Подголосок подхватывал:
Греми, слава, трубой
По армии боевой!
И когда хор, уже готовясь оборвать припев, брал разом, здоровенный детина, ехавший позади запевалы, палил, как из пушки, оглушительным басом:
Эх, да бей, коли, руби - буденновцы-молодцы!
Другой эскадрон пел:
Из-за леса, леса - копий и мечей
Едет сотня казаков-лихачей…
Хор подхватывал:
Е-е-е-ей, говорят -
Едет сотня казаков да лихачей!
А в четвертом гармонист, растянув доотказа мехи, грянул лезгинку, да такую разудалую, что двое молодцов, тряхнув широкими рукавами черкесок, пустились лихо отплясывать, стоя на седлах. Пулеметчик с румяным лицом, водрузив на тачанку граммофон, накручивал вальс "Дунайские волны"… Песни, музыка, звуки гармоник и раскаты приветственных криков сливались в один общий гул.
Полки шли бесконечным шумным потоком, которому, казалось, не будет конца. Уже давно величаво проплыл штабной значок четвертой дивизии, а улицы по-прежнему сотрясались от конского топота, грохота батарей и пулеметных тачанок. Сейчас проходила стяжавшая победные лавры в боях под Майкопом бригада комбрига Тюленева. Сам он, с молодым, безусым полным лицом, ехал впереди значка рядом с комиссаром и, видимо, рассказывал ему что-то веселое, потому что комиссар, рыжеватый, средних лет человек, откидываясь назад, громко смеялся.
Миновав городской сад, голова колонны завернула направо.
- Сто-ой!.. Сто-ой!.. - закричали впереди голоса.
Бойцы придерживали лошадей, посматривали вперед, переговаривались:
- Чего стали? Привал?
- Да нет, одиннадцатую дивизию пропускают - звон сбоку зашла.
- Ну, значит, привал. Эй, с гармошкой, давай сюда, начинай!
Бойцы проворно спешивались, пошучивая, разминали затекшие ноги. Гармонист заиграл казачка, и тотчас же залихватский плясун, подхватив шашку и грохоча шпорами, начал выделывать такие выкрутасы, что у остальных загорелись глаза и невольно задергались ноги. И вот уже пустились в пляс целыми взводами, и вскоре, казалось, плясала вся улица. А между рядами с шутками и прибаутками похаживали взводные и эскадронные затейники и балагуры.
- Ребята, гляди, одиннадцатая-то женихами какими! - крикнул пулеметчик с румяным лицом, оставив свой граммофон и выбираясь вперед.
Теперь внимание всех обратилось на 11-ю дивизию, которая, бряцая снаряжением, проходила на-рысях по боковой улице. Всадники все как один были в красных штанах, зеленых английских шинелях и опущенных шлемах, что придавало им богатырский вид. На пиках трепетали багряные язычки флюгеров.
Следом за эскадронами показались поотставшие тачанки. Ездовые, широко раскинув руки, тряхнули вожжами, и четверки белых, как лебеди, лошадей, согнув шеи, распустив по ветру хвосты и играя ногами, подхватили размашистой рысью.
Последним нагонял колонну старый трубач с большим красным носом и опущенными книзу рыжими с густой сединкой усами. По тому, как он, чуть сутулясь, ловко держался в седле, сливаясь своей небольшой костистой фигурой в одно целое с быстро скачущей лошадью, по всей его глубокой небрежно-молодецкой посадке опытному глазу было видно, что этот человек если и не всю жизнь, то добрых три десятка лет ездит в седле.
- Климов! Климов! Трубу потерял! - крикнул из спешенных рядов 4-й дивизии чей-то молодой насмешливый голос.
Трубач гневно пошевелил вислыми усами и коротко буркнул:
- Гляди, сачок, голову не потеряй!
Сильно пришпорив лошадь, он пустился карьером к своему эскадрону.
- Фу, насилу догнал! - проговорил он сиплым с хрипотцой голосом, пристраиваясь к толстому и важному на вид человеку с пышными усами и баками. - Добрейшее утро, Федор Кузьмич!
- Отдежурились, Василий Прокопыч? - спросил лекпом густым басом, важно кивнув головой.
- Да вот только сменился.
- Ну, какие новости в штабе полка?
- Красные офицеры приехали. Три человека.
- Знаю. Вот один у нас едет, - показал Кузьмич в голову эскадрона, где позади Ладыгина ехал Вихров.
Колонна шагом спускалась по пологому склону улицы.
Впереди за кривыми кварталами небольших домиков открывался ипподром с видневшимися на нем квадратами уже выстроенных войск. Народ входил вместе с полками и занимал трибуны. В напоенном солнцем весеннем воздухе разливались протяжные, нараспев, команды. Поднявшийся ветерок трепетал в распущенных знаменах. Народ все прибывал, шумными потоками заливая свободное поле. Подъезжали подводы, груженные бочками с пивом - подарком ростовских рабочих бойцам Конной армии. Мальчишки выискивали места получше и бесстрашно пролезали между ног лошадей.
- А ну, сачки, метись отсюда! - замахиваясь плетью и вращая притворно страшными глазами, крикнул Климов. - Стопчут вас кони, а мы отвечай!
Но исполнить подобный приказ было почти невозможно, потому что начиналась самая интересная часть зрелища. Мальчишки с деланно-равнодушным видом отходили назад, но тут же, переговариваясь и подталкивая друг друга, вновь подступали под самые хвосты лошадей.
Вихрову, стоявшему впереди взвода, хорошо было видно и слышно, как начдив 11-й кавалерийской Морозов, откинувшись в седле, протяжно скомандовал:
- Сми-иррно! Шашки вон, пики в ру-ку! - и отчетливо оборвал: - Товарищи командиры!
Команда, подхваченная на разные голоса полковыми и эскадронными командирами, покатилась вдоль фронта и смолкла.
В наступившей на миг тишине послышался далекий конский топот. Со стороны станции, здороваясь с полками, широким галопом скакало несколько всадников. Вихров увидел, как стоявшие на фланге трубачи одновременно взмахнули сверкнувшими трубами, и в ту же минуту над головами людей понеслись ликующие звуки встречного марша. Всадники приближались. Вихров уже хорошо видел их лица. Один из них, с большими усами, был в тонко перехваченной серебряным пояском черной черкеске с блестящими газырями, между которыми полыхал на груди алый бешмет, другой во френче и защитной фуражке.
- Ур-р-ра-а! Ур-р-ра-а! - закричали вокруг.
Охваченный общим порывом, Вихров, не переставая кричать, кружил и размахивал шашкой, не чувствуя, что на его глазах выступила обильная влага. Он почувствовал это только тогда, когда Буденный и Ворошилов в сопровождении ординарцев промчались к левому флангу и, придержав лошадей, рысью выехали перед серединой дивизии.
Морозов подал команду. Полки вложили шашки в ножны и, шурша тысячами копыт, построили четырехугольник.
Буденный тронул вперед свою крупную буланую лошадь и, подняв руку, высоким молодым голосом бросил в ряды несколько слов. Но набежавший ветер унес слова, и стоявший во второй шеренге Митька ничего не расслышал.
- Степан, слышь-ка, о чем это он? - шопотом спросил он Харламова, стоявшего правее него.
- Тш-ш! - шикнул Харламов. - О победах говорит. Панов бить идем.
Буденный кончил свою короткую речь, - он не любил говорить долго, - и под восторженные крики бойцов подъехал к Ворошилову. Было видно, как он, чуть улыбаясь в усы, что-то говорил Ворошилову и как Ворошилов, тоже улыбаясь, утвердительно кивнул головой. Подобрав поводья, Ворошилов повернулся к рядам.
Его большая рыжая лошадь в белых чулках, высоко вскидывая ногу, била землю копытом.
Ворошилов поправил фуражку, привстал на стременах и оглядел долгим взглядом смуглые, обветренные лица бойцов.
- Товарищи бойцы, командиры и политработники! - зазвучал его густой отчетливый голос. - Новая опасность нависла над нашей страной…
Митька жадно ловил каждое его слово. Слова эти настораживали, порождали тревогу, "Ишь ты! - думал Митька. - Паны задавить нас захотели. Вместе с Антантой походом идут". Антанта представлялась ему страшным чудовищем, многоголовой гидрой, которую он не одни раз видел на плакатах и страницах газет.
- Мы идем не против польских рабочих и крестьян, - говорил Ворошилов. - Антанта, на содержания которой была северная, восточная и южная контрреволюция, убедилась, что ее карта бита, и перекинулась на запад, чтобы оттуда нанести удар по Советской России. Антанта подрядила на это польских панов. Она приказывает им не отзываться на мирные предложения советского правительства… Мы стремимся к миру, но если белогвардейцы этому мешают, то у нас есть для них одно средство - оружие…
Ворошилов говорил, и в ответ на его полные гнева слова в душах бойцов поднималась волна ненависти к врагу, крепла уверенность в своей силе и мощи. Чувство это росло, отражалось в широко раскрытых блестящих глазах и, наконец, прорвалось. Неистовое и грозное "ура", как ураган, пронеслось из конца в конец ипподрома, ударилось в трибуны и, подхваченное тысячами голосов, покатилось по полю.
- Ур-ра-а! Даешь Варшаву!.. Ур-ра! - закричал Митька и только теперь почувствовал, что рука его до боли сжимала эфес наполовину вынутой шашки.
Он искоса глянул вокруг: справа и слева поднимался целый лес рук с блестевшими в лучах солнца клинками.
Впереди на разные голоса что-то командовали. Полки перестраивались и, проходя торжественным маршем, покидали ипподром.
Конная армия, взяв направление на Матвеев курган, двинулась в далекий поход.