* * *
Земля в мелькании срывалась на дыбы, отлетала за бричкой и снова круто поднималась вверх. В ее пятнистых линиях Варчук четко видел очертания, приметы своего поля, которые наплывали и исчезали округлым числом "30". Этот нуль, как страшный сон, кружил и кружил, вытягивая за собой всю душу. "Тридцать десятин", - ныло и отекало от муторной злости все нутро.
Оставив позади Михайлюков хутор, бричка влетела в литинецкие леса, и Сафрон облегченно вздохнул, оглянулся вокруг, перекрестился и снова вздохнул. Все казалось, что за ним будет погоня, что кто-то из комбедовцев узнал, куда он поехал.
Острыми, неблестящими глазами осматривал лес вдоль дороги, надеясь встретить бандитский патруль. Но нигде ни души.
Измученные кони, тяжело играя мышцами, с карьера перешли на рысь, и зеленоватое мыло спадало с обрызганных удил на пепельный супесок, усеянный красными перезрелыми чашечками желудей.
Тишина.
Даже слышно, как желудь, стекая по веткам, падает на корневище, кузнечиком отпрыгивает от травы и удобнее льнет к земле, еще теплый, как ребенок, и плотный, как патрон.
Сафрон соскочил с брички, мягкой овсянкой тщательно и туго вытер коням спины, бока.
"Неужели выехали? - пробрала холодная дрожь. - Не может такого быть. А если помчались в другое село? Хоть на краю света, а найду их. Вымолю, выпрошу у Галчевского, чтобы всех комбедовцев передавил… Тридцать десятин отрезать, чтоб вас на куски, на маковое зерно порезали!" Вспухали, натягивались жилы на висках, и гудела, разрываясь от злой боли, голова.
- Вьйо, черти! - перенес злость на коней. Люто свистнул арапник, две мокрых полосы зашипели пеной на лошадиных спинах. Вороные тяжело застучали по дороге; за бричкой, мелькая между деревьями, побежало отяжелевшее предвечернее солнце.
Уже роса выпала на землю, когда Сафрон въехал в притихшее село и сразу же обрадовался, на надбровье разгладился покрученный пучок морщин. На небольшом мостике стояло двое бандитов в высоких, сбитых набекрень смушковых шапках. Недалеко от них паслись нестреноженные кони.
- Добрый вечер, хлопцы! Батька дома? - деланно веселым и властным голосом спросил: знал, что по-другому говорить нельзя - увидят кроткого мужика, так и коней заберут.
- А ты кто такой будешь? - Высокий неуклюжий бандит, играя коротким обрезом, вплотную подошел к Варчуку.
- Двоюродный брат отца Галчевского, - уверенно солгал Варчук. - Привез важные сведения о расположении первой кавбригады Багнюка, которая входит в состав второй красноказачьей дивизии.
- Ага! - многозначительно протянул бандит, и уже с уважением осмотрел Варчука узкими продолговатыми глазами. - Езжай в штаб. Там таких ждут.
- Где теперь штаб? В поповском доме?
- А где же ему быть? - не удивился осведомленности Варчука. - Где лучше еду приготовят, где лучшую постель постелют? - и засмеялся, нажимая на слово "постель", придавая ему оттенок многозначности.
Сразу за мостиком, у накренившегося плетня храпел на всю улицу полураздетый, облепленный мухами бандит. В изголовье возле пустой бутылки валялась шапка с гетманским трезубцем и желтой грязной кистью; из разорванного кармана, как струйка крови, пробилась нитка бус и бахрома тернового платка.
"За самогоном и сундуками не видят черти, как нас раздавливают". Недобрым взглядом окинул Сафрон неловко раскинувшегося бандита.
Перед крыльцом поповского дома Сафрона остановил вооруженный до зубов дежурный.
- Батьки сейчас нет дома. В отъезде, - неприветливо, исподлобья осмотрел острыми глазами высокого черноголового мужика.
- Нет? - призадумался Варчук. - Тогда я расскажу все начальнику штаба Добровольскому.
- Он сейчас занят.
- Что же, подожду.
- Жди. Только отправляйся на тот конец улицы. Не положено здесь всяким невоенным стоять. Поскольку - порядок!
- Порядок! Обожрались самогоном и все бурьяны под плетнями облевали.
- Ты еще мне сейчас скажи тут что-то. Я из тебя влет кишки выпущу! - оскалился бандит и рванул с плеча карабин.
- Пугай бабу свою на печи, а мы эту хреновину видели, когда ты без штанов… Ну, ну, сучий сын! За меня батька тебе, как цыпленку, голову свернет, - округлыми черными глазами впился в бандита. И тотчас кто-то весело позвал:
- Го-го-го, Сафрон Андреевич! Каким ветром занесло сюда?
Бандит сразу же присмирел и подался вглубь крыльца.
- Емельян! Емельян Крупяк! - удивился и обрадовался Варчук, и его черная мохнатая рука с надеждой ухватилась за сухие костлявые пальцы бандита. Тот, улыбаясь, стоял перед ним в красных плисовых штанах, невысокий, подвижный, сияя мелкими острыми зубами. Его темно-серые, поставленные косо глаза, остро врезались в тонкую переносицу, менялись льющимся потайным светом.
- Добрый вечер, Сафрон Андреевич. И вы к нам приехали? Навсегда, может? Хвалю, хвалю за решимость. Воевать против коммуны захотелось? - быстро забарабанил Крупяк. - Не сидится на хуторе? Печет? Примыкаете к нам?
- И рад бы, так годы не те.
- Годы, годы! О, что вы делаете со мной! - махнув широкими штанами, встал в театральную позу Крупяк и засмеялся. - Значит, некоторые сведения батьке привезли?
- Не без этого, - ответил сдержанно. - Но, говорят, батьки нет.
- Нет. В Майдан Треповский поехал. Учился там когда-то. Ну, и где-то над Згаром краля завелась у него. Он отец не одной девки, - пошутил и первый засмеялся, довольный своей остротой.
- Нашел время с бабами возиться, - недовольно насупился Варчук. - А здесь, Емельян, такая беда, что хоть в землю провались. Если вы не поможете, то и от нас помощи не ждите. До последнего ростка выкорчевывают, до последней ниточки.
- Отрезали землю? - сразу догадался Крупяк, и на его подвижном лице разлилось сочувствие.
- Отрезали, - чуть не задыхался, вырывая изнутри клекочущие слова. - Это все равно, что перерезали меня пополам и бросили посреди дороги. Сколько я ради той земли старался. Тянулся до того достатка, и поплыло мое счастье старцам в руки. Когда бы сердце вырвали, то и тогда легче было бы… А то землю!
- Ненадолго, - уверенно заявил Крупяк. - Большая помощь должна нам прийти с запада. Не сегодня-завтра с Польши прибудет батька Палий. Это, конечно, только зацепка для бучи, а там такая закрутится катавасия, что большевиков как ветром сдует.
- Если бы так было, если бы того бог дал, - и по привычке хотел перекреститься, но, встретив насмешливый взгляд Крупяка, одернул руку назад и уже просительно заговорил: - Емельян, помоги мне, век буду благодарить… Не могу я так приехать домой, душа разрывается от досады. Как сделать так, чтобы одним махом, к чертям, покончить с нашими комбедовцами? Сегодня подходящее время, очень подходящее: войско выехало из села на облаву. Одни обозники остались.
Крупяк, перебирая в тонкой руке плетеные желтые ремешки от нагана, с удивлением взглянул на Варчука: никогда он не видел, чтобы горделивый, норовистый Сафрон стал таким жалким, беспомощным.
Теперь фиолетовые, круто округленные отеки под его глазами еще глубже вжались в лицо, а нависающий нос на черном клинообразном лице, казалось, даже покачивался.
- Только обозники остались? - сразу стал серьезнее.
- Только они! - с отчаянием и надеждой взглянул на Крупяка. - А председатель комбеда как раз поехал на ночь пахать. Это самый больший враг. Без хлопот бы и прикончить его… Может, Добровольскому сказать?
- Нет, - нахмурился тот, и Варчук застыл в холодной тревоге. Крупяк по одному лишь виду понял Сафрона и, снижая голос, объяснил: - Что-то я не доверяю ему в последнее время. Боюсь, чтобы не переметнулся к красным. Хитрая и скрытная штучка. А здесь еще амнистии пошли… Ненадежный человек.
Сафрон с подсознательной опаской взглянул на окно поповского дома: не увидел ли его часом из дома начальник штаба. На нижний темной губе под кожей нервно задрожал продолговатый извилистый бугорок.
- Что, страшно? - неприятным смехом резанул Крупяк. - Не дрейфьте: он сейчас очень занят - самогон хлещет. А мы тем часом сделаем налет на ваше село; ребята у меня - что черти в аду! А поживиться будет чем?
- Конечно! У комбедовцев теперь есть кони хорошие.
- Э, коней мы достали. Прямо как змеи! С конезавода выдернули. Летишь на них, аж ветер уши обжигает, - хвалился Крупяк, двигаясь каждой складкой своего небольшого тела. - Ну, поехали. Время не ждет! - и его косо поставленные глаза тотчас стали тверже и старее.
- Это хорошо! - обрадовался Варчук и уже торжественно, несмотря на насмешливый взгляд Крупяка, с чувством перекрестился, потом сплюнул через плечо.
Боль понемногу начала рассасываться по телу, и верилось, что желаемое уже становится реальностью.
Отчетливо видел Мирошниченко на зеленых волнах Буга, видел в горящих домах расстрелянных, изрубленных комитетчиков; видел всю свою землю, неразрезанную, неразделенную, в пяти кусках, как пять пальцев одной руки.
"А эти сразу пучку отсекли. Да где там пучку - жилы перерезали. Еще как до бугорка не добрались? Вот бы скорее сбылись слова Емельяна".
Крупяк вскочил в бричку и скомандовал:
- Гоните к пруду, там мои черти стоят.
Варчук, неистовствуя от притока злой силы и восторга, так пустил коней селом, что в глазах сразу вышибло едкую слезу, чудно зашатались, запрыгали вдоль дороги строения и деревья.
Снова вся его земля тревожно и заманчиво приближалась к нему, будто она, кружа всеми пятью кусками, бежала за ним и, вытекая из долины, стелилась перед бричкой, вжималась волнительными контурами в незнакомые осенние огороды.