"Так оно получилось, моя родная и любимая. Еду на фронт в снайперскую команду Сибирской дивизии. Там служит твой старший брат Максим. Так что адрес тебе известен. Береги то, чем живет мое и твое сердце, не забудь, и я буду хранить это в бою и на отдыхе, во сне и наяву вплоть до самой победы. Буду писать… Леонид".
Варя не растерялась, не заплакала, только как-то вся подобралась и посуровела. Ей не пришло в голову удивиться своей неожиданной решимости. Вместе с подружкой по курсам она записалась в резервную радиороту, которая готовилась к отправке на фронт. Иначе Варя не могла поступить. И когда все было закончено и оформлено, она ощутила в себе ясный покой, словно в жизни ее все стало на свое место, ибо поверила до конца, что течение жизни несет ее к единственно надежной и верной цели. И если бы ей сказали, что фронт теперь очень далеко и может случиться так, что она не встретится там с Леонидом, она не поверила бы этому, как не поверила бы тому, что ее любовь может умереть.
Начальник курсов дал Варе недельный отпуск, и она поехала в Громатуху проститься с родителями.
Скорый поезд Иркутск - Москва остановился на глухой станции в полночь. На перроне ни души: за три с половиной года войны люди уже отвыкли встречать поезда с востока - оттуда некого ждать, все на западе. Вдоль заснеженного перрона столбилась морозная пыль, издали доносились резкие, точно винтовочные выстрелы, звуки: лютовал хиус - трескучий мороз с ветром; лизнет своим ледяным языком лицо - и белое пятно во всю щеку. Варя решительно сдвинула ушанку на лоб, перебросила пушистую косу с плеча за спину и, оглянувшись напоследок на проводника, стоящего в тамбуре возле топки, нырнула в белесую мглу.
Из окна вокзала падал свет, и в его луче заискрилась на платформе, заиграла яркими красками охапка цветов. Словно кинул ее кто-то из темноты к ногам девушки. Нагнись, подними, и лицо твое тронет улыбка радости! Но Варя прошла мимо, знала: это просто клубок проволоки с болтами и шайбами. Так обманчиво шутит здесь декабрь - середина сибирской зимы, месяц самых ярких в году звезд, голубого снега и синего льда, когда разноцветной накипью изморози цветет железо.
Не обнаружив ни машин, ни пеших попутчиков, девушка направилась на окраину станционного поселка, к тракту, что ведет в тайгу. Надо было успеть на перевалочную базу, откуда чуть свет уходят обозы. Она еще надеялась застать Леню дома.
Из заснеженных канав то и дело выкатывались шары перекати-поля. Местами они сбивались в большие черные кучи, как бы собираясь напасть на одинокую путницу, а она шла, шла, изредка оглядываясь назад: не покажется ли попутная машина? Глаза от стужи слезились, золотая пряжа звезд запутывалась в ресницах, и трудно было разобрать, что светится там, на пригорке, - огни машин или волчьи глаза. Пушистые завитки волос на висках Вари стали белыми, будто поседели.
Наконец послышался шум автомобильных моторов. Варя отступила в сторону, подняла руку. Где там! Ночью шоферы даже боятся тени своих грузовиков. Вихрем промчался мимо Вари один, другой, третий, четвертый… И только замыкавшая колонну трехтонка остановилась.
- Эй, кто там… Садись! - Шофер открыл дверцу кабины.
- Спасибо, - задыхаясь от волнения, сказала обрадованная Варя. - Я уж думала, никто не остановится.
- Поллитровкой надо голосовать в такой мороз, тетка.
- Не знала. Теперь буду знать, племянник, - ответила Варя.
Шофер взглянул на нее и прочно замолчал.
Часа через два сизая темнота начала голубеть, лучи фар потускнели, на горизонте засинела тайга. Вот и база. Дальше машины не ходят. Громатуха, как говорится, лежит на краю света, у подножия горы Каскил, добраться до нее нелегко: летом надо преодолеть две гряды высоких гор, а зимой - санной времянкой по застывшей реке.
У ворот базы прохаживался охранник в огромном тулупе с поднятым воротником.
- Обоз на Громатуху еще не ушел? - спросила его.
Охранник удивленно поднял лохматые от мороза брови: не каждый день доводится видеть в такую пору легко одетую девушку. Ватник, лыжные брюки, короткая, до колен, юбка и меховая ушанка, а на ногах подшитые кожей валенки…
- Там… - Он кивнул в сторону диспетчерской будки: губы у него замерзли, внятного ответа не дождешься.
Вскинув свой чемодан на загорбок, Варя взбежала на бугорок глянуть в сторону Громатухи. Дело совсем плохо: там, в таежной дали, едва видна дымящаяся вершина Каскила - пурга, буран.
"Испугаются обозники, - подавленно подумала Варя, - не пойдет сегодня обоз в тайгу", - и вошла в диспетчерскую.
Здесь жарко топилась чугунная печка. Она чем-то напоминала красную лисицу: вот вроде присела лиса на задние лапы, задрала голову, раскрыла свою белозубую пасть и воет и метет пол огненным хвостом. Печку обступили обозники. Подпаливая носки валенок и варежки, они вдыхали в себя жар, запасались в дорогу теплом, будто и в самом деле могли надолго сберечь его.
- Ну и жмет, - переступив порог вслед за Варей, пожаловался на стужу обозник в солдатской шапке.
- В тайге мягче будет, - успокоил его старик, сидящий за диспетчерским столом. На морщинистом носу его поблескивали очки.
- Известно, горы и лес. Но и там иной раз бывает такая вьюга - лошадь с ног валится.
- Зато мороз мягче, - настойчиво повторил диспетчер и, вырвав скрюченными пальцами желтенький лист из квитанционной книжки, поманил к себе обозника. - Не раздумывай, бригадир. Ехать надо. Прииск сидит без хлеба.
- Тебе только бы листок сунуть в руки… Под Каскилом, говорят, дезертир объявился. Вооруженный. Почтальон говорил: из тамошних, все узкие места знает…
- Ну-ну, гляди, еще трусом ославят. Прииск без хлеба, понимаешь?..
- Ладно. Сейчас погрузят, и тронусь.
- Слушай, бригадир, у моего Гнедка копыто больное, поменьше клади, - тоненьким голоском пропищала обозница у печки.
- А у моей Буланихи, не забудь, плечи сбиты, - сказала другая.
- Ладно вам, разнылись… В полынью бы вас вместе с тем дезертиром…
Разговор о дезертире прошел мимо ушей Вари. Она не подозревала, что молва идет о том, будто в тайге скрывается не кто иной, как младший сын парторга Громатухи, Василий Корюков. Другое ее занимало, другим она была полна. Думала ли она о Леониде, глядя на то, как мечутся на полу крылья пламени? Просто он стоял перед ее глазами, живой и далекий, кареглазый, плечистый парень.
Когда бригадир повернулся к ней, она попросила:
- Разрешите мне с вашим обозом хотя бы до зимовья Девяткиной доехать.
Бригадир окинул ее усмешливым взглядом. Такая конфетка в тоненькой обертке, а туда же: несет ее в злую непогодь, и мигнуть не успеешь, как замерзнет.
Ответил почти ласково:
- Завтра пойдет другой обоз.
- Мне надо сегодня.
- У меня ж кони больные, слыхала?..
- Я прошу только чемодан взять, а сама пешком… Я…
- А ты чья будешь-то? - спросил Варю диспетчер.
- Корюкова.
- Парторга с Громатухи, Фрола Максимовича?
- Да. Вы его знаете?
- Как не знать… - Диспетчер значительно посмотрел на бригадира.
Все вдруг притихли. Только выла, не умолкая, лисица-печка с красными от жара боками. На шкафу задребезжал динамик радиоточки. Передавали утреннюю сводку: в Арденнах фашистские войска начали наступление на позиции англо-американских войск.
- И откуда у этого Гитлера такие силы берутся? Наших на Висле задержали и там на союзников жмет, - поправляя очки, сказал диспетчер. - Чую, у нас еще ребят забирать будут.
Обозницы переглянулись и, как бы боясь смотреть одна другой в лицо, потупили глаза. Жалели ребят.
- А ну, девки, найдется у нас лишний тулуп? - спросил бригадир, повернувшись к ним.
- Нету, дома оставили.
- Вот дело-то какое скверное… - Бригадир поглядел Варе в глаза, задумался. - Не знаю, как быть с тобой.
- Мне обязательно надо домой, не бойтесь, не замерзну, - умоляющим голосом проговорила Варя.
Бригадир переступил с ноги на ногу.
- Ладно, - сказал он, - будь по-твоему.