- Только иногда подруги ко мне забегали, да и то больше из бедных - вот Маня, которая к нам и теперь прибегает, дочь дьякона. У брата собирались молодые офицеры. Брат сумел себя в полку сразу поставить, и так к себе был строг, что некоторые из забулдыг даже косились. Среди побывавших в Маньчжурии офицеров есть забубенные головушки, - Зоя снова повторила слова матери, - бурбоны, что без вина дня не могут прожить.
- Андрей Степанович, - сказал я, - бывал у мамы. Нам трудно было, мама всегда советовалась с Зазулиным. Это потом, перед смертью отца, мы получили наследство. Когда дед умер, наследники усадьбу продали, и нам досталась часть пахотной земли и лужки. Пахотную землю мать сдает исполовщикам. Тогда-то мама и взяла Иришу.
Кира положила свою руку на Зоину, а я все вспоминал.
- Дед, когда я родилась, не обратил на это внимания и расспрашивать даже не стал - девчонка.
- Неужели?
- Жил в усадьбе, задичал, с соседями всеми перессорившись, все говорил, что род его очень древний. Я историей никогда не интересовалась, получала тройки, хронологию терпеть не могу. Отец говорил, что в их жилах чуть ли не княжеская кровь течет. Да вот у Феди их семейная родинка на щеке. Да, было, было и быльем поросло.
Кира слушала. Она сидела рядом, я уже и не знал, доходит ли до нее то, что мы рассказывали, ну до чего она молчалива или думает глубоко о чем-то своем, глядя на зарю. Я даже теперь и не помню, почему мы тогда замолчали, но и молчание было полно чувств, а кругом все было так просто и как бы сердцем любящим озарено, как везде, где люди долго жили и все перенесли. Не знаю, были ли у вас такие минуты, как в юношеской жизни бывает, та влюбленность, чистая искренность и открытость, когда кажется, что все вокруг в нас, и ты в нем, когда сердца своего ты не чувствуешь, оно всего тебя раскрыло в любви ко всему. В это время живая река принимает небесный свет и несет его на запад в какое-то широко открытое небу море, чтобы смешать с морем свои воды и отдать их океанам, а где-то, думал я, сияют принявшие все реки нашей земли океаны и в молчании светятся открытые воды.
Уже в полях настала тишина, песни уже замолкли, широкая река утекала. И вот тот вечерний свет зазулинских полей, и открытая даль, и заря с утекающей к морю рекой, как потом я на чужбине понял, и было все: века, века, печаль - вся история наша, и простота, и внутренняя непостижимая, светоносная глубина.
- Ты о чем думаешь? - спросила Зоя.
- Допевают, - сказала она, - слышишь, позади замолчали, а это - на том берегу. Последний сегодня денечек, - повторила слова крестьянки, - как она хорошо нам сказала: вот молодые-то перед работой и догуливают, а вечер до чего добрый. Вот остатний разок и гуляют, завтра утречком ранним везде жать начнут.
- Завтра утром мы будем на Черехе, в бору.
- Завтра? Да посмотри на часы.
- Боже мой, - сказала Зоя, присмотревшись, - а ведь правда, мы и не заметили. Пора и домой, а то проспим.
- Верно, - сказала Кира, но уходить от реки не хотелось, так мы хорошо сидели, ощущая друг друга.
- Да, вот и лето уже на исходе. Как быстро пролетело, - сказала она, и, когда я подумал, что она все же от нас должна уехать, у меня сжалось сердце.
- Что это шелестит под берегом, внизу? - сказала Зоя.
- Я посмотрю.
- Ну да, ты, - крикнула Зоя.
Но я уже спускался туда вниз, тут мальчишками по выступам плитняковым была проложена дорога.
- Федя, сорвешься, - сказала Кира, когда камни, летя вниз, зашумели, но я был худ и ловок и, быстро цепляясь, очутился внизу на береговых камнях, у таинственной в это время воды. Помню, склонившись, я воду тронул рукою, а потом, присмотревшись к береговым камням, закричал:
- Кира, вода сегодня до чего теплая!
А вода двигалась и жила у моих ног, здесь внизу, как громадное и таинственное в ночи живое существо. Из-под, спасаясь от меня, прыгали лягушата.
- Чего ты там ищешь?
- Смотрю, как прыгают лягушата.
- Лягушата, - в ужасе отозвалась сестра.
- Прошлой весной я здесь днем поймал совсем маленького и удивленного лягушонка, я его в ладонях хотел донести, а он все прыгал и выскочил. И лапки у него были очень холодные.
- Какой ужас, - закричала с обрыва Зоя, - и как ты можешь об этом спокойно рассказывать! Ты их брал в руки! Если только ты к ним прикоснешься, ко мне не подходи!
- Я их сегодня не трогал.
- Не верю. Немедленно вымой руки, пока ты внизу.
- Честное слово, не трогал.
- Федя, - сказала и Кира.
- Ну, хорошо, вот смотрите, я мою.
- Немедленно поднимайся наверх. Завтра нам очень рано вставать.
- Подождите, - крикнул я, на ходу очищая колени, нагнал их, и мы пошли домой той же дорогой.
В полях все замолкло, деревня спала, пыль дороги и земля, на которой росла рожь, хранили солнечное тепло, и город казался удивительно теплым. А вот и наш забор и широкий деревянный дом с мезонином, на крышу которого положила ветви высокая липа. Калитка была открыта, двор сливался с садом, выходившим к реке, а дом показался нам сказочным - серый наш дом - как обжитое в дупле старой яблони, согретое биением сердец птичье гнездо, и в нем для меня всегда сохранялось материнское тепло.
Калитка была не заперта, как и дверь на веранду.
- Дай мне часы, - уже в саду, у веранды, сказал я Кире, - я посмотрю на них внимательно и, ложась, прикажу себе рано встать. Я это делать умею.
- Ты известный соня, - сказала Зоя.
- Тссс, - успокоила нас Кира и, сняв с руки часы, передала их мне.
- Ну, да что говорить, нас Ириша разбудит, - сказала тихо Зоя, - она на базар рано завтра пойдет.
- Не завтра, а сегодня, - сказал я.
Окна были открыты, Кира с Зоей сбросили туфли и тихо, грозя друг другу, на носках прошли в столовую, и я потом слушал, как они осторожно, чтобы не разбудить уставшую за день маму, поднялись наверх по поскрипывающей, отзывающейся под шагами старой лестнице. Я бесшумно прошел в комнату брата, подойдя к окну и посмотрев на Кирины часы, несколько раз повторил про себя:
"В семь часов утра, в семь часов, помнить, надо встать, когда минутная стрелка стоит на двенадцати", - быстро разделся, лег и при открытых окнах сразу же заснул крепким молодым сном.
И вот всегда так бывает - когда прикажешь себе с вечера в определенный час встать, в тебе действительно что-то сторожит и до назначенного срока будит.
На ранней зорьке я проснулся, приоткрыл глаза - в саду был уже не розовый, а золотистый утренний свет, я посмотрел на часы - было еще очень рано - и, натянув на себя одеяло, я повернулся к стене и опять заснул. А второй раз я даже не проснулся, но во сне почувствовал, что кто-то, очень родной и близкий, сидит рядом и, положив руку мне на плечо, улыбаясь, на меня смотрит и тихо называет по имени: "Федя".
Уже себе не доверяя, я открыл пошире глаза и увидел, что на постели сидит брат, брат, которого я больше года не видел, ясный, веселый. И я, задохнувшись от радости, кинулся к нему на шею и, голыми руками почувствовав его погоны, целуя, только и мог выдохнуть:
- Ваня. Тебя отпустили.
Он кивнул головой и, глядя на меня, ответил:
- Необычайная удача и счастье.
- Как ты загорел в лагерях, - восхищенно сказал я.
Он, выбритый, свежий, бодрый, улыбаясь, смотрел на меня. Шашка его была на золотой портупее, китель защитный, училищный значок на груди, а его голубые глаза показались мне на этот раз при загаре на редкость прозрачными и полными удивительного света, веселой жизни и силы.
- Хочешь, я сейчас всех разбужу?
- Мама спит, говори тише, и там все спят, - показал он глазами наверх.
- Да, да, - согласился я.
А солнце уже было в саду. Я смотрел на него, а он все улыбался.
- Но мы все равно, - сказал ему я, - сегодня должны все рано встать.
- Дома как тихо. Я даже и тебя будить не хотел. Ты знаешь, подъехав, я отпустил извозчика, вижу, калитка открыта, прошел в сад. Дверь веранды открыта, вещи я оставил у веранды. Хоть час и ранний, а у нас все двери открыты.
- Значит, Ириша уже ушла на базар.
- Я прошелся по саду, заглянул из сада в свою комнату, вижу, ты сладко спишь. Ну, думаю, что же делать, решил тебя разбудить.
- Как хорошо, - обрадованно сказал я, - что ты очутился у меня на мое счастье. Мама здорова, все у нас идет отлично, и мы о тебе вчера говорили, и знаешь где - там, куда мы с тобой не раз ходили, - на берегу реки, у курганчика.
И я, перебивая сам себя и отвечая на вопросы брата, сказал ему и о том, что я так рад был пожить в его комнате.
- Ты видишь, меня выставили, - говорил я, - сюда перевели. Наверху в моей комнате, рядом с сестрой, знаешь, кто теперь живет?
Но брат из материнских писем, оказалось, все отлично знал, что происходит у нас.
- Не могу даже представить себе, что почувствует мама, когда она, проснувшись, узнает, что ты тут и сидишь у меня.
- А это чьи часы на стуле?
- Кирины. Я должен, ты понимаешь, всех разбудить, и ты не думай, я два раза уже сам просыпался, но было еще очень рано.
- Да, да, да, - с укоризненной улыбкой сказал брат. - Это ты снял балканскую карту? - осмотрев комнату, спросил он.
- Мы искали город Сараево, знаешь, когда там все случилось, это такой маленький город, и я его не мог долго найти, и, знаешь, Зазулин очень жалел, что тебя нет, так ему хотелось поговорить с тобой о положении на Балканах.
- К Андрею Степановичу я сегодня зайду.