III
Темнело. На раскинувшееся вдоль реки большое село навалилась из-за леса лохматая черно-синяя туча. Отражая снизу багровое пламя заката, туча постепенно охватывала все небо и подбиралась к бледно светившему месяцу. Густая теплая мгла опускалась на землю.
Было тихо и душно. Пахло цветущими вишнями. С нижней части села доносились пиликающие звуки гармоники.
Лошади лениво брели с водопоя, заполняя улицу стуком копыт и устало приволакивая задние ноги. Над дорогой вилась легкая пыль.
Внезапно налетел ветер. По траве пробежала быстрая рябь. Забились и зашумели деревья.
Вдали блеснула зеленоватая молния и глухо, как потревоженный в берлоге медведь, заворчал гром.
В окнах дома, где у палисадника рвался на пике кумачевый значок, ярко загорелся огонь.
Буденный и Ворошилов сидели за столом в чистой горнице и слушали Зотова, который, густо покашливая, докладывал обстановку на фронте.
По тому, как Ворошилов, сердито хмурясь, постукивал ладонью о стол, по гневному выражению его обычно веселых и приветливых глаз было видно, что он не в духе.
Буденный сидел с края стола, покручивал ус и, собирая мелкие морщинки меж широких черных бровей, видимо, что-то обдумывал..
Из доклада Зотова было видно, что великолепно вооруженный противник проявляет большое упорство, и хотя дивизии Конной армии и добились значительных успехов, но основная задача - прорыв фронта - осталась невыполненной. Конармейцы, привыкшие решать дело быстрым ударом в конном строю, тут, на новом фронте; встретились с сильно укрепленными опорными пунктами и засевшей в них стойкой пехотой. За последние дни на участке Конной армии появились новые части противника - 13-я и 18-я пехотные дивизии, укомплектованные познанскими немцами и обильно снабженные техникой.
- На карьере их, конечно, не возьмешь, - заговорил Ворошилов, когда Зотов кончил докладывать. - Но что касается сильного вооружения, то мы, большевики, признаем и другую, проверенную историей истину, что исход войны в конечном счете решают живые люди. Эти замечательные люди, наши бойцы, у нас есть, но не все начальники умеют правильно руководить ими. Одни лихо атакуют пулеметы и проволоку, другие топчутся на месте, не зная, что предпринять, третьи обожглись и пали духом. К счастью, таких рыцарей на час единицы… Семен Михайлович, - он повернулся к Буденному и в упор взглянул на него, - как вы думаете, стоит провести в частях примерные учения по штурму опорных пунктов?
- Это было бы очень хорошо, - согласился Буденный, быстро взглянув на вошедшего в эту минуту Орловского. - Завтра и начнем.
- Разрешите, товарищ командующий? - спросил Орловский.
- Ну, ну, говори.
- Я только что допросил взятого в плен артиллерийского офицера графа Вивьен де-Шатобрен…
Ворошилов и Буденный переглянулись.
- Опять француз! - сказал, Ворошилов. - Ну и что он показал, Сергей Николаевич?
- Он сделал очень характерное заявление. Он говорит, что их позиции неприступны и прорвать их невозможно. Если же нам это удастся, то им не остается ничего другого, как соорудить огромный памятник на линии их позиций и написать на нем: "Эти позиции были взяты русскими. Завещаем всем - никогда и никому с ними не воевать".
- Ловко! - усмехнулся Семен Михайлович. - Ничего, мы сами постараемся соорудить такой памятник.
В соседней комнате послышались грузные шаги, чувствовалось, шел кто-то очень тяжелый. В дверь постучали, и мягкий басок спросил разрешения войти.
- Заходи, Пархоменко, - сказал Буденный.
В горницу вошел статный, плечистый человек в заломленной на затылок черной папахе - начдив 14-й кавалерийской Пархоменко. Он присел на предложенный ему табурет и, проведя рукой по пышным усам, сказал:
- Только что вернулась разведка со Сквиры. В указанном пункте противник не обнаружен. Жители встретили наших бойцов восторженно. Просят швидко освободить их от ига польских панов.
Семен Михайлович взглянул на карту.
- Так, говоришь, Александр Яковлевич, в Сквире противника нет? - спросил он, помолчав.
- Нет. Был батальон. Ушли на Погребище.
- На Погребище? Климент Ефремович, а ведь выходит в точности, как вы говорили. Они ждут нашего удара на Погребище… А что, если мы теперь ударим сразу в трех пунктах? Прорвем фронт между Фастовом и Пустоваровской…
За окнами вспыхнула молния. Зарокотал гром. В хате дрогнули стекла.
Тихо ступая, в комнату вошел Зеленский, секретарь Семена Михайловича, совсем еще молодой командир с крупными чертами лица.
- Разрешите, товарищ командующий? - спросил он, притворив дверь. - Получен приказ товарища Сталина.
- Приказ? Дайте сюда.
Зеленский подал приказ.
- "…Главными силами армии прорвать фронт противника на линии Ново-Фастов - Пустоваровка. Стремительным ударом захватить район Фастов и, действуя по тылам, разбить киевскую группу противника", - глядя через плечо Буденного, отчетливо прочел Ворошилов.
Удар грома с новой силой прокатился над крышей. По стеклам застучали первые капли дождя. Вслед им, осветив верхушки деревьев, вспыхнула молния, и во всю ширь днепровской долины, от Кременчуга и до Белой Церкви, прокатился потрясающий грохот. Ливень хлынул на землю…
IV
Полковой врач Косой, маленький, робкий и румяный человек, очень похожий на мальчика, приставившего в шутку усы, сидел у койки Тюрина и, держа его руку, считал пульс.
Дуська, широко раскрыв глаза, с жалостью смотрела на осунувшееся, без кровинки лицо Тюрина. Его голова, обмотанная бинтами, казалась несоразмерно большой, и от этого лицо со страдальческой складкой в уголках губи заострившимся носом было совсем маленьким и ребячьим.
Косой поднялся и устало вздохнул.
- Дуся, вы побудете здесь, - заговорил он, взглянув на часы. - Я пойду к себе, отдохну немного. Три ночи не спал.
- Товарищ врач, а он будет живой? - с тревогой спросила она.
- Теперь будет, - сказал Косой с твердой уверенностью. - Но, видимо, придется ампутировать ногу. Вы часа через два разбудите меня и приготовьте линейку. Отправим его в госпиталь вместе с общей колонной.
Косой вышел.
Дуська присела в ногах Тюрина. К горлу ее подкатывали слезы. "Вот, - думала она, - жил себе человек, ходил, веселился, а теперь ногу отрежут. А ведь молоденький. Совсем еще мальчик. И мать, поди, есть". Она хлюпнула носом и, превозмогая отчаянное желание зареветь, смахнула со щеки набежавшую слезу. "Ох, уж эти мне мужики!" - подумала Дуська.
Она вздохнула и вдруг вздрогнула, уловив на себе пристальный взгляд.
Тюрин, открыв глаза, смотрел на нее.
- Ой, миленький! Лучше тебе? - вся оживившись, почти вскрикнула Дуська.
Тюрин ничего не ответил, продолжая смотреть на нее.
- Ты ведь три дня в бреду лежал, - заговорила она. - То в атаку кидался, то Сашу поминал.
- Дзионьков взяли? - тихо спросил Тюрин.
- Нет. Пулеметами нас отбили, - сказала Дуська.
В глазах Тюрина промелькнула тревога.
- И что, большие потери?
- Большие. С вашего эскадрона трех человек убили: Позднякова, Мишуту и взводного Бобкина. У нас - Гришина и Приходько. А пораненных!.. Петьку-махновца конь к панам занес. Удила закусил. Потом разведка нашла его. Как есть весь штыками поколотый. Надругались гады над ним. И тебе б то же было, если б не Вихров.
Тюрин широко раскрыл глаза.
- Вихров? А что Вихров? - спросил он тревожно.
- Так он же тебя на коня взял. Как они с пулеметов ударили - мы назад, а ты остался. Вот он, значит, вернулся и поднял тебя… Ты лежи, лежи себе, - вдруг забеспокоилась Дуська, увидя, что Тюрин зашевелился.
Он тяжело и часто дышал. На его бледном лице проступили розовые пятна.
- Дуся, - сказал он, помолчав. - Иди позови Вихрова.
- Нельзя, миленький. Врач не приказывал никуда уходить.
- Так тут рядом.
- Нельзя, родной мой, не имею права.
- Значит, не пойдешь? - грозно сказал Тюрин, приподнимаясь на локтях. - Хорошо. Тогда сам пойду. - Он резко привстал и, болезненно вскрикнув, упал на подушку.
- Ну, хорошо, хорошо, милый, схожу, - сказала Дуська, с беспокойством взглянув на него.
Она выбежала из палатки и, размахивая руками, стремглав побежала по пустынной сельской улице.
Когда, спустя некоторое время, она возвратилась вместе с Вихровым, Тюрин лежал, закрыв глаза, и, казалось, спал.
Дуська нагнулась над ним.
- Не надо, - прошептал Вихров. - Не беспокой его. Он спит.
- Нет, я не сплю, - тихо сказал Тюрин, открывая глаза. - Алеша, подойди сюда, сядь… Дуся, выйди, пожалуйста.
Вихров осторожно присел на кровать.
- Алеша, знаешь что… очень, понимаешь, нехорошо получилось, - запинаясь, заговорил Тюрин, перебирая худой рукой одеяло. - Ты прости меня, Алеша… я очень плохой человек… Как это комиссар на курсах говорил? Непорядочный. Да… Ты вот всегда болел за меня, заботился… Был настоящий друг… а я тебе такое сделал… такое, что и назвать не могу…
- Не надо, Миша, не говори. Я все знаю, - сказал Вихров, поглаживая руку товарища.
- Знаешь? Откуда знаешь? Тебе Саша сказала, что я ей наврал про тебя?
- Нет, не Саша, но это не имеет значения.
- Значит, знаешь? Ну, тем лучше. Прости меня, Алеша. Ведь вряд ли мы теперь увидимся. Я не спал и все слышал. Доктор говорил, что мне ногу отрежут, - в голосе его прозвучало рыданье. - Слушай, Алеша… знаешь, что я тебя попрошу? Позови сюда Сашу. Я хочу с ней проститься. Ты ничего не имеешь?