Офицер увидел следы первым. Остановился, беспокойно зашарил глазами по камням, по проволочным заграждениям. Как только он вскинул автомат в сторону разведчиков, Фролов выстрелил. Финн упал. Солдаты растерялись и с криком бросились бежать назад вдоль берега. Один из них свалился, подстреленный Гупаловым. Третий бежал и кричал:
- Русс, русс, русс…
Траншеи сразу же ожили. В сторону кричавшего солдата затопали сапоги. Слышались беспорядочные голоса.
- Пошли! - приказал Фролов.
- Куда?
- В лес.
Гупалов замешкался. Иван рванул его за руку.
Пока финны расспрашивали солдата, разведчики, никем не замеченные, перескочили через траншею и, пользуясь тропами, сделанными в завалах, устремились в лес.
Бежали они долго, пока не выдохлись. Но останавливаться было нельзя. Финны вот-вот разберутся, в чем дело, и пойдут по следу. Со стороны залива уже нарастал шум. Лаяли собаки.
Лес начал редеть. Мелькали тощие березки, показались ольхи и тальники. Почва стала мшистой и зыбкой. Где-то поблизости было болото. Разведчики обрадовались: в болоте собаки потеряют след, там легче укрыться, хотя бы на время, пока финны не прекратят поисков.
Под ногами хлюпала ржавая вода. Иногда за кочками, поросшими осокой-резухой, оказывались ямы, и разведчики ухали в них по грудь. По лицам ручьями катился грязный пот, к ним липла паутина и прошлогодняя черная листва. От перенапряжения дрожали ноги и руки.
Фролов остановился, передохнул. Он был по пояс в болотной тине и походил на сказочного лешего. Гупалову вода доходила лишь немного выше колен, а выглядел он еще страшнее. На голове, на плечах висели водоросли, все лицо было в грязи.
- Здесь останемся или дальше пойдем? - глотая воздух, спросил Фролов.
- Давай здесь.
На кусте тальника сидела пичуга; она не испугалась, не улетела, лишь глазом косила на людей. Разведчики выбрали два куста погуще, под которыми были глубокие ямы; в случае появления финнов в них можно было укрыться, забросав голову осокой.
Стояла тишина. Финны, очевидно, потеряли их след.
Непослушными руками Гупалов развязал на груди "аппендикс" водолазного костюма и полез в нагрудный карман за шоколадом; в кармане было месиво. Полизали пальцы, потом пожевали сладковатых корешков осоки.
Теперь можно было собраться с мыслями, обдумать, как вернуться к своим? А путей было только два - или тот, которым они пришли сюда, или через передовую. И тот и другой были крайне опасными.
Разведчики растянулись на нижних сучьях кустов и тут услышали приближающийся лай. Собаки остановились на краю болота и заметались, заливаясь до хрипоты.
Как быть? Идти дальше или оставаться здесь?
Болото могло скоро кончиться или оказаться непроходимым- засосет. Решили остаться: будь, что будет.
Через несколько минут разведчики пожалели о том, что не пошли дальше. Финны шли прямо на них развернутым строем, перекликаясь. Вода шумно хлюпала под их сапогами.
Гупалов почти весь залез в грязь под кустом, забросав голову осокой. Фролов тоже замаскировался, но руку с пистолетом оставил на поверхности. Прямо на куст, под которым он сидел, надвигался финн - рослый парень.
Автомат у финна болтался на Груди. Он не держал его руками, хватаясь то за кочки, то за кусты. И Фролов понял, что перед ним не ахти какой вояка. Финн его не видел и продолжал продвигаться вперед. Вдруг он споткнулся, выругался-и увидел ствол пистолета. Глаза его расширились, щеки и губы побелели. Он стоял окаменев, только руки ползли вверх.
По цепи справа и слева перекликались. Отозвался и финн, но настолько невнятно и тихо, что его окликнули еще раз. Теперь он крикнул громче и невольно, не разжимая губ, улыбнулся. Фролов заметил, что весь он дрожит. Стрелять в него не имело никакого смысла - это означало обнаружить себя и погубить. Иван отвел пистолет несколько в сторону, дав понять: проходи, мол.
Не отрывая глаз от Ивана, финн робко двинулся с места. А Фролов подумал: "А что если он пройдет, а потом поднимет тревогу? Тогда конец. Может, броситься на него и задушить?"
Он попробовал пошевелить скорченными ногами и понял: ил настолько засосал, что и самому-то нелегко выбраться из ямы. А финн медленно продвигался с поднятыми руками, огибая его, и все глядел и глядел в его сторону. Ствол пистолета следовал за ним. Бледные губы финна шевелились и, казалось, шептали: "Не надо, я не сделаю тебе ничего плохого. Мне тоже хочется жить".
Когда финн прошел, Фролов почувствовал, что по лбу у него течет холодный пот.
Из-под куста вылез Гупалов.
- Не заметил? - спросил он тихо.
Фролов молчал. Перед ним все еще стояли глаза финна, серые, застывшие в испуге, с большими зрачками, полные нечеловеческой мольбы…
Четверо суток пробыли разведчики в финском тылу. Питались они корнями осоки, зеленым горохом, который нашли на одном поле, молодыми побегами и листьями лип. Силы начали сдавать. Нужно было как можно быстрее возвращаться домой.
На пятую ночь рискнули приблизиться к береговым проволочным заграждениям и небезуспешно. Финны, видимо, забыли о них. Разведчики вышли на залив. Ориентиром служила передовая, на которой беспрерывно шла стрельба и взвивались ракеты.
Где вброд, где вплавь они двинулись заливом к Сестрорецку и, обогнув передовую, подошли к нашему берегу. Воинские части были предупреждены о возможности появления разведчиков, и все-таки их обстреляли.
О встрече с финном Фролов рассказал в кубрике. Вначале историю приняли всерьез, а потом, некоторое время спустя, утратив остроту впечатления, начали над ним подшучивать. Кто-либо из ребят спрашивал утром:
- Ну как, Фролов, не снятся тебе глаза финна?
Иван вспыхивал и говорил:
- Знаете, ребята, снятся и часто.
ОГОНЬ НА СЕБЯ
Перепелкин и Лунин!
Это была вторая пара разведчиков. Если Фролов с Гупаловым ходили вместе в операции, а в отряде их можно было частенько видеть и порознь, то Перепелкин с Луниным вообще не расставались.
А вроде бы ни в характере, ни во внешности ничего у них особенно близкого и не было. Перепелкин коренастый, веснушками раскрашенный. Глаза острые, въедливые, под стать характеру. Лунин - длинношеий, белобрысый, тощий и простяга, каких не часто встретишь.
Всякий раз, если кто-либо из них отлучался, то второй заметно тосковал и, не находя себе места, бродил по кубрикам или по двору.
С их неразлучностью смирился даже старшина Лукин, не признававший никаких сантиментов. В караул, дежурить ли на камбуз или работать на огороде он назначал их одновременно.
Они мало разговаривали, понимая друг друга с полуслова. Молча уходили в операции, а вернувшись, никогда не рассказывали о своих приключениях. Как ни в чем не бывало включались в повседневную жизнь отряда: ломали на дрова старые полусгнившие баржи, топили баню, стирали белье…
И вдруг школу облетела весть: "Перепелкина с Луниным опять наградили". Казалось, Перепелкина это не трогало; он оставался таким же спокойным, словно ничего особенного и не произошло; Лунин же, поглядывая на своего товарища, смешно моргал белесыми ресницами и улыбался. У него еще можно было кое-что разузнать, а к Перепелкину лучше не подступаться. "Ходили вот к немцам. Так, ерунда…" - это и все, что он мог из себя выдавить.
К операциям ребята готовились не в школе, а где-то в другом месте. Отсутствие их всегда чувствовалось, чего-то не хватало в отряде.
Помню, несколько дней кряду спрашивали мы друг друга: "А где же Перепелкин с Луниным?" Но куда подевались разведчики, никто не знал.
О их судьбе вскоре стало известно. Однажды Ваня Олейник попросил меня сходить с ним на наш радио-центр и помочь нести оттуда питание для радиостанций. Был Ваня, как всегда, отутюжен, вычищен и выбрит до блеска. Пришлось и мне натянуть парадную форму, хотя от нее я уже давно отвык- все в робе и в робе. За колючую проволоку нас пока еще не выпускали.
Ленинград оживал. Как будто меньше стало разрушенных зданий. На лицах прохожих почти совсем исчезла гнетущая безучастность. С оконных наличников старых деревянных домов на мостовую порхали воробьи и хлопотливо копались в опавших листьях. Приближение зимы уже не пугало птиц; они словно и в самом деле верили, что теперь вблизи от жилья людей можно будет найти и тепло и пищу.
В воздухе держался легкий морозец. Небо поднялось далеко ввысь.
- Зайдем к Валюше? Я ее давно не видел, - предложил Олейник.
- Это к какой Валюше? К скрипачке?
- Ну да.
Над оградой Смоленского кладбища разбрелись посветлевшие деревья. Вспомнилась аккуратная могилка Блока и букетик ярких осенних астр на ней.
Валя жила на втором этаже старинного двухэтажного каменного дома. Она увидела нас в окно и выбежала навстречу. Простенькое ситцевое платьице красиво облегало ее фигурку. Девушка посвежела, полностью исчезла с лица восковая желтизна, а подбородок мило округлился. Только пальцы рук оставались такими же тонкими и прозрачными.
Она увела нас в одну из дальних комнат квартиры, усадила на стулья, а сама убежала на кухню греть чай.
Я от души завидовал Ване. Знакомой девушки у меня не было. Старая довоенная дружба как-то нелепо распалась. Последнее письмо около года назад пришло из-под Калинина, где девушка моя работала фронтовым врачом. Письмо было грустным, полным отчаяния. Она писала: "Негде ни в бане помыться, ни выспаться по-человечески… Кругом одна кровь…" Потом я попал в окружение в Таллине, и переписка оборвалась. Девушку я считал погибшей, потому что в районе Калинина шли беспрерывные тяжелые бои.