Мгновенно, опережая мысль, самолёт ухнул в крен, а дальше, будто подхваченный чудовищными силами, разбуженными в нём, завертелся так быстро вокруг продольной оси, что, как Сергей ни готовился к этому, все же в первую секунду оцепенел… Взвилась по спирали земля в погоне за небом; оно, шмыгнув от неё, пыталось ускользнуть; и тут же, будто в обнимку, они завертелись в яростном вихре, размылись в глазах Сергея в общий серый фон… И солнце, крутясь с ними, кое-как успевало бросить блик на приборные стекла… Фить!.. Фить!!! Фить!.. - взвизгивали в такт оборотам крылья. "Все рули нейтрально!" - сказал себе Сергей. Самолёт, однако, продолжал все так же вращаться. Тут Сергей заметил, что упирается ногами крепко в педали руля направления. "А Казаков-то был прав!" - педали так и стремились уйти от нейтрали - то одна, то другая. Не сразу он решился ослабить упор ног и всё же усилием воли заставил себя это сделать… Отпустил педали, едва держа ноги на них… И ахнул от какого-то страшного кульбита, который самолёт, крутясь, сделал. За ним последовали ещё яростней второй, третий!.. Сергей вцепился судорожно в рычаг газа, в ручку управления, чтоб не сорвало рук резкими отрицательными перегрузками. А машина, крутясь, творила нечто невообразимое!.. Дикие взбрыки-кульбиты следовали один за другим… Взбрык-кульбит! Взбрык-кульбит!.. Все резче, яростней!.. Шестой, седьмой… До боли врезались в плечи ремни. В глазах потемнело… Представилось, будто его самого раскручивают за ноги, чтобы хватить о стену!.. "Педали нейтрально!" - крикнул он себе и упёрся в них что было силы. И, к великой радости, почувствовал, что удаётся их осилить. Взбрыки-кульбиты стали послабее, но машина все ещё вращалась. А он теперь уже держал педали у нейтрали намертво. И перегрузки, которые только что готовы были вышвырнуть его сквозь стекло фонаря, если бы не держали ремни, вдруг ослабли. "Но что это с глазами?! Перед ними вращается какой-то красный лоскут…"
- Ого!.. Как ты?.. Что у тебя?.. - спросил встревожено Евграф.
Сергей успел перевести двигатель на "холостой ход", но двигатель, не выдержав таких кульбитов, заглох. Самолёт тормозился, это Сергей чувствовал телом. Лоскут перед глазами вращался все медленней и стал тускнеть - из красного превратился в бурый, потом и вовсе приобрёл серый цвет. Сергей ответил:
- Теперь уже легче!
- Ох, друг, видно, тебе и досталось!
Вращение перед глазами прекратилось. "Серый лоскут, - сообразил Сергей, - земля, светлый тон - небо". Догадка помогла ему кое-как выровнять машину. Но двигатель не тянул, а глаза воспринимали лишь два тона, как в тумане.
- Евграф, я почти ничего не вижу… В каком я положении?
- Спокойно, Серж, я рядом! У тебя небольшой левый крен. (Сергей чуть тронул ручку вправо.) - Стоп, хорошо, - сказал Евграф, - чуть обратно… Так, держи так. Я буду подсказывать, действуй спокойно… Дай уголок побольше, прибавь скоростенки…
- Двигатель "завис", не принимает…
- Вижу по выхлопу… Давай увеличим уголок… довольно… так… держи так… На ощупь сможешь запустить двигатель?
- Пробую. Какая у нас высота?
- Около пяти тысяч. Действуй спокойно.
Сергей нажал левой рукой тумблер запуска, отсчитал нужное количество секунд, перекинул тумблер.. Турбина зафырчала.
- Пошёл двигатель, пошёл! - возвестил Евграф, следя за выхлопом самолёта.
- Чувствую, хоть и по-прежнему перед глазами сероватая муть. Какая высота?
- Четыре тысячи. Мы от своей точки в тридцати километрах… Прибери левый крен… так… порядок!
Сергей открыл стекло гермошлема и вскрикнул:
- График, я вижу!
- Ну молодчина, ты - молодчина!
- Кой черт!.. Одурел совсем, не понял, что запотело стекло гермошлема.
- Аэродром видишь?
- Вижу, вижу!
- На борту все нормально? Сядешь?
- Факт, сяду!
Все же, пока Сергей, снижаясь, делал большой круг, Евграф держался неподалёку от него. Сергею разрешили посадку. Идя правее, Евграф тоже спустился, наблюдая, как самолёт Сергея планирует к началу посадочной полосы, как затем колеса чиркнули с лёгким дымком о бетон, и самолёт покатился, плавно тормозясь. На радостях Евграф завернул крутую восходящую спираль, пушечно громыхнув над стартом форсажем двигателей своего "киносъёмщика"… Да и как было не порадоваться - теперь Сергей дома!
Подруливая к стоянке, Стремнин заметил столпившихся людей. Отбрасывая с плеч ремни, он ощутил боль в пояснице, в плечах. Люди кинулись к самолёту. "Ба, и начлет здесь, и "Киса", конечно, рядом!"
Выбираясь из кабины, Сергей заметил, что механик, стоявший у стремянки, как-то странно на него смотрит, словно бы не узнает.
- Ого-го, Серёга! - закричал подскочивший откуда ни возьмись Хасан. - У тебя глаза как у кролика!.. И лицо опухло… Первый раз вижу, чтоб лётчика так отделал самолёт!
И все, обступая Сергея, смотрели с изумлением, с болезненным сочувствием. Начлет хотел было обнять Сергея, но, увидев, как тот скривился от боли, опустил руки. "Вот так "круть-верть"! - проговорил он с сердцем. И добавил: - Объявляю тебе, Серёжа, благодарность!.. И Евграфу тоже… Слышали, как он помогал тебе в отчаянный момент!"
- Да, молодцы-удальцы, - с улыбочкой выступил Ножницын, - всласть наговорились открытым текстом…
Начлет, однако, так глянул на него, что улыбочка мгновенно погасла.
- Поехали ко мне, - сказал начлет, - расскажете, пока свежо в памяти, как там у вас всё было… А потом, Сергей Афанасьевич, покажешься врачу: похоже, придётся тебе отдохнуть несколько дней… Эк отделала она тебя, "омеговская" двадцать первая!.. И, уже садясь в машину, распорядился: - Товарищи механики! Самолёт обшарить, осмотреть до последней заклёпки, чтоб никакая деформация не укрылась!.. Прибористы! Поосторожней с записями КЗА - эксперимент уникальный!.. Поехали.
Глава шестая
Заполнив полётный лист, Сергей повернулся к окну. На серебристых округлостях самолётов отражались красноватые блики. От колёс, от стоек шасси протянулись в поле длиннющие тени. На приангарной площадке, где обычно то и дело шмыгают люди, было пустынно. Он взглянул на часы - без четверти семь!.. Надо бы позвонить матери. Как-то она там?..
Сергей обрадовался, услышав её голос:
- Да, сын, я сегодня в спектакле не занята.
- И никуда не уходишь?
- Хотела побыть дома.
- А дядя Миша не собирался быть?
- Он что-то прихварывает… Да ты, сын… уж не вздумал ли навестить меня?
- Да, мам, так захотелось!
- Боже праведный! А говорят, дети нынче пошли не те! Приезжай, буду ждать тебя… Не обмани только, как в прошлый раз.
- Прости, мам, так получилось… А что с дядей Мишей?
- Давление… Он, кстати, интересовался тобой.
- Ты знаешь, я ему бесконечно благодарен.
- Ну приезжай, будем пить чай.
Переодеваясь, Сергей поглядывал на себя в зеркало. "Да-с, морденция!.. Будто с перепою, да ещё и после драки… То-то мамочка ахнет!.. Врать что-то придётся… Ладно, не узрела бы кровоподтёков от ремней!"
Последнее время Сергей частенько думал о матери, звонил, обещал приехать, да все как-то мешали дела. А нынче вот сидеть бы с этакой-то физиономией дома, не показываясь на люди, а ведь нет: потянуло вдруг к мамочке!
"Покуда мать есть, все мы - дети!" - подумал он, вглядываясь в гладь набегающего шоссе, видя и не видя прошмыгивающие встречные автомобили. "И чуть что нас ошарашит - тянемся к ней ручонками!.. Странно, не правда ли, товарищ лётчик-испытатель первого класса?.. Хорошенькая авантюристка подхватила тебя на крючок - и ты каждый день бегал к ней в больницу!.. А тут самая чуткая, самая бескорыстно любящая женщина - мать, и ты три недели не мог выкроить для неё часок?!" - "Я - что, я - как все!.." - "Хотя своей матери ты должен был бы каждое утро и каждый вечер коленопреклоненно целовать руки!"
Антонина Алексеевна Стремнина - народная артистка республики, солистка оперы, рано овдовев, сумела одна вырастить и воспитать сына. И надо отдать ей должное: при всей своей занятости в театре и ежедневной кропотливой работе сумела воспитать в сыне чувство ответственности, самым серьёзным образом внушая с малых лет мысль, что он единственный в доме мужчина - её опора, её защитник, - и от того, как он станет ей помогать, будет зависеть и её здоровье, и её настроение, и даже её успех в театре, и эта установка на самостоятельность более всего способствовала раннему формированию в нём добросовестности в любой работе и самодисциплины.
И ещё, конечно, сама атмосфера в доме и исключительная работоспособность Антонины Алексеевны не могли не отразиться лучшим образом на понимании Сергеем с самого раннего детства значимости труда. С семи лет он приобщился к маленьким обязанностям по дому. Не забывал с вечера завести будильник и вскакивал с постели, опередив маму, чтобы, пока она будет делать гимнастику, приготовить нехитрый завтрак. В десять лет без напоминаний он бегал в прачечную, по субботам чистил квартиру пылесосом… И делал это не из боязни получить подзатыльник, а лишь в надежде увидеть на материнском лице улыбку и услышать все то же: "Ты ведь моя опора, сын, - единственный в доме мужчина!"
По утрам она распевалась, аккомпанируя себе. Часами могла работать над какой-нибудь арией, или романсом, или каким-то трудным местом клавира, даже над музыкальной фразой… И Серёжа тогда удивлялся, как у неё только хватает терпения все это повторять до бесконечности… Но особенно нравилось ему, когда, прибежав из школы, он слышал, что у мамы друзья из театра и они разучивают сцену или дуэт. Он и сам мог пропеть про себя то за Лизу и Германа, то за Недду и Сильвио, то за Дездемону и Отелло - тут уж что приходило в голову!