Выпускали одногодичников торжественно. Бывшие курсанты с новехонькими квадратиками в петличках сидели за праздничным столом, а под ним путешествовала строжайше запрещенная комбатом бутылка. Как было не выпить, когда сам комбат деловито прокалывал шилом петлички и самолично вдевал в них красные квадратики - знаки различия? А потом курсанты разъехались по домам. А он остался. Никто не удивлялся: призвание!
А кто открыл в нем это призвание, кто вселил веру в военный талант и задержал на берегах Ингоды и Читинки, отрешив от мирных грез будущего учителя истории? Он, этот сухощавый дядька, с мирной, этакой домашней фамилией, начиненный солдатской мудростью, неповторимой уставной и житейской бывалостью. Он, и никто другой, заставил его полюбить и Краснознаменный полк, и снежные марши, и ночные тревоги, и охоты на тетеревов, и мороз, звонкий и режущий, как добрый клинок. Лешка поначалу стал адъютантом комбата и, пожалуй, впервые после бесконечных студенческих общежитий, а затем и красноармейских казарм почувствовал теплоту и уют домашнего очага. Были в этом временном жилище командира батальона и сдобные запахи пирогов, и чисто вымытые полы, куда ступать без тщательного топтания в передней не разрешалось, и приветливые улыбки и гостеприимство не по летам статной Аннушки, как называл комбат свою жену, и звонкий смех неприметной девочки-школьницы, дочери.
Беляев оживленно беседовал с командирами, прислушиваясь к каждому, и с удовлетворением отмечал: нет ни натянутости, ни настороженности, которые обычно сопутствуют подобным встречам.
- А я-то, признаться, готовился, веничком подметал, полы швабрил, уголочки вылизывал, - сказал Мельник и дробно, с удовольствием засмеялся. Его поддержали.
- Начальство встречать - не сапоги тачать, - весело ответил Беляев. - Служба...
- Комиссий вдоволь у нас, не забывают, товарищ командир бригады, - вставил начальник штаба Борский. - Бывает весело.
- Придираются?
- Не то чтобы... Но иной тыловой специфики не поймет - ну и сплеча. А Главупраформ знаете как жмет? Округ на плечах сидит.
- А есть, вообще, она, тыловая специфика? - с едва заметной усмешкой спросил Беляев и не дождался ответа. - Что у вас с глазом-то?
- Осколочное ранение, товарищ полковник. Специфика есть, а глаза нет.
Беляев умолк. Замолчали и остальные. Но вскоре беседа опять завязалась.
Майор Мельник уже хорошо различал приезжего. Как изменился! На висках появилась ранняя седина. У глаз незнакомые морщинки, худощавое лицо потемнело, то ли от загара, то ли от пыли, и утратило былую свежесть. Что-то горькое залегло возле губ. Он пришел оттуда. И так захотелось снова обнять его, отеплить, по-отечески приласкать в этой неуютной, но безопасной и уже обжитой бескрайней степи!
- Каковы планы у начальства? - спросил он. - Я, кажется, заберу его от вас, товарищи. С дороги ведь прямо в полки. А отдыхать кто будет, японец? - Он вспомнил характерную присказку давних лет, бытовавшую в забайкальских приграничных подразделениях.
Беляев улыбнулся:
- Ни японцу, ни мне нынче нет отдыха, Иван Кузьмич. Я сегодня в полках. Всю ночь буду в полках.
- Жена и дочь обидятся, - сказал Мельник. - Рискуешь впасть в немилость.
- Стало быть, и они здесь? - И опять что-то далекое и теплое тронуло его.
- Нашел их в Кустанае, перебазировал. Вместе и воюем. Ты что, забыл их?
Беляев почему-то молчал, и Мельнику показалось, будто он в неловкости вспоминает и не может вспомнить жену и дочь.
- Ай и вправду забыл?
- Как же... - Беляев словно очнулся. - Как можно забыть, Иван Кузьмич?
- Наташа горя набралась, - печально произнес Мельник и вдруг услышал далекую походную песню. Было уже совсем поздно. Яркие, спелые звезды высыпали над лагерем, где-то безмолвно вспыхивали зарницы. Ночь зачернила все вокруг, и белели только лагерные дорожки.
Песня приближалась. В ее торжественной мелодии слышалась ярость народа, вставшего на смертный бой. Прибоем вскипает она в сердцах. Идет великая священная война, не утихающая и в эту ночь. И, точно эхо великого сражения, звучала мерная поступь приближающейся роты. Откуда бы ей быть, этой песне?
Рота уже поравнялась со штабом. Послышалась команда: "Рота, равнение налево" - и, гулко вбивая шаг, бойцы со скатками и тугими вещевыми мешками прошли мимо.
- Постой-ка... товарищи... - Мельнику вдруг почудилось что-то знакомое в облике проходившей роты. - Не иначе наша маршевая. Либо наваждение какое...
- Признал. Видать хозяина - по песне признал, - глухо отозвался полковник, и Мельник не узнал его голоса. - Я их со станции вернул. С фронта, стало быть. Песни поют, а стрелять как следует не научились.
Он произнес эти слова совершенно буднично, беззлобно и чуть глуховато, но, вероятно, именно поэтому они таким звоном отдались в ушах командира полка.
5
В эту ночь в маршевой роте долго не спали. Бойцы, потрескивая самосадом, судили-рядили о случившемся. Все понимали: ротой недовольны, она признана не готовой к боям, и причиной всему этому незнакомый острый полковник, новый комбриг.
Оптимисты пришли к выводу, что на фронте стало полегче, можно и "роздыхнуть", осмотреться, а может, и срок обучения в запасных полках увеличили.
А дело на станции происходило так.
Сойдя с поезда и увидев маршевиков, расположившихся в ожидании теплушек, полковник через минуту уже вошел в солдатскую толпу, и по тому, как он вошел в нее и как завязал разговор, всем стало ясно, что этот человек с фронтовыми петлицами полковника неспроста так неожиданно оказался среди них. Следом за полковником, не отставая от него ни на шаг, продвигался молоденький старший сержант с черными петличками и пистолетом не в кирзовой, а в кожаной новенькой кобуре. Сапожки его были до блеска начищены, и всем своим видом - затянутый "в рюмку", новенький с иголочки - он как бы предупреждал окружающих, что хотя полковник лицо, несомненно, важное, но без него, то есть без помощи старшего сержанта, он бы, разумеется, не справился. В повадке щеголеватого ординарца с двумя медалями сквозило плохо скрываемое мальчишеское превосходство бывалого фронтовика над необстрелянными тыловиками. "Что же это вы, братцы, пороха-то и не нюхали", - можно было прочесть на его лице с девичьим вздернутым носиком и румянцем во всю щеку.
- На фронте был, танки видел? - спрашивал между тем полковник у смуглого, красивого юноши с нерусскими чертами лица.
- На фронте не был. Танк не видел, товарищ полковник. Артист мы. Узбекский опера.
- А стрелять умеешь, артист? - полковник улыбался, с удовольствием разглядывая стройную фигуру узбека.
- Мало-мало.
- Мало не годится, надо много. Надо немца много стрелять.
- Петь умеем... - узбек отвечал полковнику открытой улыбкой. - Стрелял - не попал. Ничего, товарищ командир, фронт научит.
Полковник прошел дальше. Среди бойцов он чувствовал себя прочно. Знакомые запахи обжитой казармы - ремней, скипидара, пота, махорки - овеяли его на этой станции. Экипировка бойцов, подогнанность и свежесть обмундирования порадовали наметанный глаз. Это, конечно, были солдаты - это слово совсем не употреблялось нынче в армии, но он любил его. Однако незнакомого полковника встречали подчас настороженные, опасливые взгляды. Он присматривался и прислушивался к людям, стараясь постигнуть дух казармы, где комплектовали и обучали эту роту.
- Значит, не видели танков? - выспрашивал он. - Не отражали танковых атак? А противотанковое ружье видели? А в полный профиль окопы рыли? Огневую точку, дзот блокировали? Тактикой занимались?
Молодой боец, в небрежно накинутой на плечи, раскатанной шинели, выдвинулся вперед.
- Разрешите вопрос, товарищ полковник, - сказал он и лениво поднес руку к пилотке. - Мы, конечно, ничего этого не знаем. Ни танков, ни дзотов. Едем на фронт, и терять нам нечего, но справедливость...
- Чье отделение? - спросил полковник, осматриваясь. - Отделенный?
- Точно так. Я, товарищ полковник, - ввернул сержант, очутившийся подле. - Никакого сладу с ними. Бузят, нет спасения...
- Вынь руки из карманов, - приказал полковник бойцу.
- А вы кто такой?
- Я - командир бригады. Вынь руки...
- Не в этом дело, - боец в накинутой на плечи шинели уставился на полковника нагловатыми голубыми глазами. - Полковник тоже должен разбираться, что к чему. Вот, например, мы - аэродромная служба, летчики, можно сказать. Так почему же нас загнали в пехоту, когда мы имеем летную специальность...
- Руки! - крикнул полковник так, что окружающие вздрогнули.
Боец не спеша выпростал руки.
- Вижу, что за летчики, - произнес полковник, с трудом сдерживая закипавший гнев. - Как же ты вот такой собрался на фронт, а? Похоронки матерям готовите! За разгильдяйство, наверно, и списали в пехоту.
- Так точно, товарищ полковник, - поспешил объяснить все тот же сержант.
- Вы кто - командир отделения?
- Так точно, - неистово гаркнул сержант, словно обрадованный тем, что командир бригады обратил на него внимание. - Командир отделения сержант Воскобойник!
Полковник пожал плечами.
В это время перед ним вырос немолодой старший лейтенант с рыжеватыми, прокуренными усиками.
- Командир роты старший лейтенант Аренский, - деревянным голосом произнес он, козыряя. - С кем имею честь?
- Полковник Беляев, командир бригады. - Беляев полез в планшет и вытащил документ.
- Верю, товарищ полковник, - опять козырнул Аренский. - Слушаюсь.
- Как же вы с ними воевать собрались, старший лейтенант? - спросил Беляев. - На фронте в вас верят, надеются - вот, мол, на Урале армию отрабатывают. А вы... Люди-то не готовы. Как же так?