Утром, на следующий день после описанного случая, он получил ответ на свое письмо. Тариничорон писал, что после того ужасного несчастья не получал никаких известий о Нолинакхо, муже племянницы. Нолинакхо был врачом в Рангпуре. Тариничорон и там справлялся, но ему ответили, что пока ничего не известно. Откуда Нолинакхо родом, Тариничорон не знал.
Теперь Ромешу окончательно пришлось расстаться с надеждой, что муж Комолы жив.
С той же почтой он получил много других писем: это были поздравления от друзей по случаю свадьбы. Одни требовали, чтобы он устроил праздничный обед, другие шутливо упрекали за то, что Ромеш так долго держал все в секрете.
В это время слуга Онноды-бабу принес записку. Сердце Ромеша забилось, когда он узнал почерк Хемнолини.
"Слова Окхоя заронили в ней подозрение, и, чтобы рассеять его, она решилась написать мне", – подумал Ромеш.
Записка была совсем коротенькая:
"Вчера Окхой-бабу очень нехорошо поступил с вами. Я думала, что вы зайдете к нам сегодня утром. Почему же вы не пришли? Зачем так серьезно относиться к тому, что говорит Окхой-бабу? Вы же знаете, я не верю ни одному его слову. Обязательно приходите сегодня пораньше, – я не буду заниматься вышиванием".
В этих немногих словах Ромеш угадал боль, которая терзала любящее, полное всепрощения сердце Хемнолини, и глаза его наполнились слезами.
Ромеш понял, что со вчерашнего вечера Хемнолини со страстным нетерпением ожидает его прихода. Прошла ночь, миновало утро, а он все не шел, и тогда, не в силах больше ждать, она написала эту записку.
Ромеш еще накануне думал о том, что необходимо без промедления открыть Хемнолини все. Но после вчерашнего происшествия сделать это признание было очень трудно: ведь теперь всякий может подумать, что Ромеш старается увильнуть от ответственности за свои поступки. К тому же для него была невыносима мысль, что тогда Окхой будет чувствовать себя победителем. "Окхой действительно считает мужем Комолы какого-то другого Ромеша, – продолжал рассуждать юноша, – иначе он ни за что бы не ограничился одними намеками, а устроил шум на весь город. Поэтому надо немедленно что-то придумать".
Но тут пришло еще одно письмо. Оно было от начальницы школы, где училась Комола. Она писала, что не считает себя вправе оставлять Комолу на праздники в пансионе, так как девушка в отчаянии. Со следующей субботы начинаются каникулы, и Ромешу совершенно необходимо взять жену на это время домой.
Взять к себе Комолу в следующую субботу! А в воскресенье его свадьба!
Неожиданно в комнату вошел Окхой.
– Ромеш-бабу, вы должны меня простить, – заговорил он. – Знай я, что вы рассердитесь на столь безобидную шутку, я бы и слова не вымолвил. Но обычно люди сердятся, лишь когда в шутке есть доля правды, какие же у вас были основания так возмущаться моими словами? Оннода-бабу со вчерашнего дня не перестает ругать меня, а Хемнолини даже разговаривать со мной не желает. Когда я сегодня утром зашел к ним, она сразу же вышла из комнаты. Ну скажите, что я сделал плохого?
– Мы все это обсудим в другое время, – ответил Ромеш. – А сейчас, простите, я очень занят!
– А, понимаю, приготовления к свадьбе, ведь времени осталось совсем мало! Тогда я не буду отрывать вас от приятных забот. До свиданья. – И Окхой скрылся.
Ромеш отправился в дом к Онноде-бабу. Войдя, он сразу увидел Хемнолини. Уверенная, что он придет рано утром, она давно приготовилась к встрече: сложенное и завернутое в платок вышивание она положила на стол, рядом стоял гармониум. Девушка предполагала заняться с Ромешем музыкой, как это бывало обычно, но втайне надеялась услышать и другую музыку – ту, которая звучит в сердцах одних влюбленных и слышна только им.
Хемнолини встретила Ромеша с сияющим лицом, но ее улыбка тотчас угасла, так как Ромеш прежде всего спросил, где Оннода-бабу.
– Отец в кабинете, – ответила она. – Он вам очень нужен? Может быть, подождете? Папа скоро спустится к чаю.
– У меня к нему неотложное дело. Я не могу ждать.
– Тогда идите, он у себя.
Ромеш ушел.
"Неотложное дело"! В этом мире дела не терпят промедления, лишь любовь должна терпеливо ждать своего часа у дверей.
Казалось, в эту минуту ясный осенний день со вздохом притворил золотую дверцу своей сокровищницы радостей.
Хемнолини отодвинула кресло от гармониума и, пересев к столу, взялась за вышивание. Но у нее было такое чувство, будто игла прокалывала не материю, а вонзалась ей прямо в сердце.
Много времени, однако, требует неотложное дело Ромеша! Оно, как раджа, делает все, что пожелает, а любовь – она всего лишь нищая у порога!
Глава 14
Когда Ромеш вошел к Онноде-бабу, старик дремал в кресле, прикрыв лицо газетой. От вежливого покашливания Ромеша он тотчас проснулся и, протянув ему газету, воскликнул:
– Ты читал, Ромеш, сколько людей погибло на этот раз от холеры?
Но Ромеш, словно не слыша вопроса, сказал:
– Свадьбу придется отложить на несколько дней. У меня срочное дело.
Эти слова заставили Онноду-бабу моментально забыть о жертвах холеры. Некоторое время он молча смотрел на Ромеша, затем проговорил:
– Что ты, Ромеш! Ведь приглашения уже разосланы.
– Можно сегодня же известить всех приглашенных, что свадьба откладывается на следующее воскресенье.
– Ты меня поражаешь, Ромеш! Это же не судебный процесс, который можно откладывать на любой срок и назначать, когда вздумается! Хотел бы я знать, что за срочное у тебя дело?
– Оно действительно очень важное и не терпит промедления.
– Не терпит промедления! – И Оннода-бабу упал в кресло, как сломленное ветром банановое дерево. – Замечательно, великолепно! – продолжал он. – Впрочем, поступай как знаешь. Захотел отменить – отменяй! Если меня спросят, я отвечу, что понятия ни о чем не имею, что все знает жених и он один может объяснить, почему свадьба отложена и когда ему будет угодно ее назначить.
Ромеш сидел молча, опустив голову.
– А Хемнолини ты сказал? – спросил Оннода-бабу.
– Нет, она еще ничего не знает.
– Ей все же не мешало бы знать, свадьба ведь не только твоя.
– Я решил сказать ей после того, как переговорю с вами.
– Хем! – крикнул Оннода-бабу.
– В чем дело, отец? – спросила девушка, входя в комнату.
– Ромеш говорит, что у него какое-то важное дело и ему неудобно устраивать сейчас свадьбу.
Хемнолини мгновенно побледнела и пристально взглянула на Ромеша. Юноша виновато молчал. Он не ожидал, что это известие будет преподнесено Хемнолини в такой форме. Всем своим измученным сердцем Ромеш прекрасно понимал, как глубоко должно ранить Хемнолини это неприятное сообщение, переданное притом столь неожиданно и грубо. Но выпущенную стрелу не вернешь, и Ромеш ясно видел, что эта злая стрела вонзилась прямо в сердце Хемнолини.
Сказанное нельзя было ничем смягчить. Все совершенно верно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело. Но он не хочет сказать, какое именно. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.
Оннода-бабу взглянул на дочь.
– Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.
– Я ничего об этом не знала, отец, – низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезает последний луч солнца за грозовыми тучами.
Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.
Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг вскочил и вышел из комнаты.
В большой гостиной он увидел Хемнолини, она стояла у окна.
Перед ее глазами проплывала предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый людской поток.
Ромеш не решался подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял позади нее, не отрывая от девушки пристального взгляда. Надолго сохранится в памяти ее стройная фигура, освещенная нежарким осенним солнцем и неподвижно замершая у окна. И тонкий овал лица, и тщательно уложенный узел прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий отсвет золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды – все, все до мельчайших деталей запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом.
Наконец Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.
– У меня к вам просьба, – произнес он дрожащим от слез голосом.
Почувствовав, сколько муки скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.
– Верь мне, – продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на "ты". – Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!
Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.
Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы хлынули из глаз.
Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений они поняли друг друга, их охватило чувство глубокого покоя.
На несколько минут Ромеш всем сердцем отдался этому, омытому слезами, молчанию, затем с глубоким вздохом облегчения сказал:
– Хочешь знать, почему я отложил нашу свадьбу?
Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.
– Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.
При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.