- Ах ты, обормот несчастный! - закричала она осипшим от простуды голосом. - От горшка два вершка, а туда же, безобразничать! Был бы тут отец - задал бы трепку!.. А вы что рты поразянули? - повернулась она к мальчишкам. - Ремня на вас нету! Ишь, команда голоштанная!
- Так их, тетя Капа, так! - крикнул Гришка Егудкин из комнаты старших.
- И–и–ух! - давясь от смеха, подвывал Яшка Линдан.
Но тетя Капа остывала так же быстро, как и вскипала. Помогая ребятам навести в комнате порядок, она уже не ругалась, а только ворчала миролюбиво:
- И чего им, шелопутным, не живется спокойно! Носятся с ними как с писаной торбой, а они еще на головах ходят!..
Когда ребят позвали на завтрак, тетя Капа подмела пол, протерла его влажной тряпкой, намотанной на швабру, и проветрила обе комнаты.
Приятно войти с морозца в чистое, пахнущее свежим воздухом, теплое помещение! А оттого, что в заиндевелых окнах весело искрилось яркое солнце, на душе тоже становилось светло и радостно. Потому, наверное, и вспомнились Валерию Белову пушкинские строки: "Мороз и солнце! День чудесный!.." - воскликнул он, входя после завтрака в комнату.
Ему действительно было хорошо, сомнения не мучили его, совесть оставалась чиста: малышей он не обижал, ни с кого ничего не требовал и доживал в интернате последнюю зиму - осенью должен был ехать в. Челябинск, в ремесленное училище.
Да, Валерка Белов не злоупотреблял своим правом самого взрослого из ребят. Младших он не трогал, но и со старшими портить отношения тоже не хотел и в их дела почти никогда не вмешивался.
Перед обедом многие разбрелись по селу - пошли погулять, а Пим, Бульдог, Лопата и Губач засели за учебники. Лука предложил Жану сыграть в перышки. Шахна примостился возле печки и что–то выстругивал, а Петька Иванов решил покататься на коньках и стал прикручивать их сыромятным ремешком к валенкам.
- Пойдем, голубей погоняем, - сказал Николай Шестаков Юрке Шестакину и стал надевать пальто.
В это время сначала во дворе, потом в сенях послышались крики: "Чужак, чужак!.."
Распахнулась дверь, и в комнату чуть не кубарем влетел раскрасневшийся и запыхавшийся Рудька.
- Голубь! - крикнул он. - Чужой! Над нашим краем ходит! Того и гляди что 'стаю подымет! Перехватят!
Похватав пальтишки и шапки, все, кто был в комнате, выбежали во двор. Одевались уже там.
По двору, закрутив кольцом хвост, носился разыгравшийся Бобик, а высоко–высоко в прозрачно–синем небе большими кругами ходил чужой голубь. Полет его был стремителен.
- Уберите пса, мешает. - Николай пхнул ногой Бобика, швырнул в небо пару сизарей и, размахивая руками, заметался по двору, пронзительно засвистел, чтобы голуби не сели на крышу.
Ему помогали все ребята: они орали и тоже свистели, хлопали в ладоши…
Сизые покружились–покружились над домом и стали набирать высоту. Вслед за ними выпустили еще две пары. Заметив их, чужой резко пошел на снижение. Щурясь от яркого солнца, ребята наблюдали за полетом птиц. Прибежал и Мотька, благо жил рядом - через забор.
- Ры–ы–жий! - воскликнул Матвей. - Рыжий турман Клопа! Как же он так? Отбился?!
- Может, и не Клопа вовсе, - сказал Шестак, держа наготове Рябчика и Белянку.
- Знаю, что говорю, - рассердился не на шутку Мотька. - Ни у кого больше нет такого голубя! Разве что Рябчик ваш…
Рыжий соединился со стайкой интернатских голубей, походил, походил с ними и вдруг повел их вышз ив сторону - на другой край села, где поднялась в небо чья–то большая стая.
- Уведет! - застонал Рудька. - Всех уведет!
- Сплюнь, дьявол! - Шестак дал ему "леща" по шее и выплеснул из рук сначала Рябчика, а следом и подругу его - Белянку.
- Уголька! Давай Уголька! - охрипшим от волнения голосом рявкнул Николай, и вслед за Рябчиком и Белянкой взметнулся ввысь Уголек.
"Хлоп–хлоп" - зазвенели в синеве упругие крылья, и голубиные асы, круто набрав высоту, заиграли–закувыркались в холодных солнечных лучах.
Это были самые верные голуби - каждый из них мог легко удержать и приворожить любую стаю. Они не поспешили вдогонку за уводимыми рыжим турманом голубями. Они наслаждались полетом в мороз и солнце. Они были прекрасны! И Рыжий, казалось бы, хитрый знаток уверенного полета, повел стаю, которая хотела обдурить его, обратно, потом оторвался от нее и вот уже закружился, завертелся, заиграл вместе с Белянкой, Рябчиком и Угольком.
- Ура-а! - заорали ребята, и в воздух полетели шапки.
- Цыть! - шикнул Шестаков. - К забору!
Ребята, сообразив что к чему, разбежались по сторонам и притихли. Николай уже держал в руках светло–рыжую голубку. Выпростав одно ее крыло, он призывно помахивал им.
. - Шахна, зерно! - крикнул Колька и, пока стая вместе с Рыжим делала над двором круги, Аркашка к самым сеням щедро натрусил дорожку из отборной желтой пшеницы…
Рябчик и Белянка "посадили" Рыжего на интернатскую крышу. Очевидно, он был очень голоден, потому что, дважды проехавшись на хвосте, спорхнул на пшеницу и начал жадно работать клювом. Когда он оказался возле распахнутой двери, Николай швырнул в сени желтую голубку.
Вздрогнул Рыжий, глянул настороженно влево, вправо и шагнул следом. Рывок за веревку - и дверь захлопнулась.
Минут через сорок пришел Клоп. Именно пришел. Не прибежал, не умолял, хотя это был его лучший голубь, а пришел и потребовал:
- Отдайте Рыжего. У вас он. Видал.
Ребята молчали и злорадствовали. Клоп загнал у них не одного голубя и ни одного не вернул. Даже за выкуп.
- Отдайте Рыжего! - шагнул он к Николаю, зная, что тот хозяин положения.
- Плати кормом выкуп, - сказал Николай.
- Так отдай! - пробормотал Клоп. - Нету у меня корму. Потому и Рыжий сорвался.
- А-ах, не–е–ту?
Клоп, нахмурился, переступил с ноги на ногу.
- Не отдашь Рыжего - Рябчика вашего изничтожу. Так сквитаюсь–то!
- Не грозись, - сказал Колька Шестаков. - Мы не ты. Забирай своего Рыжего. Задаром. И дуй отсюда, пока не передумали.
Клоп взял своего голубя и, уходя, крикнул:
- Подумаешь, благодетели!.. А Рябчик ваш все одно будет мой!
- Ату его, Бобик! - крикнул Николай, и собака, раздраженная сердитыми выкриками, рванулась вслед за Клопом и изрядно потрепала его штаны, пока тот не догадался схватить валявшуюся около забора крепкую вицу.
Получив удар по хребтине, Бобик завизжал, заскулил и убежал за сарай.
Прошло несколько дней, и Клоп свою угрозу исполнил. Однажды утром ребята не нашли Рябчика. Все голуби были на месте, а Рябчик пропал. Исчезла и собака…
Как ни ломали пацаны голову, а ответ напрашивался один - это месть за рыжего турмана, за позор Клопа.
Вскоре выяснилось: так оно и было. Кое–какие подробности рассказал Мотька.
С Бобиком Клоп справился с помощью стрихнина. Теперь у него новая черно–белая шапка и добротные. рукавицы - все из собачьей шкуры. Рябчик же у Клопа "в плену", и все маховые перья у него повыдернуты. Клоп решил сделать из него первого голубя своей стаи - вожака. "Приручу! - бахвалился Клоп. - А нет - в суп!.."
Прошло дней десять, и вот, ни свет ни заря, на интернатском дворе сердито заворковал–заворчал Рябчик: я, мол, здесь, голодный и холодный, а вы дрыхнете!
Сильным стуком в окно Мотька разбудил ребят и рукой поманил их на улицу.
- Я по нужде выскочил из избы, а тут он, Рябой ваш. Гляжу, он с плетня на плетень прыгает, а через мой двор, до вашего, ну словно курица бежал. Крылья–то обдерганы, воздуха не гребут! Сбег он от Клопа, обыкновенным пешедралом сбег! Ох и умница!..
Радости ребят не было конца. Каждый хотел прикоснуться к Рябчику, погладить его изуродованные крылья.
- Хороший наш, храбрый ты наш, живой, пешочком пришел, - приговаривал Николай, пряча голубя за пазуху и согревая теплом своего тела, - А вот Бобик - нет больше Бобика. Шапка да рукавицы…
- Ладно раздергиваться–то, - сказал Мотька. Оно, конечно, жаль пса, да вы, чай, не бабы - носами зря хлюпать не след!
…А новый день уже разгорался, вставало солнце, был мороз. В небе, около светила, вспыхивали радужные блики.
Однажды вечером
За окнами сильно мело, пуржило. В печной трубе занудно выл ветер. Надежда Павловна, прихлебывая из жестяной кружки чай на сахарине, спрашивала между горячими глотками:
- Вы заметили, Ольга Ермолаевна? Неужели не заметили, что наши ребята какие–то бледные, нервные стали.
- Кто их знает! Возраст, наверное, такой - переломный. - Ольга Ермолаевна сделала неопределенное движение рукой. - Разве раскопаешь, что на душе у таких вот, простите меня, бесштанных героев! - Она даже поморщилась, как от зубной боли.
- Ребята наши действительно герои! Иронизировать тут совсем даже неуместно! - вспылила Ирина Александровна. - Работают, учатся, мужественно переносят все тяготы. А то, что у них свои, мальчишечьи заботы и проблемы, так на то мальчишки и есть мальчишки! - почти крикнула она. - Что они видят, что знают? Да многие даже не знают, у кого из них есть родители, а у кого - нет. Мы помним, как они прыгали и кричали, узнав о прорыве блокады Ленинграда. А неимоверная радость от победы под Сталинградом! Мальчишки и девчонки ревели, просто захлебывались от радости. Нет, от гордости! Еще бы! В плен попали двести тысяч фашистов, сам фельдмаршал! А чего это стоило? Живы ли отцы и матери наших маленьких ленинградцев - никто не знает. Дети не сомневаются, что родители их живы. Дети героев - они все равно дети. И это главное!