Друзья стояли шатаясь, спина к спине, опирались друг о друга, поддерживали друг друга. Им становилось все труднее, если бы один из них упал, другой не удержался бы на ногах. Но взаимная поддержка прибавила силы, и они дрались.
- Бей, Андрик!
- Бью!
Набежала новая группа фашистских солдат, друзей закрутил бешеный водоворот, разделил, разбросал. Ника вырвал у ближайшего немца автомат. Он пустил в ход чужое оружие и даже не услышал выстрелов. Автомат дрожал, бился в руках, как живое существо. Мыслей, чувств не было. Ника сознавал одно: надо бить, надо бить, надо бить.
И Черных бил, вертелся, как обожженный, нанося беспорядочные удары. Ника терял кровь, слабел. Удары не приносили результата. Враги легко увертывались от них, но Ника продолжал размахивать исковерканным, погнутым автоматом.
Увидев поблизости фашистского офицера, Ника махнул автоматом. Движение получилось медленное, плавное. Ника зашатался.
Восемь гитлеровцев навалились на Андрея. Рослый фашист выбил у него из рук разбитый автомат, другой ударил Андрея штыком в спину.
- А-а-а! - бешено вскрикнул Черных и выпустил последние патроны.
Трое фашистов свалились замертво. Высокий офицер выстрелил из парабеллума.
Ника упал навзничь, беспомощно шаря по земле бессильными руками. Он не чувствовал мороза, обжигавшего ладони. Голубые, чистой воды глаза, глаза художника, смотрели в зимнее небо, отражая сгущающуюся хмарь и тускнея.
Пошел снег.
Узорчатые снежинки, опускаясь на холодеющее лицо, еще таяли, копились в глазницах, стекали мутными, мертвыми слезами.
Андрей изнемогал. Перед глазами плыло красное и белое. Качались огромные фигуры в мышиных шинелях. Андрей понимал - это враги, и он бил их как мог. Андрей выстрелил из винтовки в упор и тотчас выронил оружие, зашатался и упал на холодную землю, не почувствовав боли. Приметив возле себя кованый сапог фашиста, охватил его и рванул и, когда рядом грохнулось чужое тяжелое тело, вцепился в горло фашиста слабеющими руками. Пистолетный выстрел разнес ему голову, но руки, охватившие врага за горло, не разжались - сведенные предсмертной судорогой узкие мальчишеские пальцы стальными клещами душили гитлеровца.
Каневского, Марченко и Копалкина оттеснили от остальных. Фашисты поняли, что у русских вышли патроны, и в упор расстреливали их. Все красноармейцы и командиры получили по нескольку ранений.
- Гады! - истошно крикнул Лаптев, судорожно щупая грудь, словно пытаясь вытащить из нее глубоко засевшую пулю.
Бобров опрокинул эсэсовца и обрушил приклад на подбегающего врага. Автоматная очередь заставила его высоко подпрыгнуть. В тот же момент принял смерть Марченко. Пуля ударила его в висок, и он упал как подрубленный.
К вечеру 5 декабря русская речь слышалась только в самом глубоком подвале под руинами колокольни. Фашисты наконец заняли Марфино, вернее то, что от него осталось. Они поспешно стягивали силы вокруг подвала, готовясь окончательно добить русских.
В подвале Борис Курганов последний раз осмотрел свою роту. Теперь она состояла из пяти красноармейцев.
Здоровенный Тютин, весь забинтованный, мрачно сжимал кулаки. Грудь его тяжело вздымалась, дышать было трудно.
- В легких пуля сидит, не иначе, - с трудом проговорил Тютин и харкнул кровью.
- Поправишься! - ласково сказал Каневский, отводя глаза. - Еще покидаешь свою штангу.
Самому Каневскому повезло: он был дважды легко ранен в руку и ногу. Осколки Каневский вытащил сам, подковырнув их штыком, и спрятал в нагрудный карман.
- На память детишкам!
- Заведи сначала, - невесело шутил Иванов.
Он получил четыре ранения, два были серьезными: осколок раздробил пальцы левой руки и пуля перебила ключицу. Но больше Иванова мучило сердце. Тупые, стреляющие боли копились под лопаткой, отдавали наружу.
- Что, командир, пригорюнился? - проговорил Иванов. - Братку жалко?
Потемневший, осунувшийся Борис тяжело вздохнул:
- Всех жалко, не об этом думка.
Иванов посмотрел на командира, обвел взглядом уцелевших бойцов и твердо сказал:
- Выдержим! Дерутся наши части! Стоят под Москвой и выстоят!
- Ребят жаль, - проговорил Бельский. - Золотые ребята… Комсорг-то как погиб… умер, как положено солдату.
- Да, Бобров честно погиб, - сказал Борис, вспомнив, как залитый кровью боец с гранатой бросился в гущу врагов и, не имея возможности размахнуться, выдернул кольцо, бросившись в ноги подбежавшим гитлеровцам.
И братец ваш… - начал Иванов, но осекся под пристальным взглядом командира.
Борис Курганов подошел к Копалкину. Маленький Игорь был единственным оставшимся в живых ильинцем, единственным представителем 9-го "Б". Мальчик осунулся, похудел, был покрыт слоем грязи и копоти. Курганов погладил его по голове.
- Как жизнь, Игорек?
Какая уж тут жизнь, товарищ командир. - Копалкин неожиданно громко расхохотался. - Это здорово вы сказали "жизнь". Курганов скорбно улыбнулся. - Ребят нет… ничего нет… всё… - Он шумно засморкался и вдруг испуганно заговорил: - Вы не подумайте, что я раскис, что жалею, зачем на фронт пошел. Нет, товарищ командир. Если бы снова пришлось жизнь начать - я опять бы так же поступил, не иначе. Ведь верно? Ведь правильно, а?
Верно, - тяжело выдохнул Курганов. - И я, Игорек, тоже поступил бы именно так.
…Наверху что-то загрохотало, металлический голос с немецким акцентом предложил:
"Сдавайтесь или погибнете! Шесть минут на размышление!"
Курганов взглянул на часы.
Шесть минут! Триста шестьдесят секунд. Потом смерть!
Тик-так, тик-так. Висела звенящая тишина. Тик-так, тик-так то ли стучали часы, то ли билось сердце. Тик-так, тик-так. Шесть минут, шесть сердец.
Что испытывают люди перед смертью? Плачут? Мечутся в безысходной тоске? Вспоминают близких? Выхаркивают с кровью в лицо врагу лозунги?
Тик-так, тик-так. В первую минуту лихорадочно перезаряжали оружие, набивали патронами диски, спешно навинчивали оборонительные рубашки гранат.
Тик-так, тик-так.
- Ф-фу! - облегченно вздохнул Тютин и вывернул из-под обломков длинную изогнутую водопроводную трубу. - Этой штучкой я еще кой-кого перекрещу крест-накрест.
Да, такой можно благословить вполне, - поддержал Иванов.
Тик-так, тик-так.
Каневский скручивал огромную самокрутку.
Велика, заметил Иванов, - убавь наполовину. Всю не успеть.
Тик-так, тик-так.
- Шесть минут, гады, дали. Не пять, не десять шесть. Аккуратисты чертовы, проклятые фашисты! - ругался Каневский.
- Две минуты осталось, - сказал Курганов. - Покурим.
Тик-так, тик-так.
Самокрутка дымилась, потрескивала:
- Табачок слабоват! - Иванов с наслаждением затянулся.
- Слабоват, а приятный, - поддержал Каневский.
- Мусора много - целые балки попадаются, заметил Тютин.
- Полторы минуты… Торопитесь, друзья, - взглянул на часы Курганов.
Копалкин подвинулся к нему, зябко передернул плечами:
- Товарищ командир, мне… страшно.
Все обернулись к нему. Он стоял щупленький, худенький и такой жалкий, что у бойцов заныли сердца. И тогда лейтенант Бельский, сухарь и педант Бельский, обнял маленького красноармейца и прижал к груди:
- Что ты, Игорек! Ты ж мужчина. Держись, малыш, не бойся… Мужчине это не положено.
И, хотя сам лейтенант еле сдерживал предательскую дрожь колен, он нашел в себе силы улыбнуться.
Тик-так, тик так.
- Полминуты! - перехваченным голосом выдавил Курганов. - Готовьсь!
Игорь Копалкин затянулся окурком, задохнулся, закашлялся, сплюнул.
- Первый раз в жизни курю. Гадость.
Тик-так, тик-так.
Наверху за завалом послышался шум. Не высовываясь из-за камней, фашисты предложили сдаться. Курганов послал их к чертям.
Послышалась обрывистая команда:
- Форвертс! Марш!
- К нам на фарш! - заорал Каневский. - Выходи, гады, чего прячетесь!
Потянуло едким дымом. Защипало в горле, заслезились глаза.
- Дымовые шашки кинули! - крикнул Бельскии. - Выкуривают!
Курганов посмотрел своим солдатам прямо в глаза;
- Что ж, пошли, товарищи?
- Пойдемте, товарищ командир!
Тесно прижавшись друг к другу, плечом к плечу, двинулись к выходу последние защитники Марфина. И вместе с ними двигалась на врага песня. Гордо звучали приглушенные под землей звуки великого гимна, гимна коммунистов всех стран. С пением "Интернационала" красноармейцы кинулись на врага. Начался последний бой…
* * *
Морозным бодрящим утром 6 декабря сорок первого года советские войска перешли под Москвой в решительное наступление. Советская Армия могучим ударом сокрушила врага и отбросила его далеко на запад! Оставив тысячи трупов, множество разбитых танков, орудий и автомашин, фашисты бежали вспять. От этого удара они уже не могли оправиться.
…Когда краснощекие, веселые красноармейцы выбили фашистов из Марфина, черный, окровавленный человек, лежавший на разбитом пулемете, чуть слышно застонал и приоткрыл глаза. Он лежал и смотрел, а мимо нескончаемым потоком шли советские войска в валенках, добротных дубленых полушубках, в теплых ушанках с маленькими рубиновыми звездочками. Впрочем звездочки были белыми, их выбелил мороз…
Бойцы шли на запад.