- Что будет? - спрашивали мы друг друга.
Осведомленные шепотом отвечали:
- Мирзаяра-мингбаши лишат звания.
- Как же останется город без мингбаши?
- Сейчас выберут другого.
- Говорят, элликбаши тоже продался богачам.
- Значит, и его погонят…
- А отцов в мардикеры возьмут?
- У кого деньги есть, того не возьмут. Отец Абдуллахада останется дома…
Сам Абдуллахад, наш сверстник, сидел рядом со своим отцом у хауза и беспечно болтал ногами. Еще не понимая, что жизнь делится на счастливую и безрадостную не по начертанию судьбы, а по простому делению на имущих и неимущих, я вдруг увидел в Абдуллахаде своего врага: он, этот удачник, будет, как прежде, видеть каждый день своего отца, а я должен остаться сиротой, должен испытывать голод и холод. Наверное, так же думали и остальные ребята, укрывшиеся от глаз Миртажанга под карагачем.
- Приехал! Приехал! - эхом пронеслось по двору.
Мы, забыв об опасности, выбрались из своего убежища, чтобы посмотреть на мингбаши, прибывшего для объявления приказа царя. Он слез с лошади, которую держали под уздцы двое полицейских, и в сопровождении элликбаши, всяких писарей и канцеляристов вошел во двор. Обычно появление мингбаши было сигналом к массовому приветствию - все вставали и кланялись. На этот раз никто не поднялся с земли. Лишь несколько человек по привычке вскочили и тут же сели.
Надо думать, что мингбаши Мирзаяр заметил все это, потому что хмурое лицо его стало еще суровее и глаза сузились недобро. Поднявшись на возвышение, откуда по пятницам велось богослужение, он оглядел двор, тысячи лиц и чалм, застывших в ожидании, и стал в торжественной позе. Он считал себя повелителем этой толпы и не собирался выпускать из рук власть. В конце концов наплевать ему на босоногих, осмелившихся встретить мингбаши молчанием. Не они сила. Сила здесь, на возвышении, - сотни именитых и состоятельных людей Джизака. Вот встал со скрещенными на груди руками мулла Хафизбай и, склонясь, произнес традиционное мусульманское приветствие. Встали остальные муллы и баи. Мира, благополучия, спокойствия, тишины желали они Мирзаяру. Он немного подобрел. Кивнул элликбаши Абулкасыму, чтобы тот начинал.
Вряд ли кто помнит Абулкасыма. Природа наградила этого человека всеми качествами, необходимыми для возбуждения к нему отвращения и ненависти. Говорили, будто мингбаши долго искал себе помощника, пока не наткнулся на Абулкасыма. Представьте себе карлика с ярко-желтым лицом, исполосованным морщинами. Морщин у элликбаши было больше, чем волос на голове. Мне лицо Абулкасыма напоминало скорпиона в летнюю пору, когда он потолстеет и нальется медово-зеленым ядом. Но если скорпион жалит хвостом, то элликбаши - языком. С губ его всегда слетали злые, обидные слова. Произносил он их тонким, писклявым голосом. Глаза при этом стекленели и походили на две желтые бусинки, упавшие в глубокую ямку. Оттуда они смотрели на вас как из могилы. Мы боялись и сторонились Абулкасыма. Взрослые старались задобрить элликбаши, приветствовали его издали. Но он никогда не отвечал. Шел мимо молчаливый и злой.
Его голос прозвучал сегодня первым в мечети:
- Перед тем, как совершить намаз, мингбаши соблаговолит сказать несколько слов правоверным. Слушайте!
Мингбаши поморщился - так пискливо, так жалко произнес Абулкасым важные слова. Мирзаяр, видно, ожидал чего-то громкого и торжественного. Однако сам он говорил не лучше.
- Лишние слова - груз для ишака, - объявил он. - Есть список. Сейчас вам прочтут его. Кто услышит свою фамилию, пусть явится сюда в следующую пятницу за деньгами и теплой одеждой. Белый царь позаботился о вас и прислал все, что надо. Спасибо ему. А теперь помолимся богу, чтобы путь мардикеров был легким. Ваше преосвященство, - обратился мингбаши к имаму мечети, - благословите их!
Коротко и просто все решил мингбаши. Он привык, да и не только он, к тому, что головы под чалмами не задумаются над сказанным. А если и задумаются, то не посмеют высказать свои мысли. И не успеют. Едва закончил Мирзаяр, как имам тотчас поднял руки и пропел:
- Аминь!
Затем стоя прошептал что-то и опустился на коврик, призывая этим самым верующих приступить к молитве. Да, на раздумье не отпускалось времени. Мирзаяр, элликбаши, муллы, баи торопились втянуть людей в водоворот церемонии. Вот уже имам прочел суру из корана, громко повторил неоднократное "аллаух акбар!" и перешел к напутствию мардикерам:
- Во имя пророка нашего Мухаммеда, навлеки всемогущий беды на головы врагов царя, приблизь день победы и день возвращения мусульман к родным очагам..
После каждого заклинания сидевшие на возвышении кланялись и шептали:
- Аминь! Народ молчал.
- Пусть его величество Али-шер, то есть лев, сам подтянет пояса тем правоверным, которые идут в мардикеры. Пусть они не знают ни страха, ни малодушия. Пусть тень всевышнего на земле будет защитой им в трудные дни…
- Аминь!
Опять народ молчал. Имам совершил омовение и посмотрел пугливо на мингбаши. Тот кивнул, что можно читать список.
Уже давно ожидавший приказа писарь начал громко, нараспев выкликать имена мардикеров. Он был до того взволнован, что не мог совладать с губами, и они дрожали и путали слова. Тогда он повторял их, повторял совсем громко, каким-то визгливым, женским голосом, словно собирался расплакаться.
Наконец писарь кончил, и все находившиеся на возвышении подняли руки, чтобы совершить омовение и произнести напутственное "бисмилло!" Но не успели.
Двое или трое из сидевших во дворе на камнях выкрикнули что-то. Слов никто не разобрал, но догадались: джнзакцы недовольны. Надо было сразу же принять меры, и мингбаши строго глянул на людей. Даже сделал шаг вперед, будто намеревался поближе рассмотреть липа недовольных. Угроза не помогла. Вспыхнули еще голоса, а затем начался настоящий пожар. Крики слились в один сплошной гул.
Мингбаши, стоя на самом краю возвышения, вскинул руку, в которой была камча, то же сделали и полицейские.
- Тихо! Тихо! - кричали они, пытаясь успокоить джизакцев. - Тихо, вам говорят!
На помощь мингбаши заторопился мулла. Он потрясал кулаками и что-то произносил, наверное магическое, способное остановить правоверных. Его не слышали, да и не хотели слышать. Не до муллы тут было. Мне гул толпы напомнил недавнюю историю с водой, когда люди били в дверь ишана и требовали, чтобы он пустил их к колодцу. Никакие уговоры не помогли тогда. Не помогли и сейчас. Не знаю, чем бы кончилось все, не появись у ступенек сухощавая фигура дяди Джайнака.
Для джизакцев, сидевших на камнях двора, это не показалось неожиданным, а вот мингбаши и его свита растерялись. Вначале Мирзаяр даже не понял, куда идет шутник, и смотрел на него с недоумением. Лишь ступеньки, отсчитанные ногами Джайнака, объяснили происходящее: шутник поднимался на возвышение, туда, где стояли именитые люди города. Поднимался на место, недозволенное босоногому.
Все шесть ступенек одолел спокойно дядя Джайнак и оказался на возвышении перед народом.
То, чего не смогли сделать крики и угрозы мингбаши, увещевания муллы, сделал Джайнак одним своим появлением. Двор стих.
- Если мы будем трещать подобно стае скворцов, одолевающих тутовник, ничего не добьемся, кроме камня хозяина. Каждый имеет голову и способен понять, что от него хочет мингбаши, и каждый наделен языком, выполняющим нашу волю. Пусть здесь будут произнесены слова, которые вы хотите сказать. Разве не для этого мы пришли сюда, таксыр? - повернулся шутник к домулле.
Домулла от неожиданности опешил. Ему никогда еще не приходилось отвечать на такие вопросы. Да никто и не задавал их: простые люди знали свое место и умели молчать в присутствии мингбаши. И домулла взглядом обратился за советом к Мирзаяру. Тот кивнул: дескать, отвечай.
Кашлянув для важности и подняв очи к небу, домулла произнес:
- Всевышний учит нас: "Долг людей быть моей тенью на земле и выполнять волю царя".
- Но всевышний учит, - добавил Джайнак, - что все равны перед богом и царем…
Не зная, к чему клонит шутник, домулла кивнул, соглашаясь.
- Истинно так.
Дядя Джайнак повернулся к толпе:
- Вы слышите, джизакцы?
- Слышим! - загудел народ.
- Отчего же нет в списке ни вас, ни вашего сына? - снова повернулся к домулле дядя Джайнак, - Или писарь пропустил?
И без того напуганный, писарь замахал руками, словно защищался от наказания:
- Всех, всех зачитал…
- Верим, - подтвердил шутник. - Значит, список слишком короток или бумага слишком мала: в ней не уместились имена баев и их сыновей. Так, таксыр домулла?!
Сбитый с толку домулла хлопал глазами. Что он мог ответить на этот вопрос, как и на все вопросы, что задавал босоногий. А народ требовал:
- Пусть ответит!
Мингбаши не выдержал. Поднял плеть и крикнул:
- Молчать!
Лицо его было красным от злости. Глаза, которые он выкатывал, стараясь показать свою решимость, лезли под самые брови и как два белых блюдца вращались беспрестанно. Он был страшен в эту минуту.
- Кто разрешил тебе говорить? - бросил он дяде Джайнаку. - Кто?
- А разве на то, чтобы высказать свою боль, нужно разрешение? Когда кошке наступают на хвост, она мяукает без спросу.
- Молчать? Ты бунтовщик… Ты против царя…
- Я ищу справедливости…
- …справедливости!!! - загудела мечеть.
Мингбаши забегал по айвану, грозясь кулаком и камчой. В ответ на угрозу люди поднялись и стали тесниться к возвышению. Гул перешел в рокот. Тысячи рук поднялись над толпой.
- Справедливости!!!
У мингбаши глотка была не то, что у карлика элликбаши, он умел греметь карнаем. Перекрыл шум и заставил людей слушать себя.