Что-то притягательное было в этом стареющем сержанте. Любил с ним беседовать Мельник, любил и Щербак.
- Нехорошо, товарищ комиссар. Ой, як нехорошо, что и говорить...
Щербак подождал - что он еще скажет? Но Немец заговорил о другом:
- Знаете, товарищ комиссар, что скажу? У Филичкина на кухне нелады. Меню-раскладка нарушается. Я ведь не механические весы - выдал продукты, и все. Я за ними в столовую хожу. Заглядываю в котелки. Ежели ложка стоит в борще - лады. Ну и что сказать? На день каждому бойцу положено сто тридцать граммов крупяных и мучных изделий, семьсот - овощей, семьдесят пять - мяса, сто двадцать - рыбы, сорок граммов жиров и другие продукты. Как "Отче наш" знаю. С такого продукта солдат жаловаться не должон. А что получается? Крупинка за крупинкой гоняется. Ежели пшенная каша - глиняный раствор, ей-богу... Бойцы недовольны. Разговор промежду них идет политически неправильный.
- В чем неправильный? - насторожился Щербак.
- Обсуждают.
- Что обсуждают?
- Начальство.
- Правильно обсуждают. Раз начальство не позаботилось о красноармейской пище, надо его не только обсуждать, но как следует вздрючить...
Щербак подумал, что Немец нарочно свел разговор к меню-раскладке, чтобы отвлечь комиссара от тяжелых мыслей. Но Щербак и не собирался отвлекаться. Сегодня панихида по Соболькову, и надо говорить и думать о человеке, который так неожиданно и так нелепо ушел. Надо проверить и друзей - в чем виноваты перед ушедшим, может, неправильное слово сказали или недобро посмотрели на мудрого книжника, ставшего в дни войны комиссаром батальона.
- Ты, Немец, про пшенную кашу перенеси разговор на завтра. Говори, что думаешь. Ну...
Завскладом посмотрел на Щербака и вздохнул.
- Что говорить, товарищ комиссар? Недоглядели человека мы с вами...
Щербак метнул взгляд на Немца - он сказал то, чего ожидал и боялся комиссар. "Мы с вами..." Но при чем тут "мы"? При чем здесь Немец? Его, Щербака, вина. Станет ли он рассказывать о своих настойчивых просьбах: "Сядь на коня, нечего тебе бежать по-солдатски, ты комиссар". Станет ли он оправдываться тем, что приказал старшине глаз с Соболькова не спускать, помогать на походе и в броске? Не станет, потому что не это надо было: не схватил за шиворот, не втащил в кузовок мотоцикла, который пустовал, черт побери, пустовал же, проклятый!
- У Филичкина организуем пробную варку, - прогудел Щербак. - Покажем и командиру, и бойцу, чему положено быть в котелке. Правильно сигнализируешь. Надо заботиться о людях. - И подумал: "Собольков-то умел заботиться...".
- Есть желудочные заболевания, - заметил Немец.
- Откуда знаешь?
- Заглядаю, товарищ комиссар. В санчасть заглядаю, к примеру, в изолятор. Я не просто - выдал продукт, и все. Я хожу за им, за продуктом, и дывлюсь. Что в котел, а что мимо - меня беспокоит, потому тысячи кормим.
- Насчет больных знаю, - хмуро сказал Щербак, чувствуя, как невольное раздражение поднимается против Немца. - Профилактикой плохо занимаются в подразделениях. Правил гигиены не соблюдают. Рук не моют. Верно?
- А умывальники есть, товарищ комиссар? Я, например, насчет этого интересуюсь.
- И умывальниками интересуешься?
- Ну да. Набрел на такое дело, товарищ комиссар. У Соболькова в батальоне умывальники имеются. У Филичкина умываются, кто как может. Жалуются бойцы; старшины на речку не пускают. Почему на речку не пустить, раз насчет умывальника не позаботились? А?
- Не знаю, не знаю, товарищ Немец, - рассеянно сказал Щербак. - Думаю, что на речку должны пускать. - Он подумал, что, к стыду своему, не знает таких подробностей, какими интересуется простой завскладом, какими, оказывается, занимался Собольков. А Немец между тем продолжал:
- Еще хотел сказать, товарищ комиссар, насчет порядка в подразделениях. Имеется днем час отдыха - боен должон спать. А ведь его не соблюдают. Как кому на душу ляжет. Вот, к примеру, перед выходом побывал я во втором батальоне, в роте Куриленко. Один боец ружье чистит, другой письмишко сочиняет. Сержанты готовятся к занятиям. Старшина там орет, голос у него хриплый, людям, которые приземлились, спать не дает... Постоял я, постоял, плюнул да ушел...
- А ты когда же успеваешь по землянкам ходить?
- В мертвый час выбираюсь.
- А тебе разве не положен отдых? Сам нарушаешь?
- Мое дело стариковское, товарищ комиссар. Мне отдых дневной не обязательно. А солдату - он с утра на пузе как поползает, - ему отдых положен. Раз нарком распорядком установил, никакой старшина отменять не имеет права.
- Ты тоже обязан отдыхать, - сказал Щербак после паузы, потому что надо было что-то сказать. - Ты что же, выходит, у нас здесь вроде второго комиссара в полку?..
- Нет, не комиссар я, - смущенно ответил Немец. - Просто по-отечески... так сказать... К слову пришлось, товарищ комиссар...
- Ты гляди лучше, чтобы остатков на складе не было.
- Есть, глядеть... - ответил Немец, подтянувшись, понимая, что досадил комиссару.
Щербак и впрямь был раздосадован. По существу, получил он нахлобучку от заведующего складом.
Уходя, Щербак оглянулся. Немец стоял у дверей склада в той же своей неизменной позе и смотрел ему вслед. Щербак вдруг улыбнулся. Почему-то стало теплее на душе, вспомнилось детство, сеновал, медный самовар - единственное богатство в хате, и батько, вот так же стоявший у дверей и провожавший сыновей то ли в город на базар, то ли в соседнее село, на мельницу.
Целый день он провел в ротах. Ему казалось, что бойцы потрясены так же, как он, но в землянках он услышал и смешок и прибаутку.
Заметив комиссара, бойцы умолкали, словно стыдясь. Но он сказал им:
- Ничего, ребята. Жизнь есть жизнь. Надо, оказывается, быть повнимательнее друг к другу. Это ясно?
- Ясно, товарищ комиссар, - дружно ответили бойцы и обступили его. У каждого нашлись слова, всевозможные истории, которые должны были успокоить и комиссара, и их самих.
- У меня брательник умер от сердца... Тоже так, неожиданно, - сказал кто-то. - А был молодой, слесарем в депо работал...
- Смерть не разбирает, что молодое, что старое…
Щербак сидел среди них, прислушивался к бодрому говору и сам понемногу освобождался от преследовавшей его тоски.
Когда он уходил, один немолодой боец спросил:
- Товарищ комиссар, разрешите обратиться? Как правильно надо сказать: фарфор или фарфор? Тут у нас дискуссия возникла.
- По-моему, фарфор, - сказал Щербак. - А в общем, узнаю и доложу... Я не энциклопедия.
"А Собольков, должно быть, знал - фарфор или фарфор!"
Вечерело. Лохматые, разбухшие тучи надвинулись на лагерь. Они быстро шли с запада, низко нависая над землей, и запахи дождя носились в воздухе. То там, то тут зажигались огоньки. Ветер свистел в оголенном кустарнике. Одинокая могила, оставленная людьми, возвышалась у опушки леса.
Щербак, задумавшись, брел по плацу. Он понимал, что переносит сейчас самое трудное испытание из всех, которые выпадали и могут выпасть на его долю.
Ветер брызнул каплями дождя, обдал разгоряченное лицо. В политотдел Щербак решил теперь не идти. Он пойдет домой и ляжет спать.
Жил он неподалеку от Мельника, точно в таком же деревянном домике, обмазанном глиной. Когда Щербак подходил к дому, дождь уже превратился в ливень, земля стала скользкой, и Щербак ускорил шаги. Уже у дверей он почти столкнулся лицом к лицу с Аренским.
- Прошу прощения, товарищ комиссар. Мне надо сказать вам два слова.
- Фу, напугал. Как привидение. Ты что, спектакль какой разыгрываешь? А если б я так испугался, что взял бы да стрельнул?
- Надо было стрельнуть, товарищ комиссар.
- Будет тебе пустяки болтать. Чего тебе? Впрочем, зайдем ко мне.
- Нет, нет, товарищ комиссар. Я не могу. У меня многое накипело на душе. Но сегодня я не мог с вами не поговорить. Вижу ваше горе. И мне надо было вам сказать...
Щербак почувствовал, что отпустить Аренского не сможет.
- Заходите!
- Нет, не зайду, товарищ комиссар. Только выслушайте. То, что случилось с Собольковым, должно было произойти. Не убивайтесь. Вы здесь, ей-богу, ни при чем. От судьбы не уйдешь.
Аренский исчез так же внезапно, как и появился.
"Что за чертовщина! - подумал Щербак. - Часом, не свихнулся ли наш артист?"
Дома Щербака встретили настороженно. Ирина, видимо, предупредила детей, особенно маленького Игорька, который привык вечерами надоедать отцу. Они очень любили батьку - сурового, но доброго.
Сестры занимались в соседней комнате; Игорек, высунув язык, что-то рисовал на белом листке. Мать с опаской поглядывала на него. В квартире было тесновато, но уютно. Мебели - почти никакой, но занавески, вышитые коврики и скатерки создавали впечатление обжитого, милого уголка.
Щербак пообедал и коротко, избегая смотреть в глаза, рассказал о странной встрече с Аренским.
- Почему же ты не пригласил его? - встревожилась Ирина. - Человек без семьи, одинокий.
- Чудной он какой-то нынче.
- Будешь чудным, когда неудачи преследуют.
- Да ты откуда знаешь?
- Все знаем, не беспокойся. Аренского зря не пригласил. Не очень уж ты большая цаца, чтобы побрезговать за один стол с этаким человеком сесть.
Щербак улыбнулся. Нравилась она ему своими резкими и неожиданными суждениями! Но тут уж неправа баба, ей-богу, неправа.
- Не могу я со всеми за стол садиться, Ира, - серьезно оказал Щербак. - Субординация, знаешь? А ты, как солдатская жена, могла бы это понять давно.