В те дни майор Мельник, замученный и растерянный, неожиданно почувствовал поддержку Щербака, своего нового комиссара, присланного из фронтовой дивизии. Вместе шли они с запада на восток по бездорожью, ночевали в курских, воронежских, саратовских избах, ведя за собой до десятка тысяч новобранцев. Полк в эти дни отступления разбух, разросся, скрипел и урчал сотнями повозок и автомашин. Батальоны растягивались на целые километры. Бойцы ночевали где и как придется: и в деревенских избах "покотом", подостлав под негнущиеся, отсыревшие плащ-палатки свежее сено, и просто в поле под звездным небом, полным надрывных гулов. И все это время безрадостного марша согревала Мельника теплота встречи с комиссаром. Помнит майор, как усадил гостя за стол, накрытый затертой клеенкой в чернильных пятнах, и худой, угловатый, до черноты загорелый Щербак неторопливо прихлебывал чай и бубнил надорванным своим баском, рассказывая о сражении на реке Прут. Он был моложе Ивана Кузьмича и смотрел на вещи проще.
- Что ж, товарищ майор, - говорил он, - надо учиться и отступать... Дела на фронте невеселые - прет немец...
Вначале шли плодоносными землями Украины. Вокруг стояла нескошенная пшеница, переспелые колосья клонились к земле, роняя тяжелое зерно, подсолнухи свесили черные головки с облетающими желтыми лепестками. По обочинам пыльных дорог стояли женщины, провожая бойцов тоскливыми взглядами.
- Правда, що нимець близько? Невже до нас добереться? Невже спалюваты це добро?
Колхозники поили бойцов молоком, угощали паляницами. Но один затаенный вопрос в глазах: "Правда ли?"
- Не, мамо... Мы такая часть, запасная, - убеждали бойцы. - Наше дело - войско собирать, резервы готовить. А потом и сами на фронт пойдем. Без резерва победы не бывает. Вот нас и отводят в глубокий тыл.
- А уж больно глубоко вас отводят, - вздыхали женщины.
- Это уж куда надо. Верховный штаб решает.
Пошли осенние дожди. Машины и повозки утопали в грязи. Российские деревни - Никольские, Старые Чеглы, Муратовки и Поддубья - ставили самовары для чужих усталых мужиков, заботливо расстилали солому. Переходы становились труднее. Начал падать мокрый снег. Интенданты в пути получали новое обмундирование и снаряжение. На ходу формировались маршевые роты и после краткого обучения отправлялись обратно на фронт.
Самолеты с черными крестами преследовали отступающих, бомбили Валуйки и Лиски, обстреливали колонны. По обочинам дороги вырастали могилы.
Старший политрук Щербак носился в своем "пикапе" от головы до хвоста неохватной полковой колонны, беседовал с бойцами, шагал с ними бок о бок, и, вероятно, глаз его видел то, чего не замечал усталый и обескураженный командир.
Но и Щербак однажды задумался. Враг прорвался к столице. Танки Гудериана охватывали Тулу. Бригада получила приказ - двигаться на Курск и дальше к Москве.
"Неужто исчерпаны все резервы?"
Тот же вопрос он читал на лицах бойцов и командиров. Когда же на другой день приказ был отменен, а путь прочерчен дальше на восток, Щербак облегченно вздохнул. Значит, Москва сильна! Значит, есть еще порох в пороховницах! Но самого потянуло туда, под Москву, где начиналась великая битва.
И здесь год спустя, в Оренбургской степи, он оставался таким же верным и крепким плечом, на которое Мельник всегда мог опереться.
Впрочем, сегодня опереться на Щербака он не мог. Тот уже вторую неделю был в командировке, в политуправлении округа. Поговаривали - Щербака забирают.
2
Маршевая рота старшего лейтенанта из запаса, бывшего актера Аренского, состояла в основном из обученного пополнения - стрелков и пулеметчиков. Здесь были и уфимские колхозники, и сибирские стрелки, и уральцы из близлежащих сел, и немало эвакуированных с запада.
Только что по распоряжению штаба к недоукомплектованной маршевой роте приписали довольно внушительную команду молодых мотористов, необученных, отчисленных из аэродромной службы за дисциплинарные проступки.
Ротный парикмахер, расположившись под густым деревом, торопливо бороздил машинкой головы, и темные, каштановые, русые чубы, которые только что украшали мотористов, падали на землю, как скошенная трава. Новоиспеченные маршевики, одетые старшиной в свежее защитное обмундирование, дружно обхохатывали каждого обработанного парикмахером, гармошка, привезенная кем-то с дальних аэродромов, тушем встречала выскакивающих из-под машинки. Огромный детина - косая сажень в плечах, - с блестящими глазами и густым, еще не срезанным чубом, притоптывая кирзовыми сапогами и картинно поводя руками, пел:
Эх, бей боты
Да разбивай боты,
Да командир роты
Да купит новы боты...
"Стихия, - подумал Аренский, теребя жидкий пшеничный ус, - им бы еще здесь репетировать да репетировать. А так что... статисты, птенцы... Что их ждет в недалеком..."
И хотя сам Аренский не был на фронте, тренированное его актерское воображение рисовало почти точные картины тягостных сражений и отступления на Дону.
На стенах деревянных строений лагеря черным были начертаны слова: "Боец, останови врага!", "Стой и бей! Бей и стой!", "Ни шагу назад! Выдержка - твоя жизнь!", "Смерть предателям, шкурникам и трусам!". Бойцы ежедневно ходили мимо этих гневных призывов на занятия в поле, в столовую, в деревянный, наспех сколоченный клуб. Гигантские буквы тщательно выписывал всюду, где только мог, полковой живописец, бывший студент художественного училища Савчук. Он рисовал также многокрасочные панно, картины и плакаты, обильно оснащая ими аллеи и дорожки лагеря и стены зданий.
В это утро плакатов и портретов стало больше - Аренский заметил суету на парадных дорожках, посыпанных красным песочком.
В полдень, когда тучи пыли, как обычно, поднялись к небу, в расположении роты появился командир полка. Его сопровождал начальник штаба капитан Борский. Аренский едва успел подать команду "Смирно".
Палатки дрожали под порывами горячего ветра, словно вот-вот снимутся с места и улетят бог весть куда. Рота застыла. Окаменел парикмахер, опустив машинку, встал гармонист, не успевший освободиться от ремней гармошки - так она и повисла на его плече. А командир полка не торопился с командой "Вольно". Он придирчиво обошел застывших бойцов, заглядывая им в лица, приоткрывая полы палаток, словно выискивал признаки непорядка.
- Вольно! - наконец скомандовал он и внимательным взглядом осмотрел командира роты, который только что лихо повторил его команду. - Командовать-то ты здоров, усач, - заметил майор добродушно и чуть-чуть насмешливо сощурил глаза. - Наверно, на сцене и генералов играл. Случалось?
Аренский напрягся. Ему нравился Мельник своей простотой, доходчивостью и, пожалуй, народной мудростью.
- Генералов не играл, товарищ майор, - отчеканил Аренский. - А вот поручика Ярового в "Любови Яровой" однажды изображал.
- Контру, значит?
- Был грех. - Аренский улыбался, посматривая на молодого стройного начальника штаба, левый глаз которого был перетянут черной ленточкой.
- Видел я эту пьесу, - сказал Мельник. - Ничего вещь. Особенно одного солдатика запомнил, такой комедийный персонаж...
- Швандя, - с готовностью подсказал Аренский.
- Так точно, Швандя. А ты, значит, того беляка играл?
- Так точно.
- И что же, аплодировали тебе?
- Как водится, товарищ майор. Актеру аплодисменты что коню корм. Вспоминаю народного Степана Кузнецова в роли Шванди, вот где аплодировали. В Малом театре не бывали, товарищ майор?
Мельник недоверчиво посмотрел на Аренского и нахмурился.
- Ни в Малом, ни в Большом не бывал, товарищ артист. У нас тут свой театр... театр военных действий. Ясно? - Мельник обвел присутствующих значительным взглядом, словно ожидал одобрения своему каламбуру. - И аплодируют нам знаешь где? То-то же... Тут не сцена, и нынче не до представлений. Вот их, "артистов"-то сколько.
- Товарищ майор, - торопливо вставил Аренский, снова искоса бросив взгляд на Борского. - Им бы еще потоптаться на стрельбище недельку-другую...
- Что? - Мельник сурово глянул на говорившего и неожиданно улыбнулся. - Эх, ты... Сказано - артист. Сам, думаешь, не знаю, что не на все пуговички застегнуты? Да что поделаешь? Сроки жесткие, фронт не ждет. Скоро, видать, и сами пойдем. Постройте-ка роту, старший лейтенант.
Маршевики со скатками и тугими вещевыми мешками на спинах выстроились перед палаткой ротного, на площадке, обнесенной низким березовым палисадом.
Майор молча обошел фронт.
- Кто не стрелял боевыми патронами по мишеням - два шага вперед! - скомандовал он.
Никто не шевельнулся.
- Кто не отстрелялся, товарищи бойцы? Ну... Кто не выполнил упражнений? Говори смело. Кто не видел мишеней?
Рота молчала.
- Выходит, все стреляли. Отлично. А может, начальничков не хотите подводить? Ну вот ты стрелял? - неожиданно спросил он молодцеватого крепыша с узкими щелочками глаз.
- Не стрелял, товарищ майор.
- Как так? Что случилось?
- Почем мы знаем, ей-богу... - по лицу маршевика скользнула улыбка.
- Выходит, не готовы к боям.
- Почему - не готовы?
- Неверно это...
- Стреляли мы. Не здесь стреляли - там стреляли. Где-нибудь, да клацали.
- На фронт нас...
Рота загомонила, зашевелилась. Мотористы, занявшие левый фланг, шумели более других.
- Надоело в тылу.
- Отправляйте, не задерживайте.