Ежедневно беседуя с Нолинакхо, девушка почувствовала бедность своего духовного мира и загорелась желанием следовать по пути, избранному Нолинакхо. В то время как она страдала и не могла найти опоры ни в окружающих, ни в своей душе, Нолинакхо раскрыл перед ней новый мир. И вот с недавнего времени ею овладела идея подвижничества, строгого выполнения всех обрядов. Ей казалось, что в этом можно найти надежную опору. Кроме того, горе не может существовать лишь как состояние, оно жаждет проявить себя в каком-нибудь аскетическом подвиге. До сих пор, опасаясь осуждения окружающих, Хемнолини не могла этого сделать, она вынашивала свои страдания в глубине души. Когда же, следуя системе Нолинакхо, Хемнолини отказалась от мясной пищи и стала на путь строгого воздержания, она испытала большое облегчение. Она убрала из своей спальни все ковры и циновки, а постель занавесила пологом. Все остальные вещи были вынесены из комнаты. Каждый день она сама мыла пол и приносила в комнату немного цветов. После купанья, надев белое сари, Хемнолини усаживалась на пол; через распахнутые окна и двери в комнату свободно лился солнечный свет, и под воздействием неба, ветра и света девушка чувствовала себя обновленной. Оннода-бабу не мог полностью присоединиться к Хемнолини, но был счастлив, замечая по выражению лица дочери, какую радость доставляет ей исполнение всех этих обрядов. Теперь, когда приходил Нолинакхо, они втроем садились на пол в комнате Хемнолини и вели беседу.
Джогендро сразу же взбунтовался:
– Что это происходит? Вы превратили дом в какое-то святилище. Такому грешнику, как я, тут некуда и ногу поставить.
Раньше Хемнолини оскорбила бы подобная шутка Джогендро, Оннода-бабу и сейчас порой вспыхивал гневом от его слов, но Хемнолини, следуя примеру Нолинакхо, отвечала брату лишь спокойной и ласковой улыбкой. Девушка обрела надежную, незыблемую опору и считала слабостью стыдиться ее. Хемнолини знала, что люди смеются над ней, находя ее поведение нелепым, но преклонение перед Нолинакхо и вера в него защищали ее от всего мира, и люди больше не смущали ее.
Однажды, когда после утреннего омовения она, окончив молитву, сидела неподвижно у окна своей тихой комнатки, к ней вошли Оннода-бабу и Нолинакхо. Сердце Хемнолини в тот момент было преисполнено умиротворения. Опустившись на колени сначала перед Нолинакхо, а затем перед отцом, она совершила пронам и взяла прах от их ног . Нолинакхо пришел в замешательство.
– Не волнуйтесь, Нолин-бабу, – проговорил Оннода-бабу. – Хем только выполнила свой долг.
Нолинакхо никогда еще не приходил к ним так рано, и Хемнолини с любопытством взглянула на него.
– Я получил вести из Бенареса, мать серьезно больна, – проговорил Нолинакхо, – и сегодня с вечерним поездом я решил отправиться домой. У меня еще много дел, поэтому я сейчас зашел проститься с вами.
– Что же, делать нечего. Дай бог, чтобы ваша мать быстро поправилась, – сказал Оннода-бабу. – Мы в вечном долгу перед вами за ту поддержку, которую вы нам оказывали в последнее время.
– От вас я получил гораздо больше. Вы проявили ко мне такую заботливость, какую только можно проявить к соседу. Но это не все: глубина вашей веры раскрыла передо мной в новом свете многие из важных вопросов, над которыми я долго размышлял. Я наблюдал вашу жизнь, и это придало моим размышлениям и ритуалам большую целеустремленность. Я понял, как быстро и легко можно достичь успеха благодаря помощи и сочувствию ближних.
– Самое удивительное то, что мы все время чувствовали, будто нам чего-то очень недостает, но не могли понять, чего именно, до того самого момента, пока не встретили вас. Тогда мы поняли, что именно вас нам не хватало. Ведь мы настоящие домоседы, очень редко бываем на людях и не питаем особого пристрастия к собраниям. Я-то еще иногда выхожу, а Хем очень трудно вытащить куда-нибудь. Но тогда случилось что-то необычайное: как только мы услышали от Джогена, что вы будете читать лекцию, сразу же, без всяких колебаний, отправились на собрание; это небывалый случай, – уверяю вас, Нолин-бабу! Отсюда вы можете сделать вывод, что вы нам были необходимы, – иначе этого бы не случилось. Сама судьба сделала нас вашими должниками.
– Я хотел, чтобы и вы знали, – сказал в ответ Нолинакхо, – что никому, кроме вас, я не рассказывал о моей личной жизни. Высшее учение об истине заключается в способности открывать правду. И это необходимо каждому человеку. Лишь благодаря вам я смог излить свою душу. Поэтому никогда не забывайте о том, что и я нуждаюсь в вас.
Хемнолини не проронила ни слова. Она сидела молча, устремив взор на солнечный луч, игравший на полу. На прощание девушка сказала:
– Сообщите нам о здоровье вашей матери.
Едва Нолинакхо поднялся, как Хемнолини снова склонилась перед ним в глубоком поклоне.
Глава 44
Последнее время Окхой не ходил в дом Онноды-бабу. Но в тот день, когда Нолинакхо уехал в Бенарес, он снова появился с Джогендро за чайным столом. Про себя он решил, что по тому, насколько будет раздражена Хемнолини при виде его, Окхоя, он сможет легко определить, помнит ли она еще Ромеша. Сегодня Окхой нашел Хемнолини совершенно спокойной. Увидев его, она ничуть не изменилась в лице.
– Почему вы так давно не были у нас? – приветливо спросила девушка.
– Разве мы достойны того, чтобы видеть нас ежедневно? – проговорил Окхой.
– Если бы недостойные лишены были права ходить в гости, то многим из нас пришлось бы жить в полном одиночестве, – заметила Хемнолини.
– Окхой думал, что он один удостоился чести называться скромным, – проговорил Джогендро, – а Хем превзошла его и показала, что скромность присуща всем людям вообще. Я же вот что хочу сказать. С такими, как мы, обыкновенными людьми, можно видеться ежедневно, но с людьми необыкновенными лучше встречаться изредка, в больших дозах их трудно переварить. Поэтому-то они и скитаются по лесам, горам и пещерам, а если бы своим постоянным местом пребывания они избрали человеческое общество, то таким простакам, как мы с Окхоем, пришлось бы бежать в леса и горы.
Хемнолини поняла, в кого метил Джогендро, но ничего не ответила. Она приготовила три чашки чаю и поставила их перед отцом, Окхоем и Джогендро.
– А ты разве не будешь пить чай? – спросил Джогендро. Хемнолини почувствовала, что сейчас ей придется выслушать грубость, но все же со спокойной решимостью ответила:
– Нет, я теперь не пью чай.
– Да тут, я вижу, начал процветать аскетизм! Вероятно, в чайных листьях недостаточно духовной силы, ведь этим обладает лишь миробалан . Что за несчастье! Хем, прекрати все это. Если одной чашкой чаю ты нарушишь свое воздержание, ничего не произойдет! В этом мире самые суровые ограничения нарушаются, и незачем из-за такой ерунды идти против всех.
С этими словами Джогендро встал, сам налил еще одну чашку и поставил ее перед Хемнолини. Не прикоснувшись к ней, девушка сказала:
– Почему ты ничего не ешь, отец?
У Онноды-бабу дрожали руки и голос, когда он ответил:
– Правду сказать, дорогая, за этим столом мне сегодня кусок в горло не идет. Долго я старался сносить выходки Джогена. Потому что знаю, что здоровье у меня плохое и стоит мне только начать, я наговорю бог знает что, а потом буду жалеть об этом.
– Не сердись, пожалуйста, отец, – сказала Хемнолини, подойдя к его креслу. – Дада хочет угостить меня чаем, ну и пусть, меня это ничуть не огорчает. А тебе, отец, надо что-нибудь съесть. Я знаю, ты всегда плохо себя чувствуешь, если пьешь чай на пустой желудок. – И Хемнолини пододвинула отцу блюдо. Оннода-бабу неохотно принялся за еду.
Вернувшись на свое место, Хемнолини собралась уже выпить налитый Джогендро чай, как вдруг Окхой поспешно вскочил:
– Простите, пожалуйста, можно мне взять эту чашку? Я уже выпил свою.
Джогендро подошел к Хемнолини и, взяв у нее чашку, обратился к Онноде-бабу:
– Я нехорошо поступил, прости меня, отец.
Оннода-бабу ничего не ответил, только из глаз его закапали слезы.
Джогендро и Окхой тихо вышли из комнаты. Оннода-бабу, допив чай, встал и, опираясь на руку Хемнолини, неверными шагами поднялся наверх.
Ночью Онноде-бабу стало плохо. Врач, которого вызвали, сказал, что у старика не в порядке печень, болезнь еще не запущена и год или хотя бы полгода, проведенные на западе, и хороший климат полностью восстановят его здоровье.
Когда боли утихли и врач ушел, Оннода-бабу сказал:
– Хем, дорогая, поедем ненадолго в Бенарес.