- Та-ак… - протянул Бочкарев. - Правильно Семен Михайлович говорил, что это не деникинский фронт. Без артиллерии, паря, его отсюда не выбить.
- Вот я и говорю.
Они помолчали…
- Товарищ комполка, начдив едет! - сказал Гобаренко, повертывая к Панкееву свое крупное в глубоких морщинах лицо.
Панкеев оглянулся. Сворачивая между частыми стволами деревьев, из глубины леса ехал Морозов в сопровождении штабных ординарцев.
- Где комбриг? - спросил он, подъехав и поздоровавшись с командирами.
- Я за него, товарищ начдив, - сказал Панкеев. - У комбрига опять рана открылась.
На длинном рябоватом лице Морозова появилось выражение неудовольствия.
- Опять со строя выбыл, - сказал он с досадой. - Я ж ему говорил, чудаку, что надо в госпиталь ложиться. Ну, ладно, бригаду ты поведешь. Говори, что тут выглядел? - Морозов взял висевший на ремешке через шею бинокль и поднял его к глазам.
Панкеев в двух словах доложил обстановку.
- Ну, это-то я сам знаю. Я на сосне сидел и все как есть видел. За деревней у них артиллерия, - сказал Морозов.
Он опустил бинокль и вынул из сумки карту.
Уточнив по карте, что перед ними находится деревня Дзионьков, Морозов кратко изложил свое решение. По этому решению с наступлением темноты вторая бригада с бронемашинами наступала в пешем строю на южную окраину опорного пункта; первая, под командой Панкеева, атаковывала деревню с севера в конном строю; третья поддерживала и развивала успех второй бригады. Основная задача сводилась к тому, чтобы, прорвав оборонительную полосу противника, выйти ему в тыл.
- Значит, так, - говорил Морозов. - Ты пока стой на месте, только броды сыщи, а как вторая бригада ворвется в окопы, я тебе сигнал дам ракетой.
Приказав Панкееву немедленно выслать подводы за снарядами, Морозов поехал на свой наблюдательный пункт.
- Товарищ Гобаренко! - позвал Панкеев, проводив взглядом Морозова.
- Я вас слушаю, товарищ комполка! - бойко откликнулся Гобаренко.
Он, бодро ступая, подошел к командиру полка, выражая всем своим видом готовность повиноваться.
- Помнишь станцию, что утром проезжали? - спросил Панкеев.
- Как же не помнить, товарищ комполка, - улыбнулся Гобаренко. - Там еще бронепоезд стоял.
- Правильно. Сейчас туда прибыли огнелетучки. Бери двадцать бричек и гони за снарядами. Начдив приказал. Нажми на них как полагается, если будут мало давать. Ну, да ты это умеешь, - Панкеев взглянул на часы. - Пять часов, - сказал он. - Надо тебе дотемна возвратиться. Пойдем в наступление.
- Разрешите мне взять с собой командира хозвзвода? - попросил Гобаренко.
- Захарова? А на что он тебе?
- Вдвоем удобнее, товарищ комполка.
- Ну, ладно, бери. Только смотри быстрей ворочайтесь.
- Слушаю, товарищ комполка. Не извольте беспокоиться, все будет в полном порядке. - Гобаренко лихо откозырял и, повернувшись к опушке леса, где стояли коноводы, весело крикнул: - Сидоркин, коня!
Сидоркин зашевелился, подтянул подпруги и, держа под уздцы, подвел рысью лошадь.
- Отчетливый человек, - сказал Панкеев Бочкареву, когда Гобаренко скрылся из виду. - А то вон золото сидит, уж ходить от жира не может, - кивнул он на Фомичева, который, отирая платком толстые красные щеки, сидел под кустом.
Лес глухо шумел. Легкий ветер медленной волной пробегал по вершинам деревьев, и тогда солнце, проникая сквозь ветви, играло лучами на молодой, яркозеленой траве. Со стороны реки продолжали потрескивать ружейные выстрелы.
Маринка, Дуська и Сашенька лежали в кружок подле санитарной линейки и, сблизив золотистую, черную и русую головы, тихо беседовали. Поодаль вокруг деревьев стояли подседланные лошади, сидели и лежали бойцы первой бригады.
- Ты, Дуся, не обижайся, а я всегда буду тебя поправлять, - прикусывая травинку, говорила Сашенька. - Это уж у меня привычка такая.
Дуська сморщила носик.
- А не все ли равно, как говорить, - с досадой сказала она.
- Если б было все равно, то ученые не писали бы книг, - заметила Сашенька.
- Ну, то ученые, а мы не ученые. Нам и так ладно.
- Как тебе не стыдно, Дуська! - вспылила Маринка, вскинув на подругу красивые сердитые глаза. Ее смуглое мальчишеское лицо покраснело. - Саша-то тебе добра желает, а ты еще задаешься!
- Слова не скажи - всё не так.
- Вот и хорошо, что поправляет. Потом сама спасибо скажешь.
- Ну, ладно! - Дуська улыбнулась. - Правильно говоришь. Я ведь просто так, поспорить люблю… Ты, Саша, не серчай на меня… Девушки, а я вам и не сказала: Сачков-то вчера мне предложение сделал.
- Ну?! - в один голос вскрикнули Маринка и Сашенька.
- Ага! Приходит это, знаешь, сапоги начистил. "Позвольте, - говорит, - Авдотья Семеновна, с вами объясниться…" Постой, что-то он тут чудно́е загнул?.. Нуте-ка. Нет, из головы вон, позабыла… Ну, в общем насчет каких-то уз все толковал.
- А ты что? - спросила Маринка.
- Я? Завернулась и пошла.
- Повернулась, - машинально поправила Сашенька.
- Ну, повернулась. И пошла, ни слова не сказав. Ну его к лешему! Терпеть ненавижу маленьких мужиков. По мне хоть дурак, а только чтоб большой… Правду сказать, они, большие, все какие-то чудаки.
- Значит, по-твоему, и Дерпа чудак?
- Ну, что ты! Только уж больно простой. Даве зашел в околоток. Я чай с сухой малиной пила. "Чего пьешь?" - "Чай с малиной. Хочу вырасти побольше. Малина-то для росту очень даже помогает". А он: "Ну? Что ты говоришь! А я и не знал!"
- Девушки, глядите: вон наши из разведки вернулись, - сказала Маринка, приподнимаясь и глядя в глубь леса, где мелькали между деревьями всадники.
- Кто приехал? - спросила Сашенька.
- Второй эскадрон… Вон Ладыгин едет, - показала Маринка.
- А вот и Вихров! - подхватила Дуська, искоса пытливо глядя на Сашеньку и видя, как у нее в презрительной усмешке дрогнули губы. - Обожаю Вихрова! - умышленно громко проговорила она. - Вот это парень! И умный и росту хорошего. Присушил он мое сердце. Пропала я, девушки!
- Ты вчера говорила, что Дерпу любишь, - сказала Маринка, с улыбкой глядя на нее.
- И его люблю. И Вихрова. Да я их всех люблю. Нет, Тюрина не люблю, - она вызывающе взглянула на Сашеньку. - А так всех обожаю.
- В таком случае, Дуся, ты еще никого по-настоящему не любила, - заметила Сашенька. - Любить можно только одного человека.
- Значит, ты, Саша, считаешь, что всех любить плохо?
- Как любить… Людей вообще надо любить… хороших.
- А что, по-твоему, самое плохое на свете? - помолчав, спросила Дуська.
- Самое плохое разочароваться в человеке, в которого веришь, - отвечая на собственную мысль, тихо ответила Сашенька.
Дуська вдруг стремительно вскочила и, приоткрыв рот, уставилась в гущу леса, где, видно было, подошедший эскадрон располагался на отдых.
- Девушки, а ну, глядите, кто это там весь обвязанный ходит? - всполошилась она. - Ой, мамыньки! Так это ж Сачков! Ахти мне! Он! Точно он! Башка-то как есть вся обвязанная. И как это его угораздило, старого чорта? Ах ты, бедненький, мой, желанный!
Она прихватила лежавшую на траве сумку и, прыгая через кусты, понеслась к Сачкову.
- А ты, Саша, правильно говоришь, что по-настоящему можно любить только одного человека, - немного помолчав, заговорила Маринка. - Я вот с первого взгляда его полюбила. Я никогда не верила, что можно так полюбить. Даже смеялась, когда мне говорили. А оказывается, верно… - Она подвинулась к Сашеньке и провела рукой по ее волосам. - Какая ты, Саша, хорошая. Светлая, как солнышко! - с восхищением заговорила она. - А волосы какие! Мягкие, как шелк. Правду говорят: волос мягкий - душа добрая… Я с тобой ужас какая откровенная. Я тебе говорю такое, чего бы никому не сказала… Нет, еще бы одному человеку сказала. Как я люблю Митю! А тебе случалось любить? - Маринка перевалилась на спину и заложила руки за голову.
Сашенька подняла глаза, подумала.
- Нет, не случалось, - сказала она. - Хотя нет, постой, случалось. Мне нравился один мальчик.
- Кто такой?
- Миша Мусенкович… Он выходил на охоту с собакой и трубил в рог, а у меня замирало сердце, и солнце, казалось, светило по-другому… А потом один человек мне предложение сделал.
- Кто?
- Начальник земельного отдела. Он часто к нам в командировку приезжал. И вот раз осенью приехал, мы картошку копали. Ватная куртка у меня была, передник из мешка сделан - фартуком его называли… Он мне предложение сделал, а я в коровник убежала и всю ночь у коровы на шее проревела… Меня ищут, ищут, а я у той коровы, которую первую научилась доить. Маруськой ее звали. Высокая, черная, а лоб белый…
- Ты что же, отказала ему?
Сашенька грустно улыбнулась.
- Мне тогда и шестнадцати лет не было. Я только на вид была большая.
- Так ты, значит, девица?
- Да, - вся вспыхнув, ответила Сашенька.
- А глаза какие у тебя… глубокие-глубокие, - нараспев сказала Маринка, заглядывая снизу вверх в теплые, лучистые глаза Сашеньки.
- Глубже всех те глаза, которые больше всех плакали, - тихо сказала Сашенька.
- А тебе много плакать пришлось? - участливо спросила Маринка.
- Конечно. Когда растешь без матери, каждый обидит. И вообще мое детство было тяжелое. Я и работала, и училась, и дома все хозяйство на мне лежало. Я ведь совсем еще девочка была. Ну, а условия жизни ты сама хорошо знаешь.