- Я видел его, разговаривал с ним…
- Вы счастливый! Завидую вам. И еще одному человеку в нашей редакции.
- Кому?
- Майору Солонько. Он даже свои стихи читал Маяковскому.
- А-а… Да… Возможно. Он вам рассказывал?
- Нет… Случайно узнала… Еще на Дону, в степи, как-то к нам в редакционную машину сел один полковник, Герой Советского Союза. Оказывается - школьный товарищ майора. Они ехали и все вспоминали о Харькове, о том, как ходили в гостиницу "Красную" читать свои стихи Маяковскому…
- А как вы познакомились с Солонько? - перебил Седлецкий. - Вы, кажется, считаете его своим спасителем? - Последнее слово он произнес с особым ударением.
- Да-а… - грустно вздохнула Вера. - Было нечто в этом роде… - Она задумчиво смотрела в открытую дверцу чугунной печурки, где плясали языки пламени.
Седлецкий молчал, ожидая. Вера не спеша начала свой рассказ. Она говорила, не отрывая взгляда от огня, точно рассказывала не Седлецкому, а пламени.
- Гроза ночью разыгралась. Гром гремит… И канонада - точно гром. Говорили, будто Красная Армия освободила Муром. А бой почему-то не затихал, а, наоборот, все приближался. И странно, и тревожно… - Вера нагнулась и, собрав на полу куски березовой коры, бросила их в печь. - Потом хлынул ливень. Стало темно-темно. К дому подъехали машины. Входит отец, секретарь райкома и какой-то седой военный. Плащ-палатка на нем вся почернела от дождя… Это был генерал Курбатов.
- Герой Сталинграда. Я знаком с ним… - заметил Седлецкий.
- Я нагрела чай, - продолжала Вера, не обратив внимания на замечание Седлецкого. - Входит дежурный, докладывает генералу - майор к нему какой-то. "Скажи, пусть заходит…" Увидел майора, заулыбался, пошел навстречу. И к нам: "Майор Солонько, корреспондент фронтовой газеты. Мы с ним старые друзья. Знакомьтесь!"
Вера зажмурила глаза. Седлецкий осторожно коснулся ее руки. Вера точно не заметила этого движения, спокойно убрала руку и продолжала:
- Отец строго наказал: не задерживаться в пути до самого Нового Оскола. А мы все же с матерью заехали к знакомым в Нежиголь.
- Знакомые места, я там воевал, - вставил Седлецкий.
- У Краснополянского леса, - вела свой рассказ Вера, - вдруг самолеты. Кучер глянул: "Немец!" - давай погонять лошадей. Один фриц отделился - и к нам. Кучер соскочил с козел, побежал к дубу. Мы с мамой бросились в канаву. Кругом взрывы, земля содрогается. Кажется, будто пьешь что-то кислое, так противен стал воздух. Мама силится встать и не может… - Вера закрыла лицо рукой и замолчала. Плечи ее вздрогнули.
- Это очень тяжело… Похоронить мать в воронке… Я понимаю вас… - с участием вздохнул Седлецкий и, выждав, пока она успокоится, взволнованно спросил: - А что же потом?
- Я заблудилась в лесу, вышла на поляну и услышала шум грузовика. Из-за деревьев выскочила полуторка и остановилась возле речки.
- И вы встретились с майором Солонько?
- Да, а потом была переправа у Коротояка… Сотни машин! Кругом толпы беженцев. Вверху - пикировщики, черные кресты на крыльях. Наш грузовик стоит на дамбе. Рвутся бомбы. А чтобы еще больше посеять панику, сбрасывают вместе с бомбами рельсы, пустые бочки. Вой, свист такой, что ушам больно. Я хочу бежать вниз, к Дону. Майор Солонько хватает меня за руку: "Спокойно, в дамбу им попасть не так просто". За Доном поделился со мной сухарем и сказал: "Теперь мы простимся, наши дороги расходятся… Впрочем, если хотите, я поговорю с редактором газеты, может быть, он найдет вам работу".
- Если не ошибаюсь, редакция находилась тогда за Балашовом, в плодоовощном совхозе? - заметил Седлецкий.
- Да… Полковник Тарасов очень хорошо отнесся ко мне. Предложил освоить линотип… "Нам линотипистка требуется", - сказал.
- У вас большие успехи, вы за короткое время изучили сложную, умную машину, - похвалил Седлецкий. - Дайте, я пожму вашу руку.
- Зачем? - Вера настороженно подняла брови.
Седлецкий поймал ее руку.
- Я люблю вас! Не могу больше скрывать…
Он пытался обнять девушку, но она отстранила его.
- Я вас так люблю, - быстро заговорил он. - Ответьте, могу ли я надеяться? Совсем недавно вы так сердечно встретили меня…
Вера вспомнила, с каким волнением выбегала навстречу каждой машине, когда возвращались корреспонденты в редакционный поезд после сталинградской победы. Как она ждала Дмитрия! Ведь она его любит! А он даже не подозревает этого.. Едва раздался сигнал грузовика, она первой выпрыгнула из вагона, побежала на дорогу. За ней поспешил художник Гуренко. Догнав ее, капитан лукаво улыбнулся:
- По вашему торопливому бегу я догадываюсь, что едет один мой хороший приятель. - Но вдруг Гуренко остановился и разочарованно произнес: - Да это ж не Солонько, а Седлецкий…
И тогда она подбежала к Седлецкому, стала поздравлять с приездом, с победой. Потом взглянула на Гуренко, как бы говоря: "Вот вы и ошиблись. Я никому не оказываю предпочтения. Всех приезжающих с фронта встречаю с одинаковой радостью".
Вечером Седлецкий пришел в теплушку и пригласил ее в кино. Отказаться было неудобно, и она пошла.
Теперь он все истолковал по-своему…
- Что же вы молчите? Стоит ли колебаться? - спрашивал Седлецкий и, приближаясь к ней, горячо шептал: - Выходите за меня замуж…
- Нет, нет, - возразила Вера, - это не случится.
3
Метель давно улеглась. Негреющее солнце коснулось леса, бросило красноватый отблеск на верхушки деревьев. Тучи покрылись темной окалиной. Только ярко пламенели маленькие облачка, повитые по краям золотом. Снег казался в лощинах синим, а на буграх - розовым, искристым.
За одинокими домиками виднелось станционное здание. Над каменной башенкой трепетал красный флаг. Дежурный по станции ударил в медный колокол, и на его звон сразу же отозвался сигнальный рожок. Поезд на тихом ходу, обогнув станцию, пошел по ветке и, как в ущелье, втянулся в глиняный карьер.
В карьере паровоз долго трудился. Он расталкивал вагоны, загоняя их в тупики. Наконец запыхтел движок, возвестив о том, что редакционная жизнь началась. Скоро застучат пишущие машинки, заработают линотипы, завертятся валы ротаций, запахнет свежей газетной краской, и тяжелые пачки газет лягут в кузова грузовиков, в кабины самолетов…
В густых сумерках послышался далекий сигнал автомобиля. Потом сигнал повторился у въезда в карьер.
По коридору быстрым шагом прошел редактор фронтовой газеты Тарасов, в белом тулупе и в новой полковничьей папахе.
- Очевидно, приехал генерал, надо проверить, Дмитрий, - сказал Гайдуков и поспешил за полковником.
В половине восьмого Солонько вошел в линотипный цех. Все были в сборе. Не хватало только редактора, который беседовал у себя в кабинете с генералом.
Дмитрий окинул взглядом цех. Линотип был завешен ковром. В конце вагона белели аккуратно сделанные подмостки. На струганых досках стоял столик, покрытый красной скатертью. В коробочках блестели ордена и медали. Незнакомый офицер приблизился к столику и застыл, как часовой.
"Из наградного отдела", - подумал Дмитрий и прошел вперед. Его внимание привлекла большая картина в дубовой раме… Он подошел к ней.
- Я вижу, вам нравятся "Днепровские дали", Дмитрий Андреевич… Здравствуйте…
Солонько оглянулся.
- А, Вера… Да, Гуренко хорошо передал восход солнца на Тарасовой горе.
- Вы так изменились, Дмитрий Андреевич…. Вас трудно узнать…
- Вас тоже не легко… в бархатном платье.
- Я сегодня выступаю на вечере самодеятельности. Советую вам послушать Наташу. У нее прекрасный голос. Она занималась в Киевской консерватории.
- Мне говорил Грачев.
- А правда, Дмитрий Андреевич, хорошая будет пара Грачев и Наташа?
- Я жду приглашения на свадьбу и все не могу дождаться.
- Это Наташа медлит, - ответила Вера и густо покраснела.
К картине подошли Бобрышев, Грачев и Катя Сенцова. Они стали хвалить Гуренко. Дмитрий чуть посторонился, спросил Веру:
- Что с вашим отцом, получили хоть какую-нибудь весточку?
- Ничего не известно, все пока по-старому, - вздохнула она.
В толпе промелькнул подполковник Ветров и приказал всем строиться.
- Удивительно подходит к Борису Аркадьевичу его фамилия, - заметила Вера.
- Вы правы… Он не ходит, а летает, - улыбнулся Дмитрий, становясь в строй.
Вошел начальник Политуправления фронта генерал Салаев и, приняв рапорт Ветрова, поздоровался с сотрудниками редакции. Дмитрий часто встречал генерала Салаева в действующей армии. На Дону и в Сталинграде генерал не раз беседовал с корреспондентами, направлял их работу, подсказывал нужные темы.
Дмитрий посмотрел на Салаева и нашел, что тот похудел. Генерал по-прежнему стригся под машинку и носил простую гимнастерку.
Салаев подошел к столу и, окинув взглядом строй, сказал:
- Товарищи военные журналисты! Родина награждает вас орденами и медалями.
Грачев незаметно пожал руку Дмитрию. Он был возбужден, да и сам Дмитрий волновался.
- Свято храните традиции сталинградской гвардии, передавайте войскам ее патриотический дух и боевой опыт. Наши войска успешно перерезали линию железной дороги Орел - Курск и шоссейной Кромы - Фатеж - Курск. В этот прорыв, - повысил голос Салаев, - введены прославленные сталинградские дивизии, гвардия!..
Солонько как-то не сразу верится:, что генерал Салаев вызывает именно его.
- Иди, - шепчет Грачев.
Дмитрий подходит к столу. Тепло улыбаются друзья, ободряя его взглядом. Генерал вручает Дмитрию орден. Блестит золотой серп и молот, в серебряных лучах винтовка и шашка, на белом эмалевом пояске надпись: "Отечественная война".