другое. То, что Жиллен уже в наших руках, радовало. Но знал об этом только наш дивизион, а "катюши" нацелили на Жиллен ракеты. Прямой связи с гвардейцами у нас нет. Радировать в полковые штабы не имело смысла. План артподготовки исходил из армии. Разве туда добраться по эфиру за пять минут до боя!
Нас не накрыли: "катюши" всё-таки "сыграли" по немцам.
Когда изломанную цепочку второй роты отделяла от дома с островерхой крышей сотня метров, я с разведчиком Лариным и радистом Шкелем ушёл вдогонку за наступающими. Из старого наблюдательного пункта корректировать огонь стало невозможно.
Вместо крыши на доме чернел скелет из стропил. Черепица обрушилась, и вокруг дома снег казался пропитанным кровью.
В пустой комнате с голыми проёмами окон сидел на полу пожилой лейтенант в ватном костюме, измазанном глиной и извёсткой. Он звучно высасывал мёд из большого куска пчелиных сотов. В углу девушка в шинели бинтовала голову раненому солдату.
- Ну как? - отдышавшись, спросил я лейтенанта, командира роты.
Покряхтев, он разломил медовую плитку и, протянув мне половину - угощайтесь, пожалуйста, - равнодушно кивнул на окно. Я взялся за бинокль, но в нём не было нужды. В каких-нибудь трёхстах метрах на опушке леса пофыркивали сизыми выхлопами две самоходные пушки с мужским именем "фердинанд". Под их прикрытием залегли немцы.
Шкель возился с радиостанцией: у него что-то не ладилось. Появился куда-то исчезавший Ларин.
- Товарищ старший лейтенант, подвал здесь - чистый дот!
Я отмахнулся и заторопил радиста.
- Питание село, - отозвался Шкель.
Он предупреждал меня ещё вчера; мы наступали восьмые сутки. Как тут напасёшься свежих аккумуляторов!
Ротный тоже не имел связи. Оба телефониста, тянувшие кабель, погибли. Ждали радиста командира батальона.
- Что делать будем? Пэтээры есть? А противотанковые гранаты?
У ротного не было ни противотанковых ружей, ни гранат. Определив на глаз местоположение самоходок, я набросал несколько слов на листке из полевого блокнота и вручил его Ларину:
- Бегом!
Разведчик исчез.
Немцы, чувствуя безнаказанность, продвинулись метров на двадцать, затем ещё на десять. Их гаубичные батареи бьют из-за леса через нас, отсекают второй эшелон.
"Проберётся ли Ларин?"
"Фердинанды", взревев моторами, осторожно поползли вперёд, выставив длинные стволы с лапчатыми набалдашниками дульных тормозов.
- Сейчас начнут, - замечает ротный. - Метко бьют негодяи. У них, говорят, оригинальные прицельные приспособления. Не слышали?
- Стабилизированные, - отвечаю я невнятно: рот забит пахучим воском и мёдом.
Раненный в голову, мучительно заикаясь, жалобно тянет:
- Сестрица, унеси меня отселя.
- Раненых эвакуировать! - распоряжается ротный. Его измятое бессонницей и окопной жизнью лицо с чёрной в блёстках щетиной на миг становится печальным и серьёзным, но тут же глаза с красноватыми веками загораются любопытством. - Как это - стабилизированные?
- Связь пришла! - кричит кто-то.
Появляется рослый пехотинец с зелёным ящиком рации за спиной.
- Разворачивайся! - коротко приказывает ротный.
- Лучше спуститься ему в подвал. - советую я, наблюдая за "Фердинандами".
Они остановились, выжидая перед последним броском.
Ротный соглашается. Прошу его временно подчинить мне радиостанцию. Шкель передаёт радисту свою табличку с позывными.
- Так что значит - стабилизированные? - допытывается ротный и подаёт мне второй кусок мёда. - Угощайтесь, пожалуйста.
- Стабилизированные - это…
Со свистящим шипением, прерывчатым, булькающим, высоко над нами летят снаряды. "Наши!" Выглядываю в окно. "Фердинанды" возобновили движение. Отчётливо звякают гусеничные траки.
На лесной опушке взлетают кустистые разрывы. Ларин пробрался, но поздно, а коррективы передать некому.
- Товарищ старший лейтенант, "Зея" отвечает! - докладывает в дверях Шкель.
- Прицел меньше четыре! - кричу я в ответ.
- В подвал надо, товарищ старший лейтенант, - виновато дёргает маленькими усиками Шкель. - Это пехотинец настроился.
Пробежав две комнаты, выскакиваю из дому, нахожу глазами чёрную дыру в подземелье. Наклоняюсь над ней.
- Передавайте: "Прицел меньше…"
Грохот и лязг заглушают команды.
- Отставить! Огонь на меня! Огонь на меня!
За спиной гремят пушки, и тотчас чёрное и красное ослепляет меня, упругая волна толкает в бездонное ничто…
Да, теперь я всё вспомнил. Глаза постепенно освоились с мраком. За толстым бетонным столбом виднеются освещённые каменные ступени, в самом низу застыли трое гитлеровцев. На светлом прямоугольном пятне валяются немецкие автоматы.
Незнакомый простуженный голос продолжает вызывать "Зею".
Я не вижу лица радиста, видна только шапка на голове в пульсирующем ореоле сигнальной неоновой лампочки. И матовые блики на кожухе автомата, что лежит у него под рукой.
- Отрезали? - спрашиваю я, с трудом расклеивая губы.
- Очнулись? - веселеет радист и вдруг, схватив автомат, выпускает скупую очередь по ступеням лестницы.
Сверху доносятся выкрики и ответная пальба. Пули высекают искры, брызжут цементными осколками.
- Тут какой-то фон фриц лежит, - объясняет радист. - Всё достать хотят, верёвку с крючком забрасывали. - Он хрипло смеётся. - А я его ещё дальше оттащил. Может, они, гады, из-за него и нас не взрывают, а?
- Может… - Разговаривать трудно, в голове продолжает стучать. - Воды нет?
- Нет. Что было, вам споил.
Пустая фляга с шумом катится в темень. Сразу же сверху гремит автоматная очередь.
- Так нас и взяли! - смеётся радист. Он, видимо, истосковался в одиночестве. - Никак не свяжусь, - говорит он со вздохом. - Первый раз отозвалась ваша "Зея", а потом, как оглохла.
Он начинает покачивать лимб.
- "Зея", "Зея"! Я - "Сура", я - "Сура". Приём.
У меня пистолет и две почти полные обоймы, четырнадцать штук.
- Как с боеприпасами?
У радиста не более половины диска к "ППШ", но есть немецкий автомат с пятью магазинами. Кроме того, у входа лежат ещё три таких автомата. Переворачиваюсь на живот и ползу за ними. Радист останавливает:
- Ни к чему. Когда стемнеет…
Разумно. Наладив автомат со стальным рамочным прикладом, слежу за входом. Гитлеровцы, видимо, и в самом деле не хотят подрывать нас из-за трупа "фон фрица", как выразился радист. Осаждающие пока ограничиваются автоматной стрельбой. Экономя патроны, мы отвечаем одиночными выстрелами или короткими очередями.
- "Зея", "Зея". Я - "Сура", я - "Сура". Приём.