- Вот прицепилась… А здесь ничего…
Когда на горизонте показалась полоска острова, он попросил меня:
- Принеси, Вань, автомат. Там на ремне написано. И гранаты…
Я спустился в кубрик. В куче автоматов лежал и его. На брезентовом ремне было жирно выведено химическим карандашом: "Федор Фокин".
Он достал носовой платок и начал им вытирать ствол, доже. Заглянул в затвор. Убедившись, что автомат в полном порядке, привычным движением кинул его за спину. Сидел Федор без шапки (ее пришлось выбросить за борт), ветер раздувал его густые непослушные волосы.
Остров увеличивался. Подернутая синеватым туманом полоска заметно раздавалась в ширину и как бы поднималась из воды. Рухну стал виден отчетливо. Окружающий его лед незаметно переходил в пологий заснеженный берег. В левой стороне виднелся лес, к нему справа жались домики. По крышам ветер стелил дымки - в деревне жили.
Эскадренные миноносцы сбавили ход и остановились вдали от острова. Они дали первый залп. На побережье взметнулись клубы снега, перемешанные с черными комьями земли. Взрывы заслонили остров. Наш тральщик подошел к ледяной кромке, и мы начали высадку.
Лед оказался очень тонким, и я неожиданно провалился и уронил под лед запасное питание к рации - анодные батареи. Искать их не имело смысла: батареи замолкли. Позднее мне крепко попало от Никитина -мы остались с одним лишь комплектом батарей, которые нес Михаил Удальцов, мой напарник по рации.
Эсминцы били по острову (не трогая деревни), а мы, проламывая лед то прикладами, то подпрыгнув и навалившись на него грудью,, продвигались вперед. Водолазные костюмы у всех порвались, и мы промокли насквозь, а до берега оставалось с полкилометра.
Автоматы покрылись толстым слоем льда и стрелять из них было нельзя - сковало затворы. Ни голыми руками, ни горячим дыханием оттаять их не удавалось. Лед на них нарастал на глазах. Если бы об этом знали немцы! Они перекрошили бы нас, как цыплят.
Но они этого не знали. Подпустили близко - метров на триста - и только тогда застрочили пулеметы. Сотнями искорок засверкал лед, но он и спас нас - пули рикошетили. А мы все шли вперед, больше подо льдом, высовывая лишь головы, чтобы набрать воздух.
Вдруг стрельба прекратилась. Что бы это могло значить? Хитрят, подпускают еще ближе на верный прицельный огонь?
Замолчали и эсминцы. Мы были слишком близко от берега, и они ненароком могли зацепить и нас. Стало настолько тихо, что все мы невольно замедлили свои шаги. Тело сжалось в тугой пружинный комок.
Но почему молчат немцы? Почему они так долго выжидают? Почему?..
Раздайся в этот миг хотя бы один выстрел, у некоторых из нас "пружинный комок" мог бы сработать не в ту сторону. Ведь иногда для человека достаточно одного укола швейной иголки, и он потеряет самообладание.
Упрямо, сцепив зубы, продвигались мы вперед. А немцы все еще молчали.
Сзади с тральщиков стали высаживаться пехотинцы. Булькала вода, слышались отрывистые команды, ругань, и это подхлестнуло нас. Рванулись на остров! Все было на виду: камни, кустики, бугорки…
Мы быстро переползли от камня к камню, пробираясь в глубь острова. Неожиданно на пригорок из-за крайнего дома деревни выхлестнула большая толпа. Прилипли к земле. Но что такое? Это совсем не военные, а гражданские люди, среди которых много ребятишек. С криками радости они бежали нам навстречу.
- Вота, - растерянно проговорил Фокин (он полз со мной рядом), поднимаясь с земли и вытирая мокрый лоб резиновым рукавом водолазного костюма. Шапки на нем так и не было.
Нас мигом окружили.
- Где немцы? - было первым вопросом.
- Больше нету. Сбегли. Кишка не выдержала, как увидели вас… На той стороне у них катеры были. Только сейчас сбегли. Туда, на Большую землю…
Остров находился в Рижском заливе, а жили на нем эстонцы. Пожилые мужчины свободно говорили по-русски. Но тут были и дети. Они не понимали русского языка- в буржуазной Эстонии изучать его категорически запрещалось. На загорелых, обветренных лицах ребятишек сверкали любопытством глазенки. Мальчишки жались к нам, а когда мы направились к деревне, наперегонки побежали впереди.
В деревне нам отвели просторный пятистенный дом одинокой моложавой вдовы. Она мило улыбнулась при встрече, а в переднюю не пошла: распахнула дверь и осталась на пороге. Потом без конца гремела на кухне чугунами или, подоткнув подол, метеором носилась с ведрами во двор и обратно.
Вечером в дом пришла целая делегация мужиков с большими свертками. В кухне на стол они выложили два копченых окорока, жирный бараний зад, полкуля вяленой рыбы и несколько краюх хлеба. Мы ничего не просили у них и не знали, что делать со столь необычными подарками. У нас были свои продукты: мясные консервы, сгущенное молоко, копчености, галеты. Капитан-лейтенант даже растерялся. Он попробовал вежливо выпроводить гостей, но мужики стояли на своем, даже и не думая уходить.
- За что вы нас обижаете? - заговорил по-русски пожилой статный эстонец. - У нас есть. Немцы не успели все взять. Это для вас…
Пришлось согласиться. А мужики уже вытаскивали из карманов бутылки с самогоном.
- Это уж совсем ни к чему, - рассердился было командир.
- Как ни к чему? У нас праздник. Пусть и у вас будет праздник.
- Мы. взяли две или три бутылки, чтобы немножко согреться и растереть застывшее в ледяной воде тело, и отнесли их в переднюю.
С остальными бутылками мужики тут же и разделались. Пили они прямо из горлышка, стоя, передавая бутылку из рук в руки по кругу, почти не закусывая. Кто выпивал последний глоток, тот должен был вынимать свою бутылку, и так до тех пор, пока не кончится вино.
Мы ужинали в передней, а на кухне мужики шумно галдели. Потом они принялись петь песни. Пели на своем языке, а все было понятно. Та же, что и в русских старинных песнях, душевная тоска, перемешанная с удалью и бесшабашностью. Это было настолько близко, трогательно, что и наши губы невольно шевелились.
Они пели долго, до полуночи, и мы не мешали им. Кто знал, может, они пели так свободно впервые за все три года немецкой оккупации…
На острове мы прожили больше недели. Корабли вы садили нас и ушли. В море разгулялся страшный шторм. Огромные пенные валы накатывались на лед, взламывали кромку и почти достигали берега острова. В воздухе стоял беспрерывный гул. От ветра гремели железные крыши, гнулись и жалобно стонали деревья.
А вокруг берегов лед толстел. По нему стало можно свободно ходить. Мужики опять пришли к нам - пригласили на охоту за тюленями. Командир заколебался, но пришлось согласиться. Оказывается, у жителей не было ни одного ружья - все отобрали немцы.
Охотились здесь своеобразно. По льду день-деньской кружили большущие черные собаки, выискивая тюленьи лунки. Найдет собака лунку и - домой. Хозяина за полу и давай тянуть в море. Охотнику только и остается замаскироваться и ждать, когда тюлень вылезет подышать воздухом. Удивительно умные собаки. Мы ни разу не слышали их лая. Подходили они к нам запросто. Стоило только дать кусочек сахару, и этого вполне было достаточно для дружбы. Сядет возле тебя этакий здоровенный пес и следит молча синеватыми глазами за твоей рукой - не полезет ли она в карман за следующим кусочком. Дашь ей сахар, покажешь - иди в море, и она затрусит на лед.
.. .Продукты наши вскоре кончились, но нужды мы не испытывали. У хозяйки, в доме которой мы жили, был полон двор скотины - три или четыре коровы, несколько свиней и табун овец. Как она управлялась со всем этим хозяйством, представить трудно, но управлялась. С утра и до позднего вечера она поила, кормила, доила, сепарировала молоко, сбивала масло и, как говорится, тепленькое подавала на стол. Пожилые наши разведчики, вроде Спиридонова, души в ней не чаяли, а нас, молодежь, постоянно тыкали носом - вот, смотрите, сколько всего может наработать один человек, А вы, мол, восемь часов поработаете и по девкам шататься. Откуда же оно чего возьмется-то?
Этот маленький островок с населением в какую-то сотню человек, очень дружных и хозяйственных, произвел на каждого из нас большое впечатление. Люди буквально купались здесь в сливках и масле (молоко вообще не считалось за продукт). Вдова варила нам суп из сливок с картофелем и свининой такой, что от мяса ложка стояла. Кушанье не особенно вкусное, несколько приторное, но съешь миску такого супа и целый день тебе больше ничего не надо.
Почти все мы родились и выросли в деревне, но такого обилия продуктов никто никогда не видел. У тощей каменистой земли острова, позволявшей людям держать столько всякой живности, была какая-то тайна…
В лесу от немцев осталась наблюдательная вышка, и мы поочередно несли на ней службу - следили за Рижским заливом. С вышки весь остров просматривался, как на ладони. Больших полей действительно не было -так, клочочки…
С вышки хорошо был виден и залив. Иногда в нем показывались немецкие транспорты. Шли они гуськом под охраной катеров. Мы вызывали наших бомбардировщиков. Что тут потом творилось! Ревели моторы пикирующих самолетов, на палубах и в трюмах рвались бомбы. Суда или горели, как свечи, или тут же тонули. В ледяной воде плавали раненые немцы. Никто их не подбирал.
Всем нам был хорошо памятен 1941 год - переход из Таллина в Кронштадт. Теперь история повторялась. Немцы расплачивались своей кровью, пожиная то, что посеяли сами. И все-таки было жаль смотреть на этих плавающих в штормовом заливе заживо обреченных людей. Тоска подступала к сердцу. Видно, уж такое оно русское, незлобивое, доброе от природы…